Поэтому…
Когда Архангел Гавриил снова явился ей — она, уже повзрослевшая, ошеломлённо ахнула, выронив корзинку с плодами. Он был сер и отрешён, он не был похож на прекрасного юношу из её детства, который, шурша птичьим крылом, деликатно держал её за ладони в прошлом. Этот Гавриил был чужд, страшен, длинноволос и хмур. Он напоминал собою изжитую, побитую временем скульптуру потерянного идола, но никак ни того, кого она запечатала в своём сердце глубоко и надолго в надежде, что однажды они снова встретятся. И внутрь закрались сомнения, которые он развеял своим шёпотом на самое ушко. Целуя в сладкие уста, он твердил. — У меня для тебя благие вести, — обжигает воздухом плечико, — возрадуйся же, благодатная, ибо спасение пришло к тебе! Я есть тот, кто подарит тебе сына. Я есть тот, кто будет Его Наставником. И наречёшь ты ему имя «Иисус», и будет велик, и наречется Сыном Всевышнего, и даст Ему Господь Бог престол Давида, отца Его; и будет царствовать над домом Иакова во веки, и Царству Его не будет конца. И будешь счастлива ты, если только скажешь, чего ты желаешь? Чего хочет твоя душа, Мария, дочь Иоакима и Анны? — Я… Желаю? Я… Я… Хочу… Ангел Гавриил… Я… Она не помнила, что она желала. Момент, когда пухлые уста вымолвили всего несколько фраз, был утерян в моменте звенящей тишины. Опустевшие улочки, треплющееся белье на веревках и только они. Он затолкнул её на ближайший сеновал. Он целовал её в губы, разрешая страсти, накопленной за годы, выйти из юного девичьего тела наружу. Ангел удивлял, смущал её настойчивыми сильными руками, которые касались там, под колышущимся лёгким пурпурным покрывалом, растирая молочную кожу и совсем ещё непривыкшую к ласкам, грудь. Но завораживал. Стыд? Любопытство? Желание? Пока по белому платку на её голове гуляли его длинные, изящные пальцы, Мария и не думала, что кто-то может сделать её настолько счастливой! Было страшно смотреть на этого Гавриила. И она не смотрела, словно тысячи глаз осуждали девушку. Возможно, в детстве, когда он являлся — то был не настоящий его облик? Тогда чей же? Мария помнила размыто, но запах был отчётлив и внутренности дрожали в предвкушении запретного чувства. То, что подарит ей сам Архангел Господень… Стоны. Шорох сена. Редко пролетающие голуби. Жаркие поцелуи и обнажённые тела. Невозможно забыть. Не получится. Его довольное лицо. Его тело. Его голос. Раздирая кожу в кровь, обмазывая себя и роняя льдинки слёз на руки, которые она позволяла трогать, целовать, двигать ими, бедная Мария рыдала, не желая мириться с простой, но верной истиной — её обманули. Скрывать это долго не получится. Объяснять Иосифу и остальным — тем более. Что ей делать? Куда бежать?К нему…
О, голубые, растерянные глаза… Она так и не поняла, в чём подвох, когда ангел успокаивал трепещущее сердечко сладкими речами о непорочности момента. Ей никогда ни с кем не доводилось быть близкой настолько, что тела соприкасались там, где начиналось её самое постыдное естество, за которое норовили пристыдить все вокруг, даже подруги. Когда он игриво водил устами по её нераскрытому бутону, принося боль укусами, Мария, тяжело дыша, упиралась в худые плечи Божьего посланника, не в силах удержать возгласы. Развратно. Грязно. И так… Правильно? Сохранит ли целомудрие, как обещал? Сохранит ли её детство, подарив Божьего ребёнка? Марии было всё-равно в тот момент. Мария не хотела ничего, кроме как ощутить его объятия, поцелуи, щекотку от крыльев, глубину проникновений тем, что называлось «мужским достоинством.» Пылая, щёки горели, словно их хлестали по обе стороны, а жар в теле был настолько сильным, что сравнимо было то с тяжёлой работой в жаркий день у печи. В шелке волнистых, выцветавших волос вестника скрывался чужой запах. Его уста подобны Раю, его тело пышет огнём, пока коленки девушки дрожат, зажимая голову ангела. Так близко. Сомнения поедали, в области груди томилось ощущение отверженных фантазий. И теперь, на рассвете, когда только-только утренние лучи окрасили долину кровавыми озёрами переливов, Гавриил пропал бесследно, будто его никогда не было здесь, лежащего сверху на ней и пожирающего бездонными дырами своих глаз. Мария, сминая меж пальцами простыни, растрёпанная и непривычно довольная, потянулась и виновато зажмурила веки, сморгнув скопившиеся слезинки, как капельки росы со своих пышных ресниц. Ощущая прохладу в животе, она, прикрывая обнажившуюся грудь ладонями, наконец, поняла…Она поняла, что у этого ангела не было крыльев.
Лишь где-то в пустыне, уезжая из родного края верхом на верном муле, и следуя за своим единственным опекуном и мужем Иосифом, мужчиной в возрасте, который годился ей в отцы, она, поглаживая обещанное ангелом чудо ладонями, слышала чьё-то знакомое, отчаянное завывание, разгонявшим ветром пески виноватым пением…«Мария, прости меня… Мария… О, моя Мария…»
Слёзы потекли по щекам Богородицы, словно бы вторя голосу из воспоминаний о прекрасном златовласом юноше, чей облик в её мыслях теперь затмил некто иной.