***
Тяжело признать, насколько сильно хочется сдаться в последний момент. Последние несколько лет Граф Стокер прикован к инвалидному креслу из-за того, что ноги его оказались полностью парализованы. Он почти перестал ощущать их, перестал чувствовать, что тело его ему и принадлежит. Сначала был он привязан к постели сраженный серьезным недугом, но колдовство врачей смогло поднять его и заставить хоть как-то выйти из этого апатичного состояния и сесть хотя бы в кресло, как только у него появилась возможность хоть как-то напрягать спину. Только вот апатия никуда не проходила. Эта щемящая боль в сердце и ощущение собственного ничтожества в сравнении даже с обычным простолюдином ранила намного сильнее его недуга. Как же так? Как же такое могло произойти? Все люди с рождения наделены возможностью ходить и передвигаться без помощи. За что сам Господь лишил его этой возможности? Неужели грехи его были столь тяжки? Неужели его молитв, что он проронил за всю жизнь было недостаточно? Чем же он хуже всех преступников и предателей, которые даже после длительного заточения живут счастливой жизнью? Почему же тогда не умертвили его? Однако после тоски и ненависти пришло лишь смирение. Надёжные доктора обещали ему, что через некоторое время Брэм вновь сможет встать на собственные две если будет упорно бороться за эту возможность. И он действительно боролся. Зарядки, занятия, разрабатывание конечностей. Все ради возможности снова подняться в полный рост. Однако, сколько не старайся, всегда накатывала ужасная усталость. А стоит ли оно того? А если эти доктора лишь мошенники, которым в рот ни клади, лишь дай навариться на страданиях богатого. Ничего Граф не желал, только лишь оставьте его в одиночестве в своих четырех стенах, дайте ему возможность отдохнуть. И проваливался он в тревожный сон на десятки часов, не евши и не пивши совершенно ничего. Если бы не обеспокоенная прислуга — тогда он и умер бы полноценно от изнеможения. Но каждый раз вытаскивали его с того света чуть ли не железными щипцами. Одиночество его пожирало со всех сторон. Никому ненужный, немощный маленький человек, что не способен даже уйти от опасности. Опасность была в его давно отравленной невзгодами и отчаянием душе. Собственными руками рвал он ту нить, что вела к его надежде снова встать на ноги, жить как нормальный человек. Все проблемы его мелочны в сравнении этим. Он не сможет более зажить нормальной жизнью, граф уверен в этом. Жизнь его — лишь никчемное существование. Не сможет он вздохнуть полной грудью, так зачем стараться, пытаться вытащить себя из этого состояния, когда все равно попытки эти тщетны? И спасение его пришло откуда никто и ждать не мог. И, кажется, даже само спасение и не подозревало, что окажется таковым. С Говардом Филлипсом знакомы они были ещё со школьной скамьи, только вот пути их в конце концов разошлись. Пути разошлись, а связь сохранилась. Сначала они лишь изредка отправляли друг другу письма, пока Лавкрафт полноценно не замкнулся в литературе и писательстве. Ударился в написание всеразличных романов и рассказов, однако публиковаться никак не решался. Людей, что знали о его пристрастии к написаниям всяческих кошмаров не было. Да и в целом оказался он жутким мизантропом, что не терпел никого и ничего рядом с собой. Даже с супругой своей развелся он спустя пару лет. Она была социально активной барышней, желала посещать встречи, знакомиться там с разными людьми. А он нет. Терпеть он не мог эти светские мероприятия, терпеть не мог знакомства. Такие занятия его попросту истощали, делался он ужасно нервным и раздражительным. И оставался лишь один человек, который ещё в юношестве критиковал его пьесы, который мог почувствовать работу целиком и полностью, вникнуть в каждого героя и понять их поступки. А с человеком этим не так уж и легко связаться лично. До поры до времени, Стокер прогонял старого приятеля, призывая лишь написать ему письмо, если настолько желает он разговора с ним. А Говард продолжал настойчиво возвращаться в чужую обитель. Прислуга уводить его не желала, ведь мало кто сможет со спокойным нравом наблюдать за тем, как увядает ещё совсем молодой мужчина, как с каждым днём скулы его становятся все резче, а круги под глазами все темнее. Никто ведь кроме Лавкрафта не горел желанием навещать сварливое создание, которое в худшие моменты только и может, что шипеть на всех вокруг подобно вурдалаку. Может хотя бы такой разговор вернёт его в стезю. И признаться честно, на седьмой день настойчивых просьб выслушать, что же в итоге написал Говард, он уже был готов самолично встать с постели, открыть дверь и прорычать, чтоб шел он вон своей дорогой и никогда более не возвращался. И именно в этот день он благополучно сдался и дал волю войти. Лавкрафт тогда своей радости шибко не показал, лишь сел в кресло рядом с кроватью и усталым голосом начал читать свои наработки, пока Брэм молча слушал это, время от времени перебивая его со словами: «Говард, как Вы могли дать этому герою такую реплику? Немедленно перепишите, это самая настоящая пошлость!» А Говард лишь хмурился, перечитывал написанное и менял реплику на иную, до тех пор, пока Стокер перестанет говорить что-то по этому поводу, а продолжит вдумчиво вникать в сказанное. А ведь и впрямь: становилось это действо ещё живее. Постепенно, встречи их стали регулярны. Брэм начинал слушать его не только лёжа в постели, а сидя в своем кресле в зале поодаль от камина с чашкой крепкого свежезаваренного чая. Их разговоры стали менее серьезными и деловыми, Стокер, кажется, смог принять старого друга вновь и с неподдельным интересом задавал и другие вопросы. Граф за этими разговорами, кажется, снова смог выкарабкаться из своего отчаяния. «Говард, Вы пишите неидеально, однако отчего не решаетесь печататься? Ваш рассказ про одинокого урода, который тянется к обществу и свету весьма недурен. Почему Вы не желаете представить его миру?» » Не спорю, что рассказ этот хорош, но думаете общество примет от меня эту идею? В этой истории нет хорошего конца, герой ведь возвращается во тьму, свет для него невыносим. » «А вы думаете, что общество поймет Вас? Эти графоманы только и способны, что потреблять лежащее на поверхности. Ваши истории они найдут пугающими, но притягательными. Они бы не стали искать этот смысл, что Вы вложили в него изначально. » » Именно поэтому это общество для меня так же невыносимо. » » Попробуйте издать свой первый сборник. Поверьте, от Вас не убудет. Смыслящие всегда найдут, что почерпнуть, а другие поразятся Вашими навыками. Быть может, кто-то также поймет, что одиночество способно защищать. Покажите таким же, как Вы, что они отнюдь не одиноки в своих суждениях. » Не зная того, они дали друг другу тот самый необходимый обоим толчок. Толчок работать и пытаться. Рассказы Лавкрафта становились намного лучше, а стремление Графа встать на ноги становились все сильнее. И Лавкрафт не мог того не заметить. Не мог не заметить, как часто Стокер начал подниматься с постели, не мог не заметить, как часто он заставлял себя набирать массу, обедая вместе с ним. Все встречи продолжали проходить именно в особняке графа. Как никак, оба они не горели желанием выходить в свет. Филлипс, как правило, никак не комментировал те изменения, что был способен углядеть его глаз, но изредка Брэм бросал какие-либо фразы о своих «незначительных» успехах в виде зарядок по утрам или прогулкам в сад с молчаливым сопровождением. Но проницательный писательский взгляд понимал, насколько трудно это могло даваться человеку, что потерял стремление к жизни. Насколько сильную это вызывало усталость и как тяжело это было для самого Стокера, который уже прирос к своему состоянию, сроднился с ним и не желал ничего менять. Но это было необходимо. Людям необходимо двигаться самостоятельно. Это как необходимость питаться или спать. А у Стокера была возможность это менять. И он пытался ухватиться за эту возможность слабыми тонкими руками. И своими рассказами Говард помогал ему. И в один день, когда Лавкрафт вновь пришел, он застал и визит врача. Ненароком подслушав все, ясно стало одно: Стокер уже способен подняться. Рядом стояла длинная деревянная трость с выгнутым для удобства кончиком. Лицо Брэма так же было неизменно: он сомневался. Сомневался в реальности этих слов. Да, он уже чувствовал свои ноги, мог ими шевелить без особого труда. Но выдержит ли такую нагрузку его спина? А вдруг эти шарлатаны просто пытаются обманом убить его таким кощунственным способом? Не может же быть такого, что по волшебству его конечности вновь заработали? Только вот не волшебство это. Далеко не волшебство. Столько времени он самостоятельно поднимал себя, заставлял снова работать и не отпускал нити, за которую ухватился мертвой хваткой. Он встанет. Встанет и пойдет. Может не сейчас, но он не даст умереть себе в этой непроглядной тьме.***
Именно тогда он и замечает Говарда, замечает и глубоко вздыхает, опуская глаза. Вопрос сам по себе сорвался с уст. За ним последовал такой же уверенный ответ. Он был быстрым. Слишком быстрым, отчего и не вызывал сомнений. Значит так и случится, греха таить нечего. Он поднимает глаза, с решительностью смотря на своего единственного и лучшего друга. Лавкрафт так же молча берет в руки трость и встаёт рядом с ним. Эти действия не были жалостливыми, они были необходимыми. И по мужчине это видно. Он не жалеет Стокера. Это именно то, что хочет видеть сам граф. Он не желает к себе особенного отношения. Рука Брэма ложится на трость и он наваливается на нее всем телом. Рука начинает трястись от напряжения, все внутри кричит о том, что пора бы уже сдаться. Но он продолжал. Вторая рука осталась лежать на ручке кресла, так же потряхиваясь. Эти секунды по ощущению длились целую вечность. Мучительные попытки превозмочь самого себя и заставить сделать полноценный шаг. Это невыносимо, но ему было все равно. Лавкрафт стоял позади. Он так же придерживал трость и незаметно для графа вытянул свою руку за его спину, не касаясь, чтоб в случае чего поймать его и спасти от падения. Но, кажется, в этом не было необходимости. Сам Брэм был полностью уверен в этой попытке. Значит так ему и быть. И вот, ноги наконец полноценно касаются деревянного пола. Спина начинает побаливать, но Брэм не верит самому себе. Он стоит. Уверенно стоит на своих двух. Постепенно, он начинает выпрямлять спину, перенося весь вес на трость, которую вместе с ним придерживает и Филипс. Секунды стали длиться ещё дольше. На лице возникает непривычная неверящая улыбка. Это и вправду произошла. Спустя годы его тело наконец смогло почти полностью избавиться от своего недуга. Он не видит, но Говард тоже слабо улыбается. Хотя, трудно назвать улыбкой лишь едва-заметные приподнятые уголки губ. Только Бог знает, что именно это может значить. Тогда и обнаружилось, что даже так, хоть и разница в их посте почти сравнялась, однако, Брэму все ещё приходится приподнимать свою голову, чтоб заглянуть в чужие темные глаза без страха и смущения. Бездна в этих глазах смотрит на него в ответ. Еле-слышно, Лавкрафт усмехается и слегка наклоняет голову вбок, безоценочно смотря на происходящее перед ним чудо. — Даже сейчас Вы смотрите на меня свысока, Брэм Стокер.