саша вдыхает беленькое и кристаллическое, видит себя в зеркале, смазанного, размазанного, веселого, ненастоящего, игрушечного, наигранного, с сердитой бледностью на щеках и краснотой на надпереносье, с глазами без радужек, с голубой каемочкой – будто блюдечки, и мертвенно бледными, синюшными губами – улыбается себе в отражение, хихикает, расслабленно опускает веки – его волной накрывает спокойствие, его волной накрывает безучастность, отрешенность и смирение.
перед глазами минусы на папиной карточке, перед глазами тремор, животные, рвота, неустойчивость и шаткость, блики, вспышки, мигания, ярко, ярко, смешно и весело и забавно; кружится все, искажается, карусельно, по-детски, весело; помещение дрожит и наливается красками, вокруг пурпурно-кроваво-розово, вокруг весело, вокруг весело. мозг заедает пластинкой под затупившейся иглой, звук заедает по заржавевшим проводочкам и спаечкам, саша заедает чувства таблетками.
пол кренится, люди бесятся, он бесится вместе со всеми, сливается в одно целое – в один ком беснующегося психотического экстаза – на грани с безумием.
перед лицом пусто и темно, за спиной одиночество, ласково поглаживающее плечи, тонкими пальцами оплетающее шею, проходящее по лопаткам и позвонкам, по тазовым косточкам, незаметно так, еле-еле чувствуется – оно срастается с телом, врастает в него, паразитарно щурится, ехидничает, издевается, кладет подбородок на плечо, говорит, что любит – на ушко, шепотом, щекотно – будто первое признание, искреннее, на самом деле, его.
рядом девушки, рядом парни, рядом нежность и ласковость, рядом чувства, любовь и неискренность – все трутся друг о друга, без смущения – им оно не присуще – расслабленно крутят головами в разные стороны, расслабленно нежатся под лучами прожекторов, растворяются в импульсах музыки, музыка растворяется в них – бьет волнами по внутренностям, переворачивает, закручивает, сжимает и растягивает.
саша пробирается сквозь толпу, пытается вырваться из нее, отщепиться, отклеиться, смотрит на блымающий вдалеке зелененьким значок выхода, тянется к нему руками, сердцем и мыслями – ему туда надо, ему надо туда, его туда тянет, как бабочку тянет к свету фонарной лампочки.
столик со всем нужным где-то вдалеке, маячит, будто островок посреди океана - такой спасительный и такой нужный.
саша барахтается в толпе, без права сделать даже маленький вдох, тонет в собственных эмоциях, тонет в отходняке, ему нужен глоток его белого, сыпучего кристаллами воздуха, ему нужно выбраться к зеленой точечке, ему нужно.
ритм сердца подстраивается под очередные басы, бьющие кувалдой по черепу. по периферии толпа редеет, постепенно рассеиваясь - локти болят, все тело болит и ноет - сплошной оголенный нерв, прострелами отдающий в область сердца.
саша расправляет плечи, пальцами проводит по волосам, приглаживая выбившиеся пряди. в кармане брюк приятной тяжестью осели зиплок и скрученная в трубочку купюра.
сонливость волнуется где-то под веками, прыгает солнечными зайчиками на сетчатке, роится в мозговых оболочках. саша идет по коридору, будто по лесу, натыкается на поросшие мхом деревья и столбы – они отпрядывают в испуге. туман клубится под потолком, подсвечиваемый люминесцентными лампами – саша пытается ухватиться за него, как ребенок хватается за палец родителя – в поисках безопасности, в поисках тепла, в поисках близости.
черные кошки снуют под ногами, черные птицы путаются в волосах, царапая коготками кожу головы, еле-еле, до ссадин и сукровицы. белым светом в конце коридора горит туалет – распахнутой дверью, будто приглашая на умопомрачительное времяпрепровождение – саша шаркает ногами, шатается – поскорее бы туда, не уебаться бы об стену, думает, уебаться бы вусмерть, думает, распластаться бы где-нибудь, желательно на асфальте, желательно красным пятном и кусочками плоти.
все изранено и хочет спать, в груди воет подбитой кошкой, избитой, раздавленным хвостиком, обвязанным консервными банками сердцем, обвязанными проволокой трахеей и пищеводом, стянутыми, до хруста, до боли, до кашля и кровотечения – душно, душно – глоток воздуха в конце коридора, глоток яркого света, глоток нового, глоток кристаллического, распускающегося на рецепторах, оплетающего мозг, оплетающего разум, оплетающего счастьем, любовью и безразличием.
ноги заплетаются, язык заплетается, мысли заплетаются – саша спотыкается о них, спотыкается о порог и собственные ступни и падает, ударяется о белую плитку, разбивается посудой, разбивается фарфоровым, разбивается хрустальным, тоненьким, нежным, воздушным. утирает нос рукавом рубашки, рукав краснеет, покрывается корочкой грязного и противного – сосуды не выдерживают, ломаются, трескаются, лопаются, кровь брызжет, кровь сочится, на пол, вокруг, ареолами и вспышками, пятнами, пузырями и разводами – растекается в причудливые пятна – саша разглядывает их, как пятна роршаха в кабинете у мамы.
маамочкааа – вспоминает ее, тянется, тянется между зубов, раскатывается по языку, обволакивает – приятно, тепло и ласково – живот крутит, заплетает веревочки и косички. сыр косичка, кыр сосичка.
хохочет, хихикает, смеется, захлебывается смехом, захлебывается кровью. лампа под потолком мигает несколько раз – саша вспоминает о демонах, вспоминает об отце – одиночество босыми стопами останавливается у его уха – он видит тонкие пальцы, и ногти, забитые гематомами – им холодно и голодно – темные кровяные сгустки бегут по венам в легкие – одиночество плюется пенистой кровью, перемешивая с его собственной – разногруппные – желе застывает на полу, болтается, елозится – не хватает звука из мультика: такого буль-быль-бль.
вокруг чужие ноги в ботинках, туфлях, кроссовках и кедах – проходят мимо, обходят, как прокаженного, стесняются, гавкают гиенами, рявкают, а саша лежит, расхристанный, распятый, в луже своей крови, как в нимбе, улыбается – приятно ему, радостно, пусто ему и хорошо, счастливо ему, он счастлив, он счастлив.
за дверью кто-то визжит – птица что ли? – и все взрывается криком – лес превращается в горящее июльское нечто – с шумом, гамом и топотом.
мозг лихорадочно думает, пытается думать – надо бы спрятаться, руки обдолбанно шарят по кафелю, скользят, по белому, скользят по чьей-то рвоте, саша пытается подняться на ноги - ноги не слушаются – позвоночник извивается в спине червем, кусается, впивается зубами, вгибает дугой, царапается, будто бешеный кот – приходится заползти в кабинку, закрыться изнутри, и распластаться на унитазе, тихо, тихо – так ему кажется.
саша слышит приближающиеся шаги, тяжелыми ботинками отбивающие ровный ритм по неровно блестящему полу, и решает вмазаться по-быстрому – ему так кажется, ему так правильно – втирает остаток порошка в десны, растирает, почти до крови, посильнее вдавливает, будто так лучше подействует, будто так круче вставит. пустой пакетик летит в мусорку, саша заваливает его сверху бумажными полотенцами, пустая голова его летит на дверцу, с грохотом – шаги замирают.
он слышит скрип подошв, он представляет вылизанные черные берцы, с толстой резиновой подошвой и грубой шнуровкой, представляет, как они прокручиваются на пятках, на сто восемьдесят.
– полиция.
едва слышное «бляяяяяять», шепотом, тихонько, сползает с губ, скатывается – он не успевает сдержать его, не успевает зажать рот ладонью.
шаги приближаются к кабинке, саша вжимается в кафель спиной.
ручку надсадно дергают, дергают, дергают, дергают, а потом кулак впечатывается в дверь.
– открывай, блядь, полиция.
саша тянется к щеколде, как к запретному плоду, завороженно, пару раз отдергивает руку, сомневаясь, но, почему-то, доверчиво. он слышит дыхание, тяжелое, надсадное, он представляет быка с паром из ноздрей, с покрасневшими склерами.
лес снаружи ревет, воет, и парочка предупредительных в воздух.
щеколда щелкает, дверь резко распахивается – слишком резко – саша не успевает собраться с мыслями – так и остается: весь взъерошенный, взъевшийся, размазанный, в крови и по локоть в чужой рвоте, наверняка еще с огромными зрачками и покрасневшим растертым носом.
перед глазами ярко и вспышками – голову полицейского подсвечивает белым и слепящим, а саша, кажется, уверовал. а на руках у полицейского этого, на руках его, саше так кажется, язвочки, на ладонях, красненькие. а если берцы снять, ну вот эти, вылизанные черные, на ступнях его тоже увидит, саше так кажется, рваные раны со следами ржавчины и опилок. на плечах его горят звездочки, саша пытается посчитать, бесконечные, золотисто-блестящие.
– слушай, капитаааан.
лыыыбится ему, тянет улыбочку, тянет сладко, зубасто-клыкасто-по-волчьи, фарфорово, скрежет, скоблит по эмали вилкой, царапает – проводит языком по зубному ряду, глаза закрываются, а в голове – вата, наполнитель курток и пуховиков – легонько, воздушно, белым-бело, морозно и холодно – саша вспоминает маму и защемленный молнией подбородок.
ловит на себе чужой взгляд, ловит отвращение, презрение и ненависть, хватает ртом, заглатывает, переполняется до краев, в дополнение к родительской, пытается насытиться.
– может договоримся?
саша ведет пальцем по губе своей, размазывает полу засохшую кровь, трогает переносицу, синюшную, как ему кажется, трогает щеки свои, обрюзгшие, ватные, мягко глиняные.
надо взять себя в руки, думает, папочка будет не рад.
в руки себе никак не дается, выкручивается, выверчивается, заламывается, хохочет: не поймаешь, не поймаешь – будто пятилетний ребенок.
зато ему, менту этому, этому в берцах черненьких и с дырками в ладонях, ему-то тело подчиняется, у него в руках саша обмякает, повисши на согнутых – полицейский встряхивает его, трясет за шкирку, трясет за грудки – слышится треск беленькой, накрахмаленной рубашки, в пятнышках крови и алкоголя, слышится треск чужих нервов, раздавленных сашиным безразличием, слышится треск банкомата, отсчитывающего для конверта купюры, разноцветные, но в большинстве своем красненькие.
полицейский приставляет сашу лицом к стене, разводя его ноги в стороны, ударяя по щиколоткам ботинками, а у того одно лишь желание: быть расстрелянным. саша скатывается, подгибается, пошатывается весь – ноги не держат, колени подрагивают. он сползает к полу, хихикая.
– дяденька полицейский, а вы знаете, кто мой папочка?
в голове желание рассмеяться, в голове желание тыкнуть ему пальцем в грудь и сказать «выыыыы», протягивая, растягивая, мусоля между зубов, как леденец. из зеркала напротив хмуро смотрит отец, весь такой серьезный, насупленный, в погонах и в кителе.
– знаю, александр сергеевич.
знакомое имя, чье оно? саша пытается словить его, выловить, скользкое, склизкое, из памяти – оно выкручивается у него из рук, ускользает, оно slippery, выворачивается.
– александр сергеевич, пройдемте, вас ждет отец.
а, точно – сашино оно. отец сашу ждет – зачем это?
– капитан, может к тебе лучше поедем? – кидает на пробу, с усмешкой, подразнивая.
а тот вскидывается весь, вздергивается, будто дикая лошадь, смотрит пристально, будто хочет дыру прожечь, до черной плоти и обуглившихся косточек, смотрит с отвращением, будто увидел крысу, или змею, или раздавленного колесом машины котенка, всего в мухах и в опарышах.
– лаадно.
саша тянет эту «а», вытягивает, fine, okay, understand, no problem, весь словарный запас выворачивается во рту, вертится, крутится, вырывается, срывается с губ.
полицейский подтягивает его, снова ставит на ноги, снова выпрямляет, берет под руку и вытаскивает из кабинки. саша плетется за ним, волочит ноги, еле перебирает, шаркает, путается, заплетается.
– капитан, ты не представился.
он смотрит на сашу сверху вниз, сводя к переносице брови.
– майор полиции абурадзе иван георгиевич.
– сын генерал-полковника полиции белова сергея семеновича – белов александр сергеевич, очень приятно.
последние слова саша перекатывает по языку, ехидничая, смакует их, будто сладкое, делает ударение, выделяет эту кругленькую ооо в очень; пропускает меж зубов эту самовлюбленную яяя в приятно, ёрничает, не без умысла поигрывает бровями.
тянется к нему для рукопожатия, снова скалится, улыбается зубасто, фарфорово, керамически, словно клаудия шиффер. майор смотрит на сашу с презрением, но всё-таки дает руку в ответ: шершавую, мозолистую, с черненьким под кутикулой – масло что ли машинное? – неловко ею потряхивает, его ладонь как-то подозрительно совпадает с сашиной, будто пазлы, ложится так аккуратно, каждый палец прощупывает его пальцы, каждая линия совпадает, саша чувствует, ему определенно не кажется.
– второй раз предлагать не буду.
майор тупо пялится, слегка приподнимая брови, а потом резко дергается вперед и саша чуть ли не падает.
в коридоре-лабиринте темно и пахнет чем-то сладко-приторным. слова эхом отбивает от выбеленных стен.
майор протаскивает его сквозь головы с руками на затылках, сквозь псов, каски и автоматы, сквозь разбитое стекло и мелькание светомузыки, приглушенной верхним освещением.
дверь клуба выплёвывает их на улицу, серо-бледную, циррозно-снежную, шумную и отвратительно пахнущую влажными окурками и водкой.
– здравствуй, папа, – саша кидается в открытую дверь машины с мигалкой-кнопочкой, – я скучал.
…
пусто.
в голове пусто, в груди пусто, вокруг пусто.
саша лениво обводит глазами комнату, пытаясь уцепиться взглядом хоть за что-то, но не получается. все белое и рябит серенькой крапинкой, не оставляя после себя ничего, кроме пустоты. саша немного подвисает, залипая в одну точку на потолке, кажущуюся такой же полой, как и он сам – шар, воздух, покрытый тоненькой кожицей – поднеси иглу – лопнет, оставив после себя только изодранную в клочья оболочку.
все вокруг какое-то тягучее и по-мушиному сонное, заставляющее непроизвольно зевнуть и вызывающее желание завернуться с головой в одеяло и погрузиться в анабиоз на пару сотен лет, не показываясь никому на глаза.
в распахнутое настежь окно задувает холодный ветер, заставляя рефлекторно поежиться, но желание встать с пола не вызывает, и саша продолжает лежать, слушая сквозняк, завывающий во всей квартире.
на голову надсадно давит трезвость, подталкивая в спину в чернеющий на горизонте рой мыслей, неизбежно оказывающийся все ближе и ближе, вгоняющий в то самое полусонное состояние, когда разум хочет бежать, а ноги отказываются подчиняться.
конец февраля ударил под дых, выбивая все чувства наружу – в объятия раннего утра и бессонницы, укрывающей пустую голову. черная точка на потолке опускается все ниже, становясь больше и трансформируясь в огромный воздушный шар, неумолимо приближается, все же останавливаясь у кончика носа, в паре миллиметров. саша чувствует ее латексную черноту и холодность, прикасающуюся к коже, и отворачивает голову, борясь с приступом тошноты. захлебнуться с собственной рвоте не так уж и хочется, особенно на трезвую голову, поэтому он, собрав всю свою силу воли, рывком переворачивается и садится. шар лопается, разлетаясь на мелкие кусочки, будто его и не было.
луч рассветного солнца бьет прямо в правый глаз, саша жмурится, выискивая источник: щель между шторами ехидно щерится, будто издеваясь. стоит чуть отодвинуть корпус в сторону, и свет устремится мимо, на стену, но саша этого не делает, специально доводя до того, что в голове начинает настойчиво и упорно пульсировать боль, будто кто-то изнутри размашисто бьет по лбу и глазницам.
через минуту тишину разрывает звон будильника, выводя из полу транса, и саша резко подрывается, чтобы выключить настойчивую мелодию, исходящую из телефона. телефон не находится. головная боль усиливается, и к ней в добавок присоединяется мышечная – будто по всему телу проехались асфальтным катком несколько раз. саша натыкается взглядом на распахнутое настежь окно и шлепает к нему босыми ногами, одновременно замечая источник раздражающего звука – он оказывается на подоконнике, немного присыпанный снегом и разряженный до одного процента, жаль, что не выключенный. на улице пустое воскресное утро, противно белое, яркое и холодное, с кислотно-голубым небом и низко сидящим солнцем.
саша закрывает окно, и выкручивает батарею на максимум, чтобы поскорее вытравить холод хотя бы из квартиры, а потом резко разворачивается и идет в сторону ванной. там он стягивает футболку и штаны, оставаясь в одном нижнем белье и смотрит на себя в зеркало, дрожащего то ли от холода, то ли от похмелья. двадцать часов сна и последующая за ним целая ночь бессонницы дают о себе знать обрюзгшими отечными щеками и черными кругами под глазами. в добавок еще и на носу цветущая фиолетово-синим гематома. саша прикасается к ней, сначала легко, давая себе привыкнуть к боли, а потом давит сильнее и сильнее, пока рефлекторно не морщится.
в глаза бросается крестик, болтающийся на цепочке на груди, и саша опирается руками о раковину, нервно теребя заусенец на указательном пальце. в голову настойчиво прорывается мысль об облегчении, которое, в его случае, можно получить только в двух случаях: угасившись по максимуму или посещая церковь.
саша залазит в душ, выкручивая воду. струи кипятка превращают спину в сплошное и красное нечто, разбавляемое крапинкой родинок. тяжелая реинкарнация – будто кожа слазит, лоскутами падая на кафельную плитку, обнажая кости и мышцы. слишком душно, голова начинает кружится и где-то на затворках слуха появляется тихонький писк, по комариному летний и выводящий из себя. «не хватало еще ебнуться», проскакивает в голове, и саша хватается за шторку, пытаясь удержать равновесие, но неизбежно падает, распластываясь по полу.
…
храм по воскресному переполнен и душен.
саша натыкается взглядом на лицо в толпе. оно кажется ему раздражающе знакомым, но все воспоминания будто разом покинули голову, оставив там благоговейную тишину, заполненную отголосками хоровых молитв и песнопений.
он смотрит, и смотрит, и смотрит, подвисая, лицо будто светится в церковном полумраке, и в глазах у него отражаются огни свечей, огарками припадающих к основанию кандила.
саша чувствует чью-то маленькую ладонь, дергающую его за палец и опускает взгляд:
– дяденька, проходите, – девочка лет пяти, в беленькой косынке, аки ангел, щелкает своими большими карими глазами, указывая вперед.
очередь подошла, саша наклоняется к девочке и шепчет ей короткое «спасибо», улыбнувшись уголками губ. смиренность с примесью страха расплывается в груди, пока он ступает к аналою, и заменяется на легкость и пустоту, когда на голову тяжестью ложится епитрахиль. саша чувствует слезу, скатывающуюся вниз по переносице и надеется, что она впитается в бархат, покрывающий дерево. руки священника накрывают его голову, будто забирают из нее всю тяжесть и черноту, избавляя от лишних мыслей, и саша чувствует себя по настоящему чистым и умиротворенным, забывая о всех своих поступках и действиях.
закончив исповедь, он отходит в сторону, давая проход другим, и устремляется к лавочкам, чувствуя трясущиеся коленки и стойкое ощущение чрезвычайной легкости, от которой все тело тянет вниз, к деревянному дощатому полу, испещренному следами от чужих ног, десятилетиями приходящих за помощью к Богу. старушка в платке, сидящая на лавочке и шевелящая губами в немой молитве, не глядя подвигается, давая саше место присесть.
он устремляет взгляд к потолку, принимаясь рассматривать фрески и огромное паникадило, отблескивающее лучами утреннего солнца, проникающего из маленького окошка под куполом.
рядом садится мужчина, усаживая между собой и сашей ту самую девочку в белой косынке, и саша ей улыбается, через пару секунд поднимая взгляд к верху, и вновь натыкается на то же знакомое лицо. мужчина выглядит спокойным, смотря куда-то в сторону алтаря, но, на секунду взглянув на девочку и обратно, вдруг осторожно поворачивается и замирает, будто в удивлении.
«точно знакомы» думает саша, а потом напрягается стрункой, слыша вежливый шепот:
– доброе утро, александр сергеевич.
в голове проносятся вспышками пятничные похождения, спертый воздух туалета и нелепые подкаты, и саша чувствует, как покрывается краской с ног до головы.
– доброе утро, – немного подумав, он добавляет, – иван георгиевич. я правильно помню?
– да.
последующее за этим коротким «да» молчание давит на голову. саша потирает переносицу, и зажмуривается. прошлая легкость и спокойствие эскапизма постепенно заменяется тяжестью и чернотой настоящего и греховной слабости. перед ним майор полиции, подчиненный его отца, увидевший его в минуту слабости и максимальной открытости, без маски веществ и веселости, и выглядит этот майор на первый взгляд совершенно спокойно, и только часто постукивающие по колену в неровном ритме пальцы выдают его напряженность с потрохами. саша думает, долго и мучительно, собираясь с мыслями, взвешивая все за и против, пытаясь предугадать все варианты развития событий, но все же решается, тихо произнося:
– я бы хотел принести извинения за свое поведение в пятницу, я себя не контролировал.
пальцы на чужом колене останавливаются, и иван георгиевич напрягается, через пару секунд отмирая и поворачивая голову в сторону саши. и смотрит он так, с интересом, но и одновременно пусто, будто безучастно, как-то уставши.
– все в порядке, не стоит, александр сергеевич.
саше от его слов становится еще хуже, он подавляет желание сморщиться и обращается к девочке, покорно сидящей между ними:
– скажи своему папе, чтобы он на меня не обижался, я на самом деле хороший.
девочка удивленно блымает глазами, переводя взгляд с майора на сашу, а иван георгиевич устало вздыхает, будто саша ошибся, при чем так банально и привычно для него, что это уже даже не раздражало.
– маруся – моя племянница.
молчание после этого стало еще невыносимее, саша подавляет желание встать и выбежать за дверь, расталкивая прихожан локтями. иван георгиевич, будто уловив его смущение, уже открывает рот для того, чтобы что-то сказать, но его перебивает старушка, сидящая рядом:
– молодые люди, уважайте других, – елейность ее шепота почему-то выводит из себя.
саша сначала смотрит, долго и пристально, будто не поняв смысл слов, а потом срывается с места, сбивчиво извиняясь, и спешит к выходу, слыша следом скрипящие от чужих шагов половицы и топот маленьких ножек. повернувшись лицом к алтарю, он крестится и выходит за дверь, усилием воли подавив желание тут же сорваться на бег.
– александр сергеевич, все в порядке, правда, – негромкий голос отражается эхом от выбеленных стен храма.
саша останавливается, не решаясь повернуться. собственное волнение и смущение заставляет его удивиться: и чего это он так распереживался?
– это моя работа, вы не должны извинятся. я просто выполняю приказы.
– и все же я прошу прощения, – горячая волна стыда вновь резко накрывает с ног до головы, и саша спешит скрыться в ближайшей подворотне, оставляя позади устало смотрящего в след майора и спокойно стоящую рядом девочку.
