Выпускной

Мх. Горячо. Все внутри меня объято нетерпеливым пламенем, которому до боли необходимо целовать бесконечно мягкую, пахнущую чем-то молочным кожу, и сминать, сминать, сминать дурацкие красно-зелёные вещи, чтобы под ними ощущать тело, охваченое точно таким же пламенем. Поцелуи Семена невнятные, но горячие, отрывистые и частые. Я вжал его в одну из стен. Жаль, у нас разный рост, и я могу чувствовать его желание лишь животом. И прижимать свое лишь к его ногам. Но и это приятно. Вжиматься, тереться, и отчаянно тянуться за ещё одним поцелуем. — Надо… уйти… — Нет!.. — никуда я не пойду, не позволю ему уйти, ведь это будет все равно, что потерять случай. — Давай прямо здесь! — но стену покинуть пришлось. Я выбрал первую дверь. О, наш старый класс. Класс, где мы так дружно прятали головы в плечи от гнева Калашникова. — Здесь! — на той самой парте, за которой мы когда-то вдвоём сидели. Я повалил Семена на неё и забрался сверху. Ещё, ещё и ещё поцелуи, и теперь куда удобнее… На его шее я не оставлю живого места. Я хочу, чтобы все узнали… — Но это… Академия… — Наплевать… — если куртка порвется в процессе — тоже. — Мы враги. — Наплевать… — Я должен тебя арестовать… — Попробуй, — ты ведь совершенно растаявший. Ты даже встать не сможешь, не придумывай. — Ты собирался убить меня… Пояс выдернуть на удивление легко. — Потом убью, — рывком вниз. Все-таки есть что-то особенное в рыжих. Кожа, так легко краснеющая. И веснушки на ней. Так забавно. Животом к животу, медленно, вверх и вниз. Сладко. И Семён тихо пищит. Ещё несколько движений. Довольно играться. — Я у тебя буду первым? — Нет. — О-о… Это не ревность, но что-то горячее, требующее ещё одного поцелуя, такого, чтобы задохнуться, такого, чтобы громко мычать от нетерпения и почти боли. А затем, не давая и шанса отдышаться, я прижал пальцы к его губам. Он обхватил их почти с жадностью. Не умеет… Но жаждет. Так неровно, и с паузами на почти кашель. Кто мог знать, что ты такой… Страстный? Очень приятно и тепло, и действительно пальцы входят слишком просто для того, кто такого ещё не делал. Огонь ноет внутри, сосредоточившись низко-низко. Сейчас. Сейчас! Семён схватился за парту, а я — за него. Горячо. Горячо. И бедра двигаются будто сами собой, не имея сил ждать осознанности. Громко. Так громко. И так эмоционально, как в академии было никогда нельзя. Да чтобы она сгорела. Как мы.

***

Я рассеянно гладил его по груди, не желая сказать ни слова. Хорошо. И наплевать почему. И очень приятно представить лица высших, особенно Калашникова, если они об этом узнают. Какой будет скандал… Интересно, станут ли и в этом винить дядю… А что скажет дядя… Нет. Не сейчас… Я зажмурился и поднялся чуть выше. — Я тебя люблю, — отстранённо и ровно выдохнул Семён. Я не ответил. — Ещё с тех пор, как мы сидели тут вдвоём… Я знаю. Или, во всяком случае, я догадывался. По тому, что он никогда не решался просить меня о помощи. По тому, как смотрел, пропуская слова объяснения, и не успевая записывать за учителем. По тому, как краснел, если приходилось одалживать ручку. — Если любишь — отпусти, — вяло протянул я. Незачем ему, такому хорошему, действительно любить злодея. К нам он не примкнет. А Академия его не простит. — Не могу, вдруг ты что-нибудь взорвешь… — Взорву. Академию. Тут уже и взрывчатка заложена. — Зачем, Слава? Вопрос и впрямь логичный. Ведь это здание уже не является Академией. Так, заброшенная школа, в которую, правда, нелегко пробраться — все-таки не так уж быстро великой Академии сбросить панцирь. Ей нужно забрать вещи. И она делает это вот уже шесть лет, но паранойя мешает успокоиться, и они ещё не отпустили это здание. — Так. Заебало просто. Напоминает о прошлом. Я это прошлое ненавижу. И, конечно, в отличие от Семёна, у меня не было времени любить кого-то, пока мы учились. — Пойдём, — я медленно сел и потянул его к себе. Он поддался, растерянный и немного печальный. — А то ещё сдохнем в этой школе. Мы медленно выбрались на залитую луной улицу. — Считай, что у нас сегодня выпускной, Растяпкин. Ведь сейчас — лето, и нам как раз по восемнадцать. То, что случилось, конечно, лишь только глупость, глубокая глупость, из тех, которые всегда случаются на выпускных. Прогремел взрыв. Семён вздрогнул, видимо, вспомнив, что должен был меня остановить. Затем повернулся, окинул нервным взглядом и… Улыбнулся. Жалобно, но улыбнулся. — И куда мы теперь? — Ну, — я дёрнул плечами. Куда мы. Куда мы. Куда. Выращенные, чтобы сражаться друг с другом, но не чтобы жить человеческой жизнью. Куда нам идти? К чему мы вообще можем прийти? Есть ли у нас путь? Не знаю. Не знаю. Не хочу знать. Я хочу запомнить наш милый, маленький выпускной. И самое прекрасное прощание со школой, о котором, верно, каждый школьник мечтает. — Пойдём прыгать в речку. Как все. Нормальные. Люди.