смерть — это не точка — это смена парадигмы

Зима в Намимори холодная. Была, наверное, когда-то давно: Такеши не помнит. «Такеши» — имя катается на языке, он примеряет его, будто чужое. Может, оно таким в самом деле стало — все звали его по фамилии: то «Ямамото, не битой машешь» в академии, то «Ямамото, шустрее» в редакции, в которую его магическим образом записали соотрядовцы, как только он объявился, капитан звал его «офицер Ямамото», старший по званию — «младшенький», но тоже, чтоб его, «Ямамото». Да даже Изуру с Шухеем, в смысле, лейтенантом Хисаги — он ему все-таки начальник и вроде как старше лет так на сто, а то и все двести. Впрочем, время в Обществе душ текло явно иначе, чем в Генсее, где он уже успел побывать во время вылазки в академии, как раз с Хисаги и Кирой. Он тогда впервые видел у Шухея такое страшное выражение лица. Как и чью-то смерть, в общем-то. В мир живых его больше не выпускали с самого вступления, отмахивались, отшучивались, иногда и вовсе демонстративно не замечали. «Приказ лейтенанта» никто не озвучивал, но в воздухе он висел, прямо над головой Такеши, увесистым таким куском чего-то тяжелого. Он и в отряд-то попал тоже по рекомендации лейтенанта — пришлось разочаровать капитана Зараки отказом. Тот присматривался к Ямамото уже давно, как только за пределы академии выполз слух, что он зачислился чуть ли не младенцем по меркам Общества душ, перескочил пару лет обучения и сразу в продвинутом классе, мечом машет, как гений и сумасшедший одновременно («как битой», ага; кто-то даже придумал звать его «бейсбольным придурком», прозвище не прижилось, но по ушам мазнуло чем-то знакомым) и в кидо не сильно успешен. Ну просто идеальный кандидат в одиннадцатый. Еще одним идеальным кандидатом был, судя по тем же сплетням, незнакомый пацан из двенадцатого: торчал постоянно в НИИ, и регулярно у него что-то взрывалось, как будто он в первый раз реактивы увидел — то ли Маю- капитану Куроцучи кто-то заплатил парой душ для экспериментов, чтоб тот его взял, то ли его приняли для количества. Хотя он погениальнее самого Такеши вроде как оказался, это же он еще до выпуска прославился такими успехами в кидо, что его взяли ассистировать кому-то из младших офицеров четвертого пару раз. И ведь тогда ничего так и не взорвалось, а с момента его вступления в НИИ Готей успел даже привыкнуть к грохоту, да и здание укрепили — просто на всякий случай, до серьезного ущерба у парня так и не дошло дело, но рисковать никому не хотелось. В лицо Ямамото его не видел, да и к имени не прислушивался — общего у них было целое ничего. До войны. До того, как Изуру чуть не умер, и Ямамото его еле дотащил на себе до ближайших способных помочь шинигами, отчаянно жалея, что так и не выучился кидо. «Ближайшим» оказался Акон, что-то крикнувший вглубь помещения и выловивший из толпы запыхавшееся нечто со злым лицом и комом белых прядей, липших ко лбу. «Нечто» оказалось тем самым знаменитым подрывником с якобы феноменальными знаниями кидо. Феноменальными они и были — Изуру напрочь снесло половину тела, выжгло легкие вместе с ребрами, и дышать ему было банально нечем, но парень продержал его живым, пусть и без сознания, до возвращения капитана. За дверь их выставили вдвоем, но познакомиться так и не удалось — тот понесся к дальним баракам четвертого, как будто у него там весь смысл жизни остался, мелькнул на выходе с двумя невысокими фигурами — вроде Ямадой и Савадой, Ямамото к ним пару раз заходил с незначительными травмами, даже подружиться успели. А потом они рухнули. Офицеров не хоронили — было попросту нечего — и избегали имен, чтобы вынужденно не вспоминать названную «тысячелетней» войну. Из тысячелетнего в ней была только взаимная ненависть верховных военачальников и пропаганда геноцида с обеих сторон. Еще в годы учебы Ямамото наслушался про «сохранение баланса», ради которого вырезали квинси лет двести назад, может, чуть больше. Сейчас он в той же академии числился инструктором кендзюцу и точно знал, что не помогло сохранение, самоназванный император чуть не стер всех их заодно с миром, который так хотел перестроить. Мир прекрасно себя перестраивал сам, души продолжали перерождаться, снова умирать и снова перерождаться — даже те квинси, которых тогда массово уничтожили. Душам везло забывать прошлые жизни, войти в новую с пустой головой и чистыми мыслями, свободными от мотивов и предрассудков. Вот это было балансом — то, что жизнь ушедшая становится новой, а не попытки обелить убийства, чем бы те ни были продиктованы и какую бы великую цель не преследовали. Ямамото и сам так и не вспомнил ничего, кроме имени, все еще звучащего иногда инородно, будто и не принадлежало оно третьему офицеру девятого отряда, до статуса которого он взлетел стремительно после войны. Не хотелось думать, что более достойные просто не смогли бы претендовать на позицию, хотелось верить, что он честно ее заслужил. Теперь ведь все хорошо, мир приходит в себя, медленно, но приходит. Война закончилась. Настрой удается сохранить до появления в его классе нового студента — со злым лицом и копной белых прядей. Новичок перерождался как минимум дважды, но странным образом выглядел так же, как в прошлый, и, наверное, в той жизни, которую сам счел бы первой. Ямамото смотрит на него и неожиданно понимает: его зовут Гокудера Хаято, и он его узнает. Не потому, что еще живы отголоски взрывов в двенадцатом где-то на границе слуха. Не потому, что он удивлен категорическим желанием парня вступить в одиннадцатый вкупе с демонстрацией отличных навыков в чужих предметах — перекинулся парой слов со знакомыми, знает в общих чертах, на что тот способен. Но потому, что подушечки пальцев неожиданно отзываются легким зудом, стоит ему рассмотреть студента лучше, как будто он ими держал это лицо только что. Как будто только что ему доказывал громким шепотом, пока вокруг рушились здания — точно как те бараки, которыми его в войну завалило — что все обязательно будет хорошо, они выйдут живыми. Шинигами не помнят — они такие же души, они тоже умирают и тоже перерождаются и вновь умирают, возвращаясь на прежнее место. Но у Такеши под веками всплывает здание, стоит закрыть глаза, низкий мальчишка с большими доверчивыми глазами и теплой улыбкой, вроде его начальник (или лучше звать его «молодым господином»?), и он — Гокудера Хаято. Капитан небольшого отряда стражи, в который сам Такеши, похоже, входил. И зима — в самом деле холодная. Ямамото жмет плечами и трясет головой, отбрасывая ненужные мысли: не выспался, вот и лезет в голову всякое. «Помнит» он, как же. Но чем чаще взгляд падает на студенческий ряд, тем отчетливее ему кажется эхо шепота его голосом, мол, нужно просто подождать до утра, все закончится, они будут жить долго и счастливо, забудут этот день, месяц, год, будто страшный сон. «Все закончится, их послушают, к ним прислушаются, все прекратится. Сотрудничество ведь куда лучше взаимной враждебности». Его зовут Гокудера Хаято, лет двести назад, может, чуть больше, он был уверен, что любит его, что его любят в ответ и что все еще может быть хорошо. Не было. Хотя души продолжали перерождаться, снова умирать и снова перерождаться — даже те квинси, которых тогда массово уничтожили. Жили они не долго и не очень счастливо, зато умерли в один день.