аутофобия

Сейчас, в кромешной темноте и прерываемой чужим размеренным дыханием тишине глубокой ночи, омерзительный страх мог бы забраться своими корнями только дальше и дальше в жалкое сердце. Ривзу тяжело понять, почему оно всё ещё стучит. Тяжело понять, когда забытие, эскапизм, побег от неминуемой смерти его «единственной причины жить» — словом лишь, «сладость», — начали отдаваться такой горечью. Сегодня он вновь приподнимается с кровати, ощущая на плечах невидимый и неосязаемый — лишь до какого-то мгновения, конечно, — огромный груз чужих ладоней, полностью отдающийся хрупкому телу. Осознание странности изначальной слепоты Уильяма, и, теперь, резкого прозрения, из разряда «ах, как же я и сам с самого начала не понял!» отбивается в самой середине грудной клетки чувством вины: тук, тук, тук, с одинаковым периодом. Сейчас парень чувствует себя подобно оплошавшему щенку. Если бы это могло всё исправить, то сейчас он с большим порывом желания бы пристыженно склонил голову с опустившимися ушами, после чего принял ласку и подал бы лапу, взял угощение, сбежал бы за косточкой — да что угодно, лишь бы бегать от боли больше не приходилось, лишь бы она отстала сама, лишь бы эта ситуация не начиналась изначально. Да, быть безличностным воспитанным животным в окружающей любовью счастливой семье было бы гораздо проще. Как глупо, что ничего уже не исправить. Чужая зависимость, от которой он хотел бы убежать, но в которой погряз и сам. Он, кажется, всегда наблюдает, и даже сейчас, по ощущениям, его длинные костлявые пальцы обхватывают шею в готовности вцепиться ногтями до крови и не отпускать, пока жертва не подчинится. С каких-то пор это начало напоминать охоту, но Уильям не может осознать рамки. Уильям в целом ничего не может — жалкий балласт без причины вставать с кровати, который тянет его ко дну, не ощущая ни малейшего сопротивления. Они оба пришли друг к другу в нужде, и оба стали зависеть друг от друга. Они оба нашли в другом фигуру того, кого, вероятно, любили, но никто из них второго не любил. Оба были в отчаянии, но как один захотел из него выйти ради желания любви, так второй, подобно ракам в глубоком ведре, ловушке с названием «безнадежность», поспешил скорее занести обратно, захватив цепкими клешнями. Тоже ради «любви», если это можно так назвать. Ривз же так ждал изменений в жизни, да? Уильям никогда не просил спасения, но так жаждал, никогда не действовал, но ждал этого от остальных! Абсолютно беспомощный мусор, вновь попавшийся в ловушку, последовав собственным желаниям! Ну же, разве желания не исполнилось? Или ты, Ривз, желал не этого? Безумная мерзость. Он не заслуживал большего. Жестокий, лёгкий и простой маленький ребёнок, как и сказала его мать. Сейчас Уильям понимает, почему умер не он, ведь он помнит, каковым освобождением выступает смерть, как говорит Чарли; ведь строки, выведенные чужой рукой, ещё живы в его сердце, и хотелось бы сентиментально верить, что и Чарли ещё где-то там жив и не забыт. Ривз устраивается на кровати поудобнее, стараясь шуршать покрывалом как можно дольше, лишь бы хоть на секунду прервать мерзкие мысли в голове, и с тяжестью смотрит на человека, обрекшего его на вечное заточение. Он одет в ночнушку, как у Чарли, и спит в том же месте, где спал Чарли, впервые пришедший к нему на ночёвку. Тогда, помнится, «Суфле» очень хотел лечь рядом с ним. Сейчас же прозвище «Суфле» отдаётся лишь противной болью, и Уильям ощущает полнейшую скованность и заточение, пока пытается сдержать ужасающий крик. Ривз ненавидит крики, приходит в панику от шума, с тревогой смотрит по сторонам каждый раз, когда Эден поднимает на него голос, — с виноватым видом опуская голову в пол в конечном итоге, отчего Бэйли довольно улыбается, бормоча о «наконец-то выстроенной схожести с ней» тоном как можно тише, — и всё равно готов закричать, лишь бы хоть кто-то услышал о его боли. Сделать то, что ненавидит получать, ведь разве можно упасть в самоненависть ещё глубже?.. Уильям такой обычный, бесперспективный и безразличный, как говорит Эден, и Уильяму хочется убежать из изолированности, в которую его умело вогнал Бэйли, но одиночество кажется более страшным. Бежать-то хочется, но Ривз не знает куда, а остаться одному — страшнее всего. Только не снова, когда маленький одинокий ребёнок впервые распробовал чужую любовь и признание вместе с Чарли. Бежать некуда. Эден говорил, что все его ненавидят, все ненавидят их двоих. Уильям тянется к тумбочке и берет оттуда канцелярский нож. Выводит часть лезвия и лёгким резким движением руки проводится по запястью для пробы, начиная дрожать от резкой боли и жжения и постепенного окрашивания тонкого длинного пореза в багровый сияющий цвет. Даже рана чем-то наполнена... Было бы славно, если бы она была наполнена любовью, правда, Чарли? Нож острый. Руки устали и болят. Ривз не хочет этого. Он медленно, с задумчивостью наносит второй порез рядом. Поправляет воротник, торчащий из ночной рубашки, испачканной свежей кровью, стекающей по запястью с отчетливо видным на бледной коже тёмно-красным следом и собирающийся в кучу, прежде чем упасть и с еле слышным глухим звуком оставить очередной след на одежде. Руки ощущаются до боли тяжёлыми и усталыми, тело ноет, будто на подсознательном уровне отговаривая от вреда, но Уильяму нужно продолжать. Он нажимает на нож, опускаясь ближе к локтю, немного надавливает через огромную силу и отторжение — боль это страшно. Проходится окрашенным кровью лезвием ещё раз, лениво и быстро, не попадая по изначальному порезу. Слизывает странную, металлическую по вкусу красную жидкость, вытекающую из шершавой полоски-углубления на гладком рельефе конечности, прижимая руку ко рту, и пытается наполнить себя любовью, что когда-то «текла по венам» — так говорил Чарли. Верить в свою кровь и в свои порезы не хочется, и Ривз смотрит на руку как на чужую загадочную часть. Чарли бы... Не понравилось. Чарли бы многое не понравилось, — думает Уильям, обратно ложась на кровать с практически выпадающим из руки ножом, и бросая пустой взгляд на пропитавшуюся кровью наволочку, после чего вновь прижимаясь ртом к трём красным полоскам, что до невозможности жгутся, заставляя чувствительного хрупкого парня периодически вздрагивать и всё активнее зализывать «рану» прохладной слюной, впитывая в себя сочащуюся красную любовь, — но то неважно. Пусть помалкивает, раз Ривз делает это ради него самого. Уильям тяжелой рукой наносит множество порезов по всему локтю, особенно стараясь на венах. Закрывает глаза и молится о том, чтоб заснуть и завтра не проснуться. Несправедливость. Он ведь просто хотел быть счастливым. Разве это так сложно?