break you right back

Азирафель заходит в лифт. Он возвращается в рай. Прекрасно. В раю ангелам самое место. Правда, лично он в общей сложности провел, ну… возможно, чуть больше времени на земле? Плюс-минус пару тысячелетий. Тем не менее. Это в прошлом. А те последние несколько лет, когда он был изгнан, отлучен от своего настоящего дома, и вовсе были каким-то безумием, галлюцинацией. Азирафель знает, кто он такой на самом деле; после всего, что было сказано и сделано, его место в раю. Поездка на лифте тянется очень долго. — Поднимаемся, — говорит Метатрон, чтобы заполнить тишину, и улыбается. Руки у Азирафеля трясутся, но он прижимает их к бокам, чтобы скрыть это, и улыбается в ответ. Вот что он помнит: рождение созвездий. Бескрайнее величие дел божиих. Он помнит общее ликование утренних звезд, когда все ангелы кричали от радости. И он тоже там был! Он был частью этого хора, их голоса разносились по небесному эфиру чисто и ясно, будто сотня звенящих колокольчиков, в совершенной гармонии радости и прославления. Порядок. Добродетель. Его ждут дома. + Азирафель не думает о Кроули целых сорок три минуты и пятнадцать секунд. Не то чтобы в раю вообще существует идея линейного времени, раз уж на то пошло, но Азирафель так долго прожил, будучи связанным земными ограничениями, гравитацией и закатами, что ему трудно представить себя без них. Возможно, именно поэтому стрелки на циферблате его старых часов все еще движутся. Сорок три минуты и пятнадцать секунд проходит в его книжном с тех пор, как он ушел, и за это время Азирафель вступает в свою новую райскую должность: получает пропуск, повторно знакомится с офисом. Затем его отводят к столу и выдают обновленный справочник. Да, кое-что изменилось за последние четыре года, но, по правде говоря, не многое. Некоторые входы и выходы поменялись местами, но целый справочник — это, пожалуй, перебор. Но он все же рад, что его оставили в покое и дали почитать. Сидя за своим новым столом в гулкой пустоте огромного офиса, Азирафель касается пальцами губ и вздрагивает. Пару мгновений он позволяет волнам эмоций прокатываться по его телу: радость, которую он испытывал, вернувшись к Кроули со своим даром справедливости; медленно подступающий ужас от осознания, что дар этот был отвергнут. Гнев, шок и — да, задетая гордость. Он старается не думать о том, другом мире, но у него не выходит. Том мире, где Кроули сказал «да». На мгновение он представляет, как Кроули выглядел бы, сидя за столом напротив, прямо здесь, сейчас, весь в белом, со светом звезд, путающимся в волосах. Как спустя столько времени к нему вернулось бы все, что было когда-то отнято. Но Азирафель качает головой: это не тот мир, в котором он живет, а пустые мечтания не доводят до добра. Но он все равно тоскует. Ох, как же глупо, как же невыносимо он тоскует, всем своим ложным человеческим существом, которое наросло на него за шесть тысяч лет жизни среди людей. Азирафель был создан для поклонения, но Земля научила его другому: этому горькому томлению, боли в груди. Этим бессмысленным переживаниям. Что ж, ему все это не нужно. Больше нет. Азирафель — существо очень древнее, и даже если возраст ничему не учит, то обычно с ним как минимум приходит умение владеть собой. Поэтому Азирафель позволяет себе чувствовать эту бесполезную тоску ровно три с половиной коротких человеческих минуты. Он засекает время на часах. Потом он закрывает глаза и отгораживается от всего. Когда он открывает их снова, перед ним все еще лежит справочник. «Итак, тебя повысили!» написано на обложке крупным и разборчивым шрифтом. Азирафель вздыхает и возвращается к чтению. + Его всегда учили, что демоны не способны любить. Так ему говорили. Но Азирафель, конечно же, ни о чем таком не думает. + Метатрон приглашает его прогуляться по райскому саду. Трава пружинит под ногами, а погода именно такая, как нравится Азирафелю: солнечно, но достаточно прохладно для пиджака, легкий ветерок. Весенняя погода. Из-за этого он чувствует — на одно короткое, жуткое мгновение — что скучает по дому. Тогда он думает: ах, глупенький, ведь ты и так дома. — Ну что же, — говорит Метатрон. — Как ты тут устроился? — Ах, да, — отвечает Азирафель. Прошло уже много часов с тех пор, как он покинул книжный, и он даже успел провести первое совещание с Михаил, Уриил и Сариил. Получилось не блестяще. — Да? — Да, — повторяет Азирафель. — Безусловно. Метатрон — глашатай слова божиего. Азирафеля назначили Главой небесных сил по прямому указанию Метатрона, и тем самым это стало первым проявлением воли Бога за… ох. За долгое время. Это бы сильно затруднило возможные попытки других высших ангелов снять его с должности. Однако же, ничего в Божьей воле не предполагало, что они станут хорошо к нему относиться. Тем не менее, несмотря на четыре года, проведенные в дикости вне офиса, Азирафель проработал достаточно долго, чтобы знать, что к начальнику приходят с решениями, а не с проблемами. Какой бы соблазнительной ни казалась идея прибежать к Метатрону в слезах и попросить его заставить остальных ангелов хотя бы попытаться спрятать свою неприязнь, он знает, что не сделает этого. У него достаточно самоуважения, чтобы не просить о таком — да и в любом случае, ничего бы не вышло. — Что ж, хорошо, — говорит Метатрон. — Это хорошо. Какое-то время они идут молча. Ветерок, дующий Азирафелю в лицо, невообразимо похож на земной. Трудно поверить, как долго он прятался от погоды на улице за дверьми и среди книг и какой прекрасной она была все это время. Он не знал тогда, как сильно будет по ней скучать. Как будет мечтать открыть окно в своем лишенном воздуха офисе и услышать, как ветер, похожий на этот, шумит в кронах деревьев. Метатрон наблюдает за ним. Азирафелю в голову впервые приходит тревожная мысль о том, что ему стоило бы прятать свои мысли. Просто он думал, что — в его новой должности — в знак уважения… — Я вот думаю, — начинает Метатрон медленно. — Я думаю, что, возможно… если бы костюм сидел лучше? Больше соответствовал общему стилю. Я думаю, вдруг бы это помогло им больше тебя уважать. Азирафель ни слова не произнес об уважении других ангелов к нему. Он опускает голову. — Точно, — говорит он. — Да. Конечно. + Если вы верите в добро и зло, в непостижимость и в План — а Азирафель, конечно же, верит, это заложено в него самой природой, — то вам необходимо верить и в то, что во вселенной есть порядок. Вам необходимо верить, что справедливость может восторжествовать. Это-то, пожалуй, и раздражает больше всего: неспособность Кроули понять, что с ним поступили несправедливо. Потому что Кроули всего лишь задавал вопросы. И все. И разве Азирафель не делал то же самое, в своем роде? Он пошел против желания Господа — он спас детей Иова и солгал об этом. Как бы ни было ужасно признаваться в этом даже самому себе, Азирафель уже долгие годы чувствовал, что единственное реальное различие между ним и Кроули — это то, что Кроули попался. Наверху увидели, как он задает вопросы, и наказали его за это — для того чтобы Азирафель, осторожный, а в сравнении даже трусливый, мог извлечь выгоду из помощи Кроули, когда вопросы возникли у него самого. Кроули помог ему остаться незамеченным, нарушая правила. Глядя со стороны, Азирафелю кажется, что вмешательство Кроули в его жизнь было отнюдь не источником искушений — скорее, оно было тем единственным, что удержало его от собственного падения. И разве это вселенская справедливость? Разве это правильно? То, что Азирафель был награжден за свои сомнения, а Кроули так и остался наказан. Если есть порядок во вселенной, то разве не было бы честным простить его? Мысль о том, что Азирафель мог бы не только видеть, как вершится справедливость, но и сам вершить ее — мог бы вернуть Кроули его доброе имя и все остальное, что у него отобрали, подарить ему прощение, отменить наказание, отменить падение — это было бы бóльшим подарком, чем Азирафель надеялся когда-либо получить. Так почему же Кроули этого не захотел? Если бы Азирафель спал, то эти мысли не давали бы ему уснуть по ночам. Иногда он думает, что, возможно, для Кроули все иначе. Он замечал, что люди то и дело забывают некоторые вещи, ужасные вещи — они позволяют себе забывать их; он видел женщин в агонии родов, кусавших губы и обещавших себе никогда никогда никогда больше, а после этого рожавших еще восьмерых детей. Может ли быть такое, что у падших ангелов все точно так же? Такая же забывчивость. Возможно ли, что Кроули не знает обо всем, что у него забрали; не чувствует так же остро, как Азирафель, что это по сути воровство? Потому что Азирафель помнит ту его радость и свет, но вот Кроули, возможно, о них позабыл. Однажды вечером, когда-то в восемнадцатом веке, Кроули сказал пьяно и небрежно: «Помнишь, когда мы встретились в первый раз, там, на стене…», и рассказал какую-то глупую историю, которую Азирафель едва дослушал до конца, потому что в голове у него крутилась лишь одна мысль: но. Но ведь это был не первый раз. Тогда он его не поправил. Возможно, сделай он это, сейчас все было бы иначе. + — Итак! — говорит Михаиил. — Второе пришествие. Ты не думаешь, что пора приступать? Столько планов. Так много всего надо сделать. Азирафель по-детски надеялся, что эта тема все-таки не всплывет снова. У него болезненно замирает сердце. Когда он соглашался на эту должность, он в некотором смысле думал, что все будет — «как обычно» было бы преуменьшением, особенно учитывая его великие планы на реорганизацию, на перемены, на… на ту работу, которую они могли бы проделать вместе с Кроули. Но по сути, да, что все будет как обычно. Упоминание Метатрона о втором пришествии стало для него неприятной неожиданностью. С тех самых пор он ждал этого разговора с ужасом. — Да, и мы уверены, что ты рвешься в бой, Азирафель, — добавляют Уриил, гадко улыбаясь. — Оу, — бормочет он в ответ. — Ну, да, разумеется, я… я понимаю, что это… что это ужасно важно. — Пусть мальчик сначала как следует усядется в кресле! — посмеивается Метатрон. В последнее время он стал приходить на все совещания. Он хлопает Азирафеля по спине и подмигивает. Новый пиджак жутко неудобный. Он сидит, как влитой, но ощущается как-то неправильно. И пахнет тоже неправильно. Этот пиджак никогда не был в его книжном магазине, и сейчас Азирафель вообще с трудом может вспомнить, как пах его книжный; он и не осознавал, что в буквальном смысле носил с собой свою атмосферу, пока она не исчезла. Азирафель старается не думать об этом в таком ключе, но ему кажется, будто он лишился последнего кусочка чего-то важного. — Хм-м, — говорит Михаил, переводя на него взгляд прищуренных глаз. Азирафель приторно улыбается в ответ. + Порой он сидит за столом часами напролет, ничем не занимаясь. Не добиваясь абсолютно ничего. И вот что он помнит: сотню закатов. Тысячу тихих вечеров. Звук, с которым красное вино лилось из графинов, кувшинов и бутылок, вино из прекрасных французских виноделен, вино военных времен, и вполовину не столь прекрасное, дешевое вино из магазинчика на углу в Сохо, когда все остальное было уже закрыто; бутылки, которые Азирафель учтиво просил быть самую капельку повкуснее и чьи молекулы с радостью ему повиновались. Он помнит солнечный свет: то, как он отражался в глазах Кроули те считаные разы, когда Азирафель видел его на улице без темных очков. Помнит, как Кроули долгое время странно стыдился своих глаз, даже когда они оставались наедине. Но Азирафелю всегда нравился желтый: топленое масло, медоносные пчелы, весенние нарциссы. Ему всегда казалось, что все самые чудесные на свете вещи — желтые. Он никогда не задумывался о том, почему он так считал. Он помнит, как впервые почувствовал опутывающие его нити любви Кроули, еще очень давно. Потому что он, конечно же, все замечал. Он помнит, как говорил себе, что Кроули любит в нем исключительно божию благодать: возможность побыть рядом с тем величием, которое было у него украдено, — шанс, который ни один другой ангел, кроме Азирафеля, и не подумал бы ему дать. Ведь ему всегда говорили, что демоны не способны любить, и потому он искал… причины. Так глупо — все эти моменты, которые он позволял себе замечать и не замечать, вся та ложь, которую он повторял себе, чтобы делать вид, что все честно. Уже слишком поздно, он в курсе, и сломанное уже не починить. Но если ничто другое ему не доступно, то по крайней мере он может попробовать перестать лгать себе. Хотя бы это он задолжал им обоим. Азирафель роняет голову на руки. «Блять», — шепчет он прочувственно. Брань в раю: часть его ожидает, что вот-вот сработает сигнализация. Часть его разочаровывается, когда этого не происходит. Как бы легко и просто все было, если бы его вышвырнули отсюда из-за такой формальности. + — На Земле родится ребенок, — говорит Михаил. — И его Пришествию будут сопутствовать множество бед. — Великие бури, — добавляет Сариил. — Громы и молнии. — Звучит не так уж и плохо, — говорит Азирафель. — Землетрясения, эпидемии, голод, — продолжает Сариил. — Ах. — И восстанут мертвые, и… — Да, — прерывает Азирафель устало. — Да, да. Я уловил суть. — Это станет началом конца всех вещей, — говорит Михаил. — Точно. Или, может быть, — Азирафель негромко откашливается и улыбается. — Может быть… не станет? Тишина. Все оборачиваются, чтобы посмотреть на него. — Не станет? — переспрашивает Метатрон наконец. Азирафель чувствует у себя на лбу что-то очень похожее на капельку пота. Забавно, как все эти трюки человеческой нервной системы все еще приключаются с ним, хотя никакой нервной системы у него нет и в помине, да и на Земле он не был уже — сколько? Он как-то потерял счет времени. В книжном сейчас четыре часа, но он понятия не имеет, утра или вечера. — Да, — отвечает Азирафель, стараясь звучать жизнерадостно. — Я просто подумал, знаете, принимая во внимание все факты — возможно, нам не стоит этого делать. Ему хотелось бы, чтобы это прозвучало убедительно, но не в приказном тоне. Настойчиво. Ангелы переглядываются друг с другом. — На самом деле, не тебе это решать, — говорят Уриил. — Это уже записано, — добавляет Сариил. — Да-а, — медленно соглашается Азирафель. — Но разве я в некотором роде… не главный теперь? Азирафелю кажется, будто в то мгновение, одно невыносимо долгое и тихое мгновение, последовавшее за этим, что-то должно произойти: какая-то перемена, какое-то ужасное затмение. Но здесь нет солнца, которое могло бы спрятаться за тучи, нет дорог, на которых могли бы резко затормозить машины, нет окон, в которые мог бы начать барабанить дождь. Свет продолжает все так же уверенно и ярко светить. Мгновение спустя Михаил заливается смехом. Затем смеются уже все — Михаил, Сариил, Уриил, Метатрон. Все, кроме Азирафеля. — Я действительно не понимаю, что в этом такого смешного, — говорит он мягко. У него потеют ладони, и что-то происходит с его затылком. — Нет, нет, — отвечает Метатрон с чувством. — Давайте не будем смеяться. Возможно, Азирафель в чем-то и прав. Возможно, нам стоит об этом подумать. Остальные ангелы переводят взгляд с него на Азирафеля. — Верно, — говорит Михаил. — Нам стоит… подумать об этом. + Ну разумеется, они захотели устроить новый конец света. Как он мог рассчитывать на что-то другое? Он правда поверил, что они с Кроули отменили его навсегда? Каким же он был глупцом, причем раз за разом. Он думал, что сможет изменить рай, но гораздо сложнее будет не дать раю изменить себя. Возможно, будь здесь Кроули… возможно, вместе… в конце концов, сам он никогда не отличался храбростью. Но было бы несправедливо винить в этом Кроули. И если Азирафель не в силах все исправить, то по крайней мере он может защитить его: по крайней мере он может сохранить для Кроули мир, который тот так любит. Азирафель будет стоять на пути между раем и апокалипсисом столько, сколько получится, а в это время у Кроули будет его машина, и его растения, и дождливый Сохо. У него будут шесть шотов эспрессо в «Дай мне кофе…», и показы старых фильмов в кинотеатре Принца Чарльза, и автобусы до Баттерси парка. У Кроули будет Лондон — и не только Лондон. Он сможет гулять по йоркширским топям, если захочет, и по залитым светом болотам на востоке, по километрам бескрайней сельской местности. У него будет омытый дождями вереск Шотландии, и галька на пляже в Кенте, и берега Нортамберленда, по которым гуляет ветер, и священные места, где когда-то высадились викинги. Равнины, которые, как они оба знают, были омыты кровью; поля сражений Гражданской войны в Мидлендсе; места, которые они запомнили громкими и кровавыми и которые теперь стали спокойными и тихими; и тихие места, на их глазах ставшие шумными. У него будет остров, который они называли домом, и не только — весь мир, который они обошли, весь целиком, прекрасный и полный. Азирафель сохранит его для Кроули. Как давно он уже здесь? Сколько времени прошло с тех пор, как он пришел сюда, думая, что сможет все исправить? Даже после отказа Кроули он все равно думал: «Ну что же, я сам все сделаю и покажу ему». Не как последнее слово в каком-то споре, но как подарок. Это стало для него своего рода сном наяву — показать Кроули новый, исправленный рай и сказать: «Я сделал это ради тебя. Я все починил. Я же говорил тебе, что это возможно». Он больше не верит, что это возможно. Во всяком случае, этого точно нельзя добиться в одиночку. Он не в силах здесь что-то улучшить и тем более исправить; он не в силах вернуть Кроули то, что у него украли. Кроули смелее него, он не стал бы терпеть эти бессмысленные унижения, не остался бы здесь, с каждым днем теряя крупицы себя и не достигая ничего. Но в том, чтобы остаться, тоже есть своя смелость, Азирафель знает это. Пока он здесь, он может задержать их. А Кроули может жить в мире. + — Мы обдумали твои слова, — говорит Михаил, крайне вежливо улыбаясь. — И получилось четыре против одного в пользу Второго пришествия, так что мы продолжим работать. Но спасибо большое за твое предложение. — Ах так, — отвечает Азирафель в панике. — Ну уж нет, потому что… потому что… — Итак, далее. Мы планируем завершить этот проект за три-четыре недели. Механизм у нас уже готов, остается только привести его в действие… — Нет! — громко прерывает ее Азирафель. Его крик эхом отдается от стен. Все переводят взгляд с презентации Михаил на него, и лица у них очень спокойные. — Я бы на твоем месте не стал, Азирафаэль, — тихо говорит Метатрон. Он произносит имя Азирафеля на старый манер; ощущается это так, будто ему сделали выговор в школе. Ну, по крайней мере, так он себе это представляет. — Но, — грозно возражает он. — Я… моя должность здесь… — Я бы действительно не стал, — перебивает Сариил. — В конце концов, твоя должность определяется по нашему усмотрению. Азирафель моргает. — Что ты имеешь в виду? Они переглядываются. — Ну, — говорят Уриил медленно, но с ощутимой угрозой. — Гавриил тоже был не слишком заинтересован в новом конце света, и ты видел, что с ним произошло. У Азирафеля ком подступает к горлу. Как, наверное, хорошо живется другим ангелам, не имеющим подобных телесных реакций. Он думает, слышно ли им со своих мест, как в груди у него колотится бесполезное сердце — привычка, от которой он не смог избавиться даже здесь. — Что с ним произошло? — удается ему выговорить. Сариил смеется. Уриил закатывают глаза. — Гавриила уволили, — сообщает Михаил медленно, будто разговаривает с кем-то крайне, крайне тупым. — Ты же помнишь. — Да, но ведь это было из-за… — мозг Азирафеля напряженно жужжит. — Я хотел сказать — разве это не из-за его… братаний? — Братаний? — Он и… Вельзевул. У Михаил становится такое лицо, будто во рту у нее очутилось что-то на редкость противное. — Ну, это, разумеется, мерзко, — говорит она. — Но нет. Мы об этом не знали. Это не было причиной. Неужели это правда? Гавриил, потеряв голову от любви, не захотел второго апокалипсиса — а захотел, чтобы остались пабы и музыкальные аппараты, чтобы им с Вельзевул было, где встречаться. Азирафель с болью прижимает ладонь к груди. Но почему же тогда именно он, черт подери? Почему они выбрали его на замену Гавриилу, если он был столь очевидно против предыдущего конца света, что его в буквальном смысле зашвырнули в адское пламя? Вероятно, учитывая висящую над ним угрозу увольнения, его роль здесь отчасти декоративна. Неужели это было решение из разряда «держи врагов близко»? Позволили ли бы они вообще Кроули прийти сюда, если бы тот согласился? Для чего, если они все равно собирались все уничтожить, абсолютно все, что он когда-либо любил… — Азирафель? — зовет Михаил. — Да. Извините, — у него в ушах раздается собственный голос, чуждо высокий и напряженный. Кроули на его месте безо всяких сомнений вылетел бы отсюда, выбив ногой дверь. Ушел бы и даже не обернулся. Кого Азирафель обманывает? Он и так сделал это много тысячелетий назад, по гораздо менее серьезному поводу; Кроули бы вообще здесь не оказался, не купился бы на их — дешевую лесть. Ах, Азирафель. Ты единственный ангел, подходящий на эту должность. Боже, как он слаб. Он чувствует себя загнанным в ловушку, запертым в клетку животным — а ведь он сам вернулся сюда. Он сам выбрал это. Другие ангелы улыбаются Азирафелю, но эти улыбки не доходят до глаз. — Могу я вернуться к своей презентации? — спрашивает Михаил. — Оу, — говорит Азирафель. — Да. Разумеется. Прошу прощения. + Вот что он помнит: упущенные возможности. Так много, что и не сосчитать. Когда пошел первый дождь, и они стояли рядом, укрываясь от него; и все последующие дожди; все те дни, когда казалось, что всегда настанет следующий, а за ним еще один и еще. Те считанные разы поздно ночью, после бутылки вина, когда Кроули брал его за руку, достаточно мягко, чтобы можно было все отрицать, и оба делали вид, что ничего не происходит; и все те разы, когда Кроули со смехом смотрел на него на скамейке в парке зимой, из его рта вырывалось облачко пара, и он был достаточно близко для поцелуя, а в это время Азирафель — трус — не делал ничего. Порой, сидя в своем ненавистном костюме за своим ненавистным столом в головном офисе, Азирафель прижимает пальцы к губам и думает о губах Кроули. О том первом и единственном разе. Думает о том, как отчаянно дышал Кроули и как его собственное тело одновременно боролось против него и рвалось навстречу. Притягивало ближе. Пыталось оттолкнуть. Сила желания Азирафеля ужаснула его самого. Он помнит, как впервые попробовал пищу: отвращение, уступившее место любопытству, ночь, проведенная сидя на полу, когда он одно за другим обгладывал бычьи ребра. Чувство голода, которое невозможно утолить. А это было еще хуже, это прокатилось по его телу волной, как по прибрежным камням. Неужели все это время он ждет, пока оно перестанет так сильно его пугать? Если так, то времени почти не осталось. Возможно, конец света наступит раньше. Опять. + — Куда ты собрался? — спрашивают Уриил. Они встречают Азирафеля, пока тот ждет лифт. Будучи готовым к такому вопросу, он улыбается небрежно, почти начальственно. — Я хочу навестить Мюриэль, — говорит он. — В книжном магазине. Уриил прищуриваются. — Почему? — Для наставления, — отвечает Азирафель спокойно, но с ноткой сочувствия. — Так надолго оставить ангела в одиночестве, без райского наставления… В общем, они могут слегка, как бы это сказать, сбиться с пути? Уж я-то об этом знаю получше многих, — он подмигивает и тут же надеется, что не перегнул этим палку. Уриил похлопывают его по плечу. — Хорошо, — говорят они, улыбаясь при этом так, что становится очевидно, как сильно они ненавидят Азирафеля и только и ждут первых признаков его просчета, чтобы занять его место. Азирафель улыбается в ответ. После этого он заходит в лифт. + Магазин оказывается открыт. Он совсем не изменился с тех пор, как Азирафель ушел отсюда. — Здравствуйте? — зовет он. — Здравствуйте? — отвечает ему тихий голос откуда-то из глубины. — Уже иду! Мюриэль появляются из-за угла в его старой одежде. А на Азирафеле одежда Гавриила. Если бы он и без того уже не был уверен, что совершил страшную ошибку, это точно стало бы ему подсказкой. — О боже мой, — говорят Мюриэль, поняв, кто перед ними. После этого они подбегают к Азирафелю и прижимают его к груди. — ПРИВЕТ! ПРИВЕТ! ПРИВЕТ! — Ого, — удается вымолвить Азирафелю несколько ошарашенно. Интересно, кто сказал Мюриэль, что это нормальное человеческое приветствие, и что вообще с ними не так. — Ты пришел нанести мне визит? — спрашивают Мюриэль, все еще крепко обнимая его, прижимая руки Азирафеля к бокам. — Это визит? Как в книгах? — тут Мюриэль наконец его отпускают, поправляют жилет и радостно на него смотрят. Жутковатое чувство, будто видишь себя со стороны. Выглядел ли он когда-то таким же полным надежд? Таким же молодым? — Да, — медленно говорит Азирафель. — Визит. Как в книгах. — Ого, вау, — Мюриэль широко распахивают глаза. Потом какая-то мысль словно вспыхивает у них на лице. — В таком случае… не хотите ли чашечку чая? — последнюю фразу они произносят очень чинно, будто цитируя ее откуда-то. Азирафель улыбается. — Больше всего на свете мечтаю о чашечке чая, — отвечает он. + Они сидят друг напротив друга, два ангела в книжном магазине, и пьют чай. Азирафель замечает, что теперь Мюриэль на самом деле его пьют, а не просто держат в руках кружку. И когда он спрашивает их, что они думают о земной жизни, они с воодушевлением делятся впечатлениями на протяжении четырнадцати минут. Азирафель засекает время на часах. — А еще люди так сильно злятся на тебя в метро, если ты не готов на сто процентов быстро пройти через турникет, — рассказывают Мюриэль. — Но теперь, когда я об этом знаю, я всегда готовы, и на днях я застряли за кем-то, кто очень медленно шел, и тогда я как будто бы сами разозлились??? Да, именно так оно и бывает. Азирафель рад за них, искренне. — Что насчет магазина? — спрашивает он, когда ему удается вставить слово. — Он выглядит замечательно, — добавляет он. — Видно, что ты очень хорошо о нем заботишься. Мюриэль сияет от похвалы. — Я почти ничего не продаю, как мистер Кроули и сказал, — и в ту же секунду они с выражением ужаса на лице прижимают ладонь ко рту. Становится очень тихо. Свет льется из окон. Снаружи Сохо остается Сохо. Пусть даже совсем ненадолго, но мир продолжает вращаться, как прежде. У Азирафеля к горлу подступает ком. — Кроули был здесь? — удается ему спросить с обычным выражением лица. — Говорил с тобой? Мюриэль кивают, выглядя крайне напуганно и все еще закрывая руками рот. Это выглядело бы забавно, если бы Азирафель не вел сейчас с собой суровую войну за то, чтобы удержаться от сотни вопросов. В конце концов, Мюриэль слишком милые для того, чтобы на них давить. — Если он сказал тебе не говорить мне, все в порядке, — мягко добавляет Азирафель. — Я не стану тебя пытать. Мюриэль убирают руки от лица. — Но я не хочу лгать, — тихо говорят они. — Не тебе. И он заходил всего несколько раз, правда, один или два, и совсем ненадолго. Просто проверил, как идут дела, и рассказал мне правила. Азирафель моргает. — Правила? — Ну да. Например, не продавать ничего, только если это не абсолютно неизбежно. Или если зайдет человек в костюме и с большим листом бумаги и захочет купить землю, то надо сказать «нет, спасибо», даже если он попросит очень вежливо. И еще нельзя зажигать свечи, потому что однажды тут все сгорело, да, и он принес огнетушители, потому что старые, видимо, все использовали… Мюриэль продолжают говорить, но Азирафель их не слышит. У него кружится голова. Все это время. Он не знает даже, как долго. Он думал о Кроули, думал, что ему наверняка… больно. Нет надежды на прощение, он ушел навсегда. А он, оказывается, приходил сюда, проверял, как дела в магазине. Держал все в целости и сохранности. Их жизни. Их жизнь. Тело Азирафеля наполняется теплом. — Мюриэль, — начинает он осторожно. Его голос чуть подрагивает. — Возможно, ты знаешь, где я мог бы его найти? — Нет, — отвечают Мюриэль. — Извини, — и у Азирафеля сжимается сердце, потому что в этом городе, в этом огромном мире, если Кроули не хочет, чтобы его нашли, то есть ли вообще хоть какая-то надежда? Но потом они добавляют: — Но он оставил номер телефона на случай экстренных ситуаций. Тебе его дать? Азирафель почти соглашается. Он знает, что ему должно хватить смелости позвонить самому. Но он не может. Просто — не может. Что, если Кроули бросит трубку? Что если, что если, что если. И тогда Азирафель говорит: — Мюриэль, ты когда-нибудь слышали об одолжениях? Мюриэль улыбаются. Судя по всему, они читали о них в книгах и не могли дождаться возможности сделать что-то такое в реальной жизни. — Настоящее одолжение, — говорят они. — Вау. + Азирафель в книжном один. Садится солнце, Мюриэль в паре улиц отсюда проводят время с Пенелопой Фицджеральд и ромашковым чаем, а Кроули пообещал им по телефону, что скоро приедет. Каким-то образом все просто — как раньше. Именно так, как он все и оставил. Он дома. Пока Азирафель ждет, он переодевается в свою старую одежду. У него есть запасные костюмы в шкафу на втором этаже, чистые и выглаженные. Все пахнет именно так, как должно. Он завязывает галстук-бабочку, когда слышит, как внизу распахивается входная дверь. — Привет? — голос Кроули точно такой же, как раньше, каким-то чудом он точно такой же. — Мюриэль? Все в порядке? Немного больно слышать, как он заходит сюда и зовет кого-то другого. Но, вероятно, Азирафель это заслужил. Он сам должен был ему позвонить: дать Кроули шанс сбежать, отказаться с ним видеться. Но он этого не сделал. Если ему суждено быть отвергнутым, то он услышит это лично. Как бы то ни было, Азирафель сам создал эту жуткую ситуацию и сам себя в нее загнал. Теперь ничего не остается, кроме как ступать шаг за шагом и узнать, к чему это в итоге приведет. Спустившись по винтовой лестнице, он произносит: — Кроули. Кроули отворачивается от шкафа, который он разглядывал, и смотрит на него. На нем привычные темные очки, взгляд за которыми невозможно прочесть, но рот его приоткрывается от шока. Он ничего не говорит. — Пожалуйста, не убегай, — торопливо просит Азирафель. Кроули опирается рукой на книжную полку, чтобы удержать равновесие. — Я и не собирался, — говорит он хрипло. Азирафель кивает. Это один из тех моментов, когда кажется, будто что-то должно вот-вот произойти, какая-то перемена в освещении, и возможно, так и есть. Возможно, начинается дождь. Возможно, солнце выходит из-за туч. Кто знает. Азирафель не может оторвать глаз от Кроули. От очертаний его тела, от его черной куртки, от изгиба его грудной клетки, за которой бьется сердце, совсем как у людей. В этом нет необходимости. Но оно бьется. Азирафель чувствует это, чувствует, как его собственное сердце бьется в ответ. — Кроули, — мягко говорит он. Он хочет сказать: «Я был так глуп. Так слеп». Он хочет сказать, что миру снова приходит конец и он думает, что они должны попытаться остановить его. Он хочет спросить, как долго его не было, объяснить все про галечные пляжи, автобусы и болота, хочет сказать, что думал, что сможет остановить их, какое-то время он правда так думал. Он думал, что сможет сохранить для Кроули этот мир. Еще он хочет объяснить все про справедливость, и про то, как он хотел все исправить, и почему это имеет… имело… имеет… кто теперь знает… значение. Или упасть в ноги Кроули и просто — просить прощения. Но у него ничего не выходит. Ни слова. Тогда он стремительно пересекает книжный, чувствуя странное эхо прошлого раза, их последних мгновений вместе, и кладет ладонь Кроули на щеку. Кроули вздрагивает, смотрит на Азирафеля с чем-то, напоминающим ужас, и чем-то, напоминающим надежду, а Азирафель подходит ближе, и еще ближе, и тянется губами к губам Кроули. Кроули стоит неподвижно. Азирафель прижимается поцелуем к уголку его рта, проводит пальцем по скуле. Потом отстраняется. Они смотрят друг на друга. — Ты не можешь вот так просто, — тихо говорит Кроули, — сделать вид, что… ничего не произошло. Нельзя просто — вернуться обратно и… — Я знаю, — негромко отвечает Азирафель. — В смысле, я же… — он что, плачет? Как же невыносимо. — И потом ты, ты просто, — но он сжимает пиджак Азирафеля в кулаках и подходит на шаг ближе, и Азирафель снова говорит «я знаю», и это значит прости меня, это значит я понимаю, это значит нам нужно многое прояснить, но после этого Кроули просто говорит: — Ох, черт, — и целует его. На этот раз это настоящий поцелуй. Одна рука Азирафеля так и лежит на щеке Кроули, а вторую он кладет ему на поясницу, прижимая вплотную к себе, вжимаясь в него каждой частичкой своего тела, пока язык Кроули настойчиво раздвигает его губы. Головокружительно. Поцелуй тянется очень долго. Наверное. Азирафель не уверен в этом. Он не засекал время. Но раз уж на то пошло, ни у одного из них, в общем-то, и нет потребности в дыхании. Когда они наконец отстраняются друг от друга, оказывается, что очки Кроули съехали набок. Азирафель приподнимает их одной рукой. Желтые, как подсолнухи. За спиной у Азирафеля слышится какой-то шум, и он оборачивается, чтобы увидеть, как по окнам стекает дождь и в то же самое время светит солнце. Им так много нужно сказать друг другу. Но он говорит следующее: — Кроули, кажется, я сбежал. Он поворачивается обратно и видит, что Кроули стоит, облокотившись на стеллаж с книгами. Это выглядело бы более повседневно и круто, если бы Азирафелю не было видно со своего места, как сильно Кроули дрожит. — Вот как, — говорит Кроули, складывая на груди руки. — Видимо, нам придется как-то разбираться с этим, — а потом он улыбается.