Я задыхаюсь, когда воздуха мало, Я умираю, чтоб не быть покорным.
— Ты ведь хорошим следаком был, Илай, но не с теми людьми связался, — голос Инференса подобно грому звучит на этом богом забытом заводе. Здесь, среди множества станков и железных балок, среди пыли и грязи стоит одинокий металлический стул, обвитый крепкой веревкой. Инференс откровенное омерзение прячет под сигаретным дымом, в трубку запихав табак, и хмурится при виде чужой усмешки. Даже с разбитыми губами этот подонок тянет улыбку, а от боли не корчится, нет-нет, ему она приятна, подобно той дряни, которую он курит по утрам. — Выдай мне их, и я смягчу тебе срок, — а Инференс все не сдается, хотя дело мафии и Реклюза гудит и ноет на работе также невыносимо, как зубная боль. Он губы обветренные облизывает, собирая с них горечь табака, и взглядом окидывает множество осколков на полу. Реклюз не сдаст остальных. Разумеется. Такой на голову отбитый человек не боится ни смерти, ни насилия. Он только голову в бок наклоняет с интересом, подобно любопытному зверьку, а Инференс сейчас, как детектив, откровенно хреново выполняет свою работу: метается, намеренно ломая логические цепочки в голове, пальцы рук до хруста сжимает, мысленно бегая от пресловутого “я убью тебя” до старого, давно забытого “я люблю тебя”. Что одно, что другое одинаково хреново, но Реклюз вмешивается опять, уже по привычке, вставляя свои пять копеек. — А Вы так всем говорите, детектив? Или только тем, кого трахаете на выходных? — Он откровенно смеется на Инференсом, сплевывая кровь на бетон, и улыбка эта красная, кажется, еще долго будет преследовать детектива в ночных кошмарах — или, наоборот, в весьма пикантных снах? — Отпусти меня, у тебя все равно грехов столько же, сколько раскрытых дел, а я выберусь из участка на следующий же день. Реклюз — как личное проклятье, как гребаный Суккуб, о которых когда-то с огромным интересом рассказывал Дезир еще в армейские времена. Только рогов не хватает и хвоста, хотя и без них одно лицо Илая — сплошное блядство в синяках. И как бы Инференс не хотел признавать, что все еще где-то в глубине души — ну, или того, что осталось от нее за годы работы — он все еще любит этого сукиного сына, скрывать это не получается даже сейчас. Он мешкается, затягиваясь особенно сильно, и давится, трубку перехватывая пальцами. — Ну, же, детектив. Разве Вы не хотите отдохнуть после работы? Неправильно-неправильно-неправильно. Красным цветом в голове, едва ли не с сиреной и воплями о том, что поддаться Илаю сейчас — одна из самых больших ошибок, но Инференс шаг вперед делает, опуская взгляд на веревки. — Имя. Хотя бы одно. Злость, отвращение, возбуждение — в голове Инференса аврал, чертов взрыв, когда он касается разукрашенного в бордовый и синий лица. Вот он, Реклюз, так рядом снова, но нет здесь ни вечной любви, ни красивого романа, где все и у всех хорошо. Вот он, здесь, а все, что будет после — в любом случае тотальный пиздец, потому что задерживать Илая без доказательств Инференс действительно не имеет право, но и отпускать тоже не желает. — Илай, ты ведь понимаешь, что я должен, — по-прежнему спокойно, но тошнотворное чувство желчью в горле саднит. Зачем-зачем-зачем? Инференс не знает ответа на этот вопрос, хотя докопаться до истины — его работа. Вместо этого он вновь переступает через черту правосудия, и шаг этот дается столь неприятно, что Инференс предпочел бы отсечь себе обе ноги. Все это неправильно с самого начала, отвратительно и совершенно вразрез идет со всякой адекватностью. С Реклюзом всегда было так. Кажется, будто этот человек пытается установить рекорд и набрать как можно больше правонарушений, да и. . .дело тут не только в праве. Если для этого мораль — фактически смысл жизни, а для другого она всего лишь глупая шутка, говорить здесь не о чем. Вот только Инференс поддается. Глупо, подло, низко. Веревки перерезает легким движением руки, так и не дожидаясь ответа, в глаза заглядывает, пытаясь найти там хоть какое-то оправдание себе сейчас, но видит лишь сломанного напрочь человека. Жалкое зрелище. — Эндрю, — усмехаются совсем кратко на ухо, а после в поцелуй губы забирают так резко, что Инференс дергается и поддается. Правда мешается со вкусом крови и табака, горечью застревая в горле, а Илай лишь ее чувствовать ярче хочет будто, кусая за нижнюю губу до крови и столь жадно смешивая ее со своей, что буквально валится на Инференса всем телом. Детектив, да? Хуйня, а не детектив. Возможно, потому что Инференс сейчас всему этому позволяет произойти, а после лишь глядеть будет на эту шатающуюся походку и белый плащ. Как там говорится? Любовь зла, полюбишь и козла?***
Звездное небо сегодня особенно ярким кажется. Или, может, это опять мутнеет в глазах от саднящей боли в груди и ногах? Реклюз усмехается сам себе, фыркая под нос и плюхаясь на скамейку. Неисправим. Хотя наблюдать каждый раз сомнение в глазах Инференса крайне приятно. Попасться полиции ради этого определенно стоило. За эти годы Илай так и не смог понять, действительно ли ему нужен детектив. Весь такой правильный, но до одури красивый, с приятным голосом и жесткими принципами, которые лет десять назад навязал еще тогда комиссару Кларку и затянул так, будто пытался придушить. Да уж, пылкости у Инференса и тогда было много, а сейчас. . .сейчас от него разит дорогим парфюмом и табаком — в общем-то, запахом, который присущ лишь богачам. И кого он из себя выставляет? Знатного мужлана, которого волнуют лишь деньги, или дохуя правильного человека, который, упаси боже, в жизни никогда ничего не творил! И трупы не прятал, и следствию не врал и задницу илаевскую не прикрывал, даже когда тот окончательно поехал головой. Ай. Не особо важно короче. Илай голову запрокидывает, предпочитая взгляд сосредоточить на звездах, но от их вида ужасно кружится голова, а запах травы въедается в голову так, что Реклюза тошнит. Благо, в парке — ни души. Ну, по крайней мере нет кого-то, кто обратил бы внимание на мужчину, слегшего в кусты. Блядство. Илай закашливается, цепляясь пальцами за траву, и тянет разодранной в кровь рукой плащ за ворот — вот что угодно, а его замарать нельзя. Все же подарок ухажера, мужа или как его там. Инференса короче. Кажется, это единственное вещественное, что осталось после того, как все пошло по пизде. При мысли о той ссоре и хмуром лице Илай невольно усмехается сам себе. Ну, до тех пор, пока ком опять не подпирает к горлу настолько, что становится тяжело дышать. Вдох. Сдох. — Вы в порядке? — Слышится где-то сбоку, когда Реклюз глаза открывает снова. Вырубился? Да, но до лавки все-таки дополз. Он мыкает легко, голову поднимая. Опять? Человек в погонах с русыми волосами и обеспокоенным выражением лица. Ха-ха, дежавю бля! И взгляд такой же: любопытный и светлый. Прямо вылитая копия Инференса десятилетней давности. Да, и по росту примерно такой же. Реклюзу кажется, что он бредит. Столь похожих людей не бывает, да и почему этот мент вообще интересуется чем-то, а не надевает на бледные запястья наручники? Вот кто в здравом уме вообще подойдет к мужчине, от которого за километр разит металлом, кровью и травой? Только ебанутый. Определенно ебанутый. Впрочем, Реклюзу это лишь на руку: будет где поспать сегодня, да и с кем наверняка, хотя бы потому что Инференс скорее всего обшарил его квартиру вдоль и поперек и сидит, ждет как вшивый пес на кухне с кружкой крепкого кофе. Так всегда: ловит, отпускает, лезет в постель. И хуй его знает, почему это происходит раз за разом — Реклюз не задумывался, ну, или попросту не хочет думать. Главное: то, что щадить его никто не будет и поблажки из-за ран не выдаст, а тут. . .тут полный сочувствия прохожий, от которого, гляди, и свет попрет из всех щелей. Ангел бля, Иисус! Однако, Реклюз лишь кратко кивает в ответ на вопрос. — Может, выпьем? — Поднимается он со скамьи и, пока собеседник вопросительно изгибает бровь, мол “какого хрена ты вообще творишь?”, рукой показывает в сторону выхода. — Там бар хороший, тепло, да и аптека рядом. — Серьезно? — Абсолютно. Пить хочу.***
В баре людей опять полтора копа. И полтора эти — как раз Илай и его новый знакомый, который недовольно вздыхает при идее плюнуть на перевязку и посидеть так. — Как так вышло хоть? — Под скрип деревянного стула спрашивает он и рассмотреть пытается лицо Кларка в свете нескольких тускло желтых ламп. Часть освещения давно перегорела, а другая — кажется, на режиме экономии. Впрочем, и в меню бара — только дешевое пиво и несколько видов виски. В таких местах он бывал только в студенческие годы. Ну, как. . .лет пять назад, наверное. Но от чего ушел, к тому и вернулся в этой командировке, если ее можно так назвать? Мафия, куча дел, просьба о помощи от одного из отделов, и отправили его, как, видите ли, лучшего. Впрочем, сейчас не об этом думать надо, а о том, как так вышло, что человек с дорогой стрижкой в шикарном пальто оказался в парке без гроша в кармане и едва согласился купить несколько бинтов и обезболивающее, а сейчас сидит себе, развалившись на потрескавшейся коже старого дивана, и изредка похрипывает, потому что тяжело дышать. — Ха-а, черная полоса в жизни. Можно допрос на этом считать оконченным? — Илай слегка подпинывает чужую ногу, наверняка пачкая новенькие брюки грязной подошвой ботинок. Его собеседник такой аккуратный и “чистый”, что хочется испачкать как можно больше. Не местный — и это видно сразу. Местные копы предпочитают более удобную одежду, да и в том парке по вечерам не ошиваются. А этот весь такой в рубашке с пиджаком и пальто, да еще в новых ботинках. Ей богу, как на свиданку собрался, только цветов не хватает. Впрочем, соображать Илаю действительно туго — хуже Инференса будет только его коллега, который пытки воспринимает как “отпизди сильнее и получи больше”. Дилетант. Вот только Реклюзу послать его куда подальше не помогает — очередной вдох кажется на редкость мучительным, будто в его легкие вонзили тупой нож по рукоять и провернули пару раз. — Я Илай, а тебя как звать-то? — Все же фыркает Илай, себя пересиливая и впиваясь пальцами в принесенный стакан до побеления. Сидр не помогает. Совсем. Разве что мутит опять, потому что пить на голодный желудок — откровенно хуевая идея, а еще просто сидеть и пить под внимательным взглядом — неловко. Ну, вот кто любит, когда на него так смотрят, пока он пьет или ест?! Подавиться можно и сдохнуть, хотя. . .кажется, Инференс за ним даже в ад заявится, если надо будет. — Наиб. Вообще полковник Дакс, но я не на работе для того, чтобы общаться формально, — мужчина стакан с виски поднимает, кратко кивая. — Твое здоровье, — и, на удивление Кларка, глушит прямо залпом. Что же, возможно не белый и не пушистый — хотя до полковников мальчишки обычно и не доходят. Там либо такие же упертые как Инференс, либо. . .либо очень богатые и ушлые. Хотя что первое, что второе ломается одинаково с годами. И не надо тут пиздеть про то, что такая работа закаляет. Нет, она губит и тело, и душу, просто люди выражают свою боль по-разному. Инференс, например, выходные предпочитает проводить среди кучи детективных романов, а еще курит как паровоз, мешая никотиновую зависимость с алкоголем изредка. Причем, пьет он исключительно какой-нибудь Джемесон или Мидлтон, растягивая одну бутылку на недели, а то и на месяцы. Американский, кстати, не любит, называя всех изготовителей лишь любителями, не понимающими ни шотландского, ни английского вкуса напитка. Хотя. . .должен ли Илай вообще думать о нем сейчас? Впрочем, вечера, проведенные за бильярдом и светской беседой, а еще шикарный секс — хрен забудешь. Признаться, любовников лучше он еще не находил. Быть может, поэтому и возвращается к детективу раз за разом, называя все это привычкой, но на деле прячет ненависть к людям за едким запахом самокруток и заполненной задницей? Не важно. Это то, о чем говорить вслух сейчас не следует. О делает еще глоток, но закашливается снова — как же отвратительно тяжело дышать. Просто пиздец. Такое чувство, будто легкие через мясорубку прокрутили и выдали в пакете назад. Жаль, что кашель столь громкий, что Дакс не выдерживает, убирая стакан из его руки. — Пойдем, тебе надо отдохнуть, а я как раз живу рядом, — фыркает он, накидывая пиджак, и наспех вытягивает из внутреннего кармана пару купюр. Сдачу ждать не будет — виски тут отвратителен, да и музыка — тоже. Что-то скуляще скучное. Да, и Илай не сопротивляется особо, на удивление. Тоже поднимается, пошатнувшись, и на деньги даже не смотрит. Все же живет в достатке, но не похож на обычного офисного работника, да и привычки такие, что либо Дакс сейчас у себя барыгу приютит, либо кого-то из органов. Впрочем, потому чужим прошлым он и не интересуется, хотя что-то заведомо подсказывает, что он вот-вот окажется в огромной заднице. Реклюз хватается за его плечо, усмехнувшись довольно и так легко, будто все его раны заканчиваются на паре царапин, а Дакс не особо понимает, нахрена вообще тащит его домой. Одному скучно? Компании для разговоров хочется? Или опять вот эта пресловутая привычка тащить бездомных животных домой? Бред. Может, просто показалось, что если он уйдет от этого человека сейчас, то сильно об этом пожалеет? В любом случае сейчас он рядом, шаг в шаг идет, практически взвалив Илая на себя, и во второй руке держит пакет с лекарствами. Ночь обещает быть длинной хотя бы потому что мысленно Дакс готовится к куче переломов и тому, что залатать их придется собственными руками — судя по тому, что Кларк отправился в парк, а не в ближайшую больницу, в скорую звонить не следует. Он только сейчас начинает понимать, что мир строится не по книжке и даже не по серии написанных законов. Всегда есть вот этот небольшой шанс, что все пойдет наперекосяк, а еще тот факт, что люди в первую очередь думают о себе и только потом о других. Даже рыцари, преисполненные благородства, в сердневековье сначала взвешивали все риски для жизни и только потом шли в бой. Да, героизу тоже есть место в этом мире, но его не так много, как здорового или нездорового эгоизма? Особенно в этом городе и особенно сейчас, когда через пару лет власть может смениться настолько, что половина людей в петлю полезет, а другая половина за решетку сядет. Настроение от выпивки скверное и серое как асфальт под ногами в новом квартале, который наконец показывается после нескольких пройденных арок и заброшенных зданий. Столь унылая картина, благо, окна у квартиры Дакса выходят на другую сторону: на тихий пруд и небольшое озеленение — кажется, все это является мнимым доказательством существования спокойствия. Хотя. . .о каком спокойствии речь идет, когда он самолично ушел в военное дело по задницу? Он знал, на что идет, и не особо жалеет до сих пор. Кошмары разве что беспокоят иногда, а так условия вполне себе человеческие — да, кто бы говорил о человечности, держа на службе пистолет в кобуре. — Скажи, а у тебя есть кто? — Реклюз полубормочет, считая под ногами камни. Все же даже сидр нефигово так в голову бьет, если сутки ничего не закидывать в желудок. — Не понял? — Дакс мыкает кратко, если честно, услышав только последнее слово. Н-да, внимательность по ночам ни к черту, а из полковника он спокойно может переквалифицироваться в философа. — Ну, девушка там, парень? Не знаю уж, какие у тебя предпочтения, — Реклюз все над ухом мурчит, не унимаясь, и то ли актер из него хороший, то ли он просто пьян. Дакс пока не понимает, хотя и сам в не особо трезвом уме. Может, потому язык и развязывается сам и перед молчанием все-таки выползает правда, скатившись с самого кончика. — Нет. Был один, но получилось не особо красиво, — кратко и по делу. Так, будто его выдрессировали, хотя Даксу в общем-то и рассказывать нечего: пара свиданий, комплименты, и человек испарился из его жизни также, как появился когда-то. Реклюза его слова почему-то смешат: едва слышно, но губы он растягивает в довольной улыбке, а Даксу как-то даже и обидно. Ну, что смешного в том, что он не мачо? Комплексы. Личные, саднящие между ребер. А еще глупость, которая будет списана на алкоголь следующим днем. — Смешно ему, да? — Дакс рычать не хочет, но почему-то слова вылетают как-то грубо. На мгновение он запинается об них же как об брошенный под ноги камень и останавливается посреди переулка, чтобы посмотреть Илаю в глаза. Что он хочет найти в них? Да сам не знает. То ли утешение, то ли подобие шутки. Вот только Реклюз не показывает ни то, ни это. Вместо веселого прищура Дакс видит два прозрачных осколка. Просто ничего. Пусто, как в комнате с голыми стенами и лампой, свисающей с потолка. Почему-то сейчас его это вовсе не пугает. — Вот и я думаю: некрасиво, — Илай взгляд опускает с темных глаз на алые губы. Наверное, потому что первые слишком сильно напоминают Инференса: коричневые как арабика, самая приторная арабика на вкус, и резкие, будто он ими сейчас прорежет Илая насквозь. Впрочем, если глаза такие, то, может, и губы будут тоже? Реклюз, еле стоящий на ногах, тянет Дакса к себе за костюм. Резко, так, что тот едва не падает, и столь жадно, будто три пропущенных приема пищи он пытается восполнить одним таким поцелуем, когда касается языком везде: ведет по губам, задевает зубы, сплетается с чужим, позволяя рукам Дакса рефлекторно обхватить себя за пояс и притянуть так крепко, что воздух сам выбивается из легких. Инференс был прав, когда сказал, что Илай — двинутый на голову. Он опять бежит от себя и от того, во что превратил свою жизнь, когда путается в приятных, шелковистых волосах, стянув с них темную резинку. Он прячет между прядей серебряное кольцо, желает, чтобы оно затерялось на пару суток, а еще целует так, будто сдохнет, если отстранится хотя бы на миг, даже когда пальцы Дакса до боли впиваются в талию, а вкус кислого сидра мешается с действительно дрянным виски. Тяжело, потому что Дакс настойчив, но невыносимо хорошо, потому что тепло на собственном теле создает ощущение мнимого “все в порядке”. — Сначала тебя надо перебинтовать, — еле как берет себя обратно в руки Наиб и, если честно, даже думать не хочет о том, что происходит вокруг. Разруха города чем-то напоминает то, что он увидел в чужих глазах: куча балок и разваленных зданий, несколько мотыльков у разбитого, но почему-то светящегося фонаря. Вот только это “плохо” Илаю идет. Он будто стал частью этого города, шестеренкой в его загнивающей натуре, и касания его пропитаны резкостью и колкостью, а тяжелое дыхание, эхом бьющееся в арке, вместе с легко покрасневшими щеками от жара и вовсе сносит Даксу крышу. Он никогда не встречал людей, похожих на осколки. Таких, что все нутро окружения отражают на себе как витраж. И будь он романтиком и поэтом, наверняка бы посвятил Илаю множество стихов, а так в арсенале есть лишь бинты и старые умения рисовать простые пейзажи пером на бумаге. Влюбился? Нет-нет, ни к коем случае. Нельзя столь глубокое чувство испытать в отношении того, у кого губы разбиты и кого нашел он в парке, но влечение испытать можно. Тем более когда с самого утра якобы хороший детектив так и ездил ему по ушам. Дверь закрывается с непривычным скрипом и свет включается лишь через несколько секунд, когда датчик все же решает сработать. Теперь Дакс может рассмотреть своего нового знакомого внимательно, пока тот, бурча что-то невнятное под нос, борется со шнурками старых ботинок. Прическа у него действительно такая, будто ее сделали в хорошем салоне, а драное пальто выполнено из дорогой кожи, и видно это по тому, как сшиты куски между собой. Под ним — пропитанная кровью рубашка и наверняка в таком же состоянии находятся и брюки. — Лучше разденься сразу, я кину все в стирку, — Дакс фыркает без задней мысли, но вновь встречается с усмешкой, которой обладают лишь те, кто шары катит к гейклубах или барах. И если это действительно так, то наверняка у Илая много любовников — по крайней мере так считает Наиб, пока не видит серебряное кольцо на пальце с занятным узором, напоминающим пчелиные соты. Оно тонкое и аккуратное, а еще единственное, что из украшений есть на Реклюзе. Мысли упираются в зудящее “неправильно”. — Сменную одежду дашь? — Реклюз щелкает пальцами перед его лицом, уже успев расстегнуть рубашку и вытянуть ремень из брюк. Дакс от его слов едва вздрагивает. — Да, конечно. Душ справа от тебя, — кивает он, предпочитая смятение скрыть парой появившихся домашних дел, и скрывается в глубине квартиры в сопровождении щелканья выключателей. И вроде дела ему не должно быть до чужой личной жизни, но Наиб себе места не находит. Глупо, неправильно, но. . .да что ж он ведет-то себя как школьник? Вздох. Домашняя футболка и самые маленькие штаны, которые он нашел, летят на кровать. Все, хватит. Илай сам его поцеловал, пусть и поверив в ложь о партнере, сказанную лишь для того, чтобы не позориться. Да, не было никого серьезного и никогда, ведь Наиб был занят более важными делами: обучение, служка, работа. И вообще почему его вдруг должно ебать чужое мнение? Тем более если его автор предстает перед Даксом в таком состоянии и ведет себя настолько нагло, что любой нормальный человек был бы в ахуе. Дакс хрустит пластинкой, пару белых таблеток выкладывая на тумбу, и ставит рядом стакан воды. Сам он поспит сегодня на диване в зале, а Илай пусть на кровати отдыхает. Чувство неправильности все-таки берет верх, а еще Дакс неприятно трезвеет, настолько, что обои в этой съемной квартире опять кажутся бредом старого британца. Все эти витиеватые узоры, позолота — боже, будто человек пытался свою важность показать бумагой на стенах и плинтусами. Ну, бред же! Совсем— — Пожалел, да? — Илай нарисовывается в дверном проеме так резко, что Дакс едва не подпрыгивает. Его голос, насмешливо наглый, сейчас более спокойный, а тело находится в лучшем состоянии, чем Наиб мог себе представить: несколько порезов и множество ушибов. Благо, неестественно вывернутых костей нет. По крайней мере там, где кожу не загораживает белое пушистое полотенце. — Так вот. . .пожалел, верно? — Илай смотрит сверху вниз с каким-то пустым презрением, отчего Дакс едва ерзает. Нет, не пожалел. Хотя бы потому что поцелуй был уж слишком приятным. Из всех ответов он выбирает честность, одно краткое “нет”, и руку вытягивает, подзывая к себе. Дакс чувствует себя загнанным в угол зверем, но ему это определенно нравится: образ самаритянина, который руку протянул нуждающемуся, такой светлый и приятный, что отказываться от него и ломать иллюзию не хочется вовсе. Хотя бы потому что за плечами много не самых красивых, но все же правильных поступков. Здесь, в этой старинной комнате Илай выглядит как музейный экспонат: весь такой прекрасный и наверняка безумно ценный, но явно не для того, кто кольцо это подарил. Смятение Дакса сменяется уверенностью: он продевает нить в иглу и наклоняется к самой глубокой ране. — Прости, если будет больно, — извиняется заранее и ждет, пока Реклюз лекарства примет, потому что мучить его в собственных планах не было. — Я привык, — и так сухо, что Даксу хочется извиниться еще раз, но словам он предпочитает работу: стежок за стежком, под счет в голове, пока следствие драки не становится одной, ровной полосой. Реклюз даже бровью не ведет все это время: сидит спокойно, голову уложив на спинку стула и закрыв глаза. Только под даксовое “готово” открывает их обратно, а Наиб лишь вопросом задается: что такого должно было произойти, чтобы человеку было настолько плевать на физическую боль? Илай с места поднимается, себя рассматривая в большом зеркале, а Даксу уже как-то и плевать на кольцо, которое он так и не снял. Причина тому: шикарное тело и такое душевное безразличие, с которым рядом меркнуть будут любые чувства. Даксу кажется, что он — один из тех глупых мотыльков, который прилетел к огню по имени Илай и романтично опалил крылья. С Реклюзом не будет “долго и счастливо”. Это просто глупо. Но будет ли хорошо? Да, определенно, в особенности когда Дакс вновь почувствует под пальцами бледную, разгоряченную от ванной кожу. В комнате прохладнее не становится, за все это время и интерьерное блядство пестрит перед глазами, но голову Дакса поднимают за подбородок, наклонившись ненадолго, и губы останавливают в миллиметрах от губ. — И правильно. Никогда ни о чем не жалей, — Илай плавно тянет с себя полотенце, небрежно бросая его на пол. Он — причина беспорядка теперь не только в этой комнате, но и в чужой голове: откровенно красуется, давая Наибу налюбоваться на тонкие выпирающие кости, позволяя зацеловать покрытые синяками и ссадинами бедра, ведь Дакс касается его столь нежно и бережно, что если бы он умел залечивать тактильно раны, наверняка бы вновь позволил этой коже вернуть свой изначальный цвет. — Ну-ну, не все сразу, — Илай тянет его за волосы на затылке назад столь резко, что Дакс вздрагивает невольно. Вот только делает это лишь для того, чтобы занять место на его коленях и позволить ему окончательно затеряться в мыслях и чувствах, ведь поцелуй — все такой же голодный и пылкий, а на бедрах Наиба слишком удобно, чтобы спешить перелезть на постель. Весь обнаженный и телом и дрянной душой, словно пустой сосуд, перед тем, кого сегодня только встретил, но кто уже глядит на него так, как смотрят на любовь всей жизни, с которой прожить готовы еще несколько сотен лет. Дакса приятно дразнить, едва касаясь его губ, а затем целовать пылко, до слабых полустонов, когда Илай руку ниже тянет и откровенно лезет под белье. Бережные касания сухой кожи вместе с легким скольжением металла; Реклюз наслаждается тем, как решительность покидает лицо напротив. Вместо нее теперь краснеют щеки от жара и возбуждения, а губы кажутся алыми от множества укусов и поцелуев. Дакс едва с силами собирается, чтобы все-таки отвлечься и прервать, плавно перехватив за запястье руку. — Забудь о нем, — металл кольца соскальзывает с пальцев, оставляя за собой лишь яркий след. А Дакс заметно расслабляется, когда бросает его на полотенце беззвучно, и губами к шее припадает так резко, что дрожь худого, но живучего тела чувствуется подушечками пальцев. Они будто бы меняются местами, одни и те же эмоции перебрасывая туда и обратно, будто желают остаться наравне и одинаково утолить голод, позволяя собственным голосам и тяжелому дыханию звучать поочередно. Илай — как сон, появившийся из ниоткуда и уходящий в никуда, но Наиб конкретно сейчас покинуть себя не даст; он зацеловывает шею, пропахшую ягодами и собственным мятным шампунем, до багровых следов, и считает под пальцами позвонки. И хочется, невыносимо хочется больше, а Илай все эти грязные мысли будто читает в его глазах, когда поднимает голову за подбородок. — Жадный. Это тебя убьет, — посмеивается он в уже привычной манере, чтобы резко толкнуть Наиба на темное покрывало и медленно сползти вниз. — Я должен сказать спасибо за помощь, да? Покрывало холодом отдает и совсем немного отрезвляет, но картина Илая, занявшего места между бедер и целующего их у самого края белья отправляет обратно в нокаут моментально. Дакс зовет его сквозь жаркие поцелуи, медленно поднимающиеся к паху, касается пальцами собственных взмокших волос, которые так и норовят залезть в глаза, и просит о большем, хотя Реклюза, в общем-то, и просить не надо. Тот дразнит настолько рьяно, что сносит крышу: то едва касается плоти сквозь белье, то обхватывает ее губами так, что ткань трется о возбуждение практически до боли. Да ну нахуй. Наиб запрокидывает голову, списывая все на виски, эффекта от которого, в общем-то, уже нет, и все же позволяет себе зарыться в короткие пряди на затылке и надавить. Вопреки всему, “грязным” все происходящее назвать нельзя. Ему слишком хорошо. Безумно, хотя бы потому что язык Илая горячий, а от пальцев, сжимающих бедра, пробирает до дрожи. Наибу кажется, что он с ума сходит наяву, а в горле сухо от собственного голоса и выпитого алкоголя. Он крепче цепляется за чужие пряди, но нет, не давит, чтобы быстрее закончить, а плавно, подрагивающими пальцами гладит, благодаря за ласку так, потому что слова в голове совсем не вяжутся. Пестрый потолок меркет на фоне тех ощущений, которые дает Илай, когда забирает плоть глубже, а Дакс комнату заполняет собственным сбитым дыханием голосом и впервые за долгое время не думая о том, что будет после.***
Когда он просыпается, телефон разрывается от звонков, а вторая половина кровати выглядит так, будто на ней не лежали прошлой ночью вовсе. Дакс нащупывает источник беспокойства среди одеяла и едва обращает внимание на время. Не смущает даже то, что солнце уже давно светит в окна, превращая и без того странную комнату в бред сумасшедшего. — Слушаю, — хрипло, потому что Реклюз — гребаный садист, а еще потому что с прошлой ночи Дакс так и не дополз до графина с водой. — Где тебя черти носят? — Недовольный голос детектива мигом портит настроение. Хреновый будильник, ноль из десяти. Хочется в рифму ответить, но Наиб сдерживается, вздыхая. — Буду через полчаса. Реклюза будто вчера и не было. На мгновение Даксу даже кажется, что все ночное приснилось. Он добирается до кухни, так и не удосуживаясь найти хотя бы трусы в том бардаке, который оставил вчера, и наверняка шокирует — либо приводит в восторг — женщину из дома напротив, которая, кажется, успевает забыть, зачем вообще вышла с лейкой на балкон. На это в общем-то плевать. В воздухе все еще витает запах ягод и мяты, едва уловимый и медленно сменяющийся ароматом крепкого кофе. О прошлой ночи он старается не думать. Ну, хотя бы потому что в этом случае застрянет в спальне или ванной еще на полчаса. К черту этого детектива. Дакс отвлекает себя горечью кофе, чувствуя непривычную легкость, вопреки ноющей боли в теле. В небольшом зеркале аккурат над столом он замечает и оставленные следы: забавно, что Илай, хоть и вел себя как не самый умный человек, шею трогал не особо. Все метки легко перекрываются рубашкой. Впрочем, детектив найдет, до чего доебаться на этот раз. И если даже не до засосов, то хотя бы до не совсем опрятного вида. Такой правильный внешне. Аж бесит. Стул, расписанный краской под золото с мягкой седушкой, поскрипывает, когда Дакс едва ли не валится на него, кажется, вымещая все свое недовольство на несчастную мебель. По крайней мере недовольство это длится до тех пор, пока он не замечает перьевую ручку и свернутый лист бумаги. “Спасибо за помощь. И да, у тебя очень красивые рисунки.”***
— Вы все такие безнадежные? — Инференс фыркает практически с презрением, но вздыхает, потому что ругаться на очередном выезде — все равно что давать поблажку убийце. Да, и злится он не на опоздавшего Дакса, а на того, чью улыбку иногда мечтает стереть с лица. Хотя бы потому что Реклюз обещал не доставлять проблем и хотя бы потому что Эндрю, о котором он говорил, лепешкой перед ногами детективов лежит на брусчатке. — Полагаю, работы у нас много, — перебивает его Дакс, на ходу поправляя наручные часы. Они вчера сбились тоже, будучи благополучно сброшенными с тумбы. Ему хочется задать несколько вопросов уже прибывшим “коллегам”, вот только все они исчезают. Хотя бы намек на хорошее настроение пропадает мигом; Дакс невольно поджимает губы, опуская взгляд на чужие руки. На пальце детектива красуется серебряное кольцо, напоминающее собой пчелиные соты.