Отличное воскресенье

– И куда это ты намылился в такую рань? – спросил Витька Корнеев. Я как раз выходил из ванной и удивленно замер у порога, вцепившись в полотенце. Но ситуация прояснилась сразу же, стоило мне оглядеться: вопрос был адресован Роману Ойре-Ойре, стоявшему посреди комнаты. Роман был облачен в один из лучших своих выходных костюмов – серый, в мелкую светлую клетку, – и как раз аккуратно вешал пиджак на спинку стула. – Делать дела, – туманно пояснил Ойра-Ойра, – хочу все закончить пораньше и позволить себе выходной. Эдик Амперян, сидевший на подоконнике, томно вздохнул. – Деловой, – сказал он, – выходной захотел. Откуда ж у научных сотрудников вдруг взяться выходным!  Я прошел к своей кровати, кинул полотенце на изголовье и принялся натягивать штаны. Мне было интересно, что ответит Роман – закоренелый трудоголик, известный в Институте не только неуемной жаждой знаний, но и неутомимостью в работе. – Вот и хочу освободить. У меня большие планы на это воскресенье, – поделился Ойра-Ойра. Он застыл перед шкафом и с выражением благородного страдания на лице принялся разглядывать батарею своих парадных галстуков.  – У тебя большие планы на каждый день, – съехидничал Витька, зловредно пропустив «воскресенье» мимо ушей, – и в названии каждого крупными буквами значится «Ирина». – Ради вашего блага, между прочим, стараюсь, товарищи магистры, – с упреком сказал Роман. – Ибо, как известно, путь к благосклонности председателя Тройки, многоуважаемого товарища Вунюкова, лежит через сердце товарища Ирины, дражайшей и возлюбленной дочери администратора, товарища Голого, вхожего в ближайший круг вышеупомянутого председателя. Я, можно сказать, грудью бросаюсь на амбразуру. Эдик громко и возмущенно фыркнул со своего подоконника, но никаких комментариев не воспоследовало. В перекрестье наших пламенеющих взглядов Роман, наконец, выбрал темно-синий в рубчик галстук, медленно и обстоятельно завязал его классическим «полувиндзором» и повернулся к нам. – Ну как? – спросил он. – Самое то для амбразур, – кисло ответил Эдик и для пущей убедительности показал большой палец. – Ойра-ойра, ламцадрица*. Посмотри на него, Саша, – восхитился грубый Корнеев. – Величав и прекрасен, как горный орел. И столь же горбонос. Я кивнул. Роман и правда хорошо смотрелся в этом костюме и с этим галстуком. Он даже в мешке из-под картошки умудрился бы выглядеть элегантно с его-то непринужденным обаянием. Легкий он был человек. Посмотришь на такого – и сразу хочется оказаться поближе. – Замечания по поводу всяческих особенностей внешности, товарищ Корнеев, попрошу оставить при себе, – гордо ответил Витьке Ойра-Ойра, поправляя галстук, – настоящие титаны мысли и светила науки не опускаются до столь мелочных подколок. Настоятельно рекомендую проверить уши на предмет оволосения. Он пригладил шевелюру, щеголевато подмигнул нашим отражениям в зеркале, накинул пиджак и размашистым шагом вышел из номера прямо сквозь стену. Витька за моей спиной украдкой ощупывал уши.   Ночь в нашем номере, обычно полном лихорадочного оживления в любое время суток, выдалась на удивление тихая. Эдик куда-то исчез вместе с клопом Говоруном. Федя заявил, что ночь проведет в палатке в павильоне у Спиридона - у них назревал крупный философский дебат. На соседней койке раскатисто храпел Корнеев. Мне же не спалось. Я сидел на кровати и в свете прикроватного светильника упорно бился над очередной задачкой, которую обязательный Киврин прислал мне почтой. Задачка мне так же упорно не давалась, переменные никак не желали укладываться в программу. Карандаш в моей руке был уже основательно изгрызен, а покрывало вокруг усеяно вырванными из блокнота страничками. Глаза катастрофически слипались. Еще немного, говорил я себе, еще чуть-чуть, и ты, Саша, ляжешь спать. Только решишь – и сразу ляжешь. Я как раз скомкал очередной листок, когда в номер ввалился Роман. Судя по всему, он был слегка навеселе: едва не споткнулся через порог, но вовремя успел выпрямиться, а заметив меня, произнес удовлетворенное «А!» и крайне целеустремленно направился в мою сторону. Галстук, который он так тщательно выбирал утром, теперь бесполезным лоскутом торчал из кармана брюк, верхние пуговицы рубашки были расстегнуты, а шнурки на левом ботинке развязались и грустно волочились за ним по полу, грозя в любой момент прервать его энергичное шествие. – С возвращением, – сказал ему я, – вижу, вечер не был томным. Только не разбуди Витьку. – Угу, – ответил мне Ойра-Ойра, а потом сделал то, чего я совсем не ожидал: как-то хитро извернувшись, рухнул на мою кровать и, перекинув ноги через изголовье, устроил голову у меня на коленях. Во все стороны полетели скомканные бумажки. Я вздохнул, но прогонять его сразу не стал – выглядел он как-то подавленно. – До чего же костлявые у тебя колени, Сашка, – заявил Роман, устраиваясь поудобнее. – Так и слезь тогда, чего завалился, – буркнул я. Блокнот пришлось отложить, задачку – тоже. Решить ее сегодня мне уже не светило. Ойра-Ойра что-то неразборчиво проворчал и довольно вздохнул. От него пахло табаком, дорогим коньяком и немного – женскими духами. Я легонько пихнул его в плечо, но Роман не собирался уступать позиций. Он только перевернулся на бок и, вслепую нашарив край моей рубашки, крепко за него ухватился. Глаза у него были закрыты. – Эй, герой-любовник, – позвал я. – Катись-ка ты на свою кровать. Я спать хочу. – Да ну тебя, – неразборчиво ответил этот Казанова, но попытки сдвинуться так и не предпринял, - и их тоже ну. – Кого – их? – не понял я. Круг общения у обаятельного Ойры-Ойры был довольно широк, и "ими" мог оказаться абсолютно кто угодно. Он вообще весь был как новенький пятак - сиял и всем нравился. – Их, – сонно пробурчал Роман. – Всех. Ирину эту... и жену вторую тоже. Только ведь развелся, а тут ты... и Стеллочка твоя... – И никакая она не моя, – машинально ответил я, – вовсе она своя собственная. Роман фыркнул. Бедный человек, подумал я. Исполин духа. Героически переживает одиночество, когда вокруг вовсю творится всякая романтика. А может, и не переживает совсем – вон в каком виде явился. А может, переживает-переживает, а пережить все никак не может. – Твоя-твоя, – вдруг ответил Ойра-Ойра, вырвав меня из размышлений о природе его душевных метаний, – вон как глазки тебе строит. И на танцы все время тебя одного зовет. А ты вон ради нее… даже бороду сбрил. Злой ты, Сашка. Жестокий. Роман нес какую-то чушь, и мне почему-то вдруг стало очень обидно – и за себя, и за Ирину, и за его вторую жену, и вообще за всех, кто попался на удочку его странного очарования. – Уж кто бы говорил про жестокость, товарищ Ойра-Ойра, с вашей-то амурной историей, – сказал я сухо. – Глупости вы говорите. Злоупотребление спиртным вообще крайне негативно сказывается на работе чистого и светлого ученого ума. А бороду я сбрил исключительно ради себя. Мешает. Роман приоткрыл один глаз и пристально посмотрел на меня. – Для себя, значит… Это хорошо. Это правильно, – странным голосом пробормотал он, а потом вдруг невпопад добавил: – А в кино сейчас «Каина Восемнадцатого» показывают. И «Понедельник – день тяжелый». – Вот товарища Ирину и своди, – обозлился я. – А с меня слезь. И поспать дай. Роман повернул голову и посмотрел на меня еще пристальнее. – Дурак ты, Привалов, – сказал он. Пожевал губами. Задумчиво вздохнул, нахмурился, напряженно поиграл желваками, а потом вдруг решил: – Завтра идем. Будь готов к восьми. Повисла странная тишина. Рядом мелодично, с присвистом всхрапнул Витька, пробормотал что-то неразборчивое, перевернулся на бок и затих. До меня наконец начало доходить. – К восьми? – осторожно уточнил я. – К восьми, – подтвердил Роман. Голос у него был напряженный, да и сам он как-то странно застыл. Даже дышать, кажется, перестал. Волновался, что ли? И правда... Челюсть у меня отвисла. Вот те раз, подумал я. Потом подумал еще немного и добавил: вот те два. Вот оно, оказывается, как выходит. Надо же. Ух ты. Прошло несколько секунд, и вид у Романа сделался несчастный. Он выдохнул и дернулся было подняться. Пришлось быстренько захлопнуть рот и переходить к решительным действиям. – К восьми так к восьми, – быстро согласился я и осторожно, но твердо сжал ладонью его плечо. Роман расслабился так резко, что на мгновение мне показалось, будто с ним приключился обморок. Но нет: худое скуластое его лицо преобразилось. Он смотрел на меня и улыбался, широко и очень искренне. Я давно не видел у него такой улыбки – с тех пор, как уехал в командировку и прочно застрял в Китежграде аж на три долгих месяца. – Закончили уже? – вдруг раздался с соседней кровати хриплый со сна голос Витьки, – решили все? Проваливайте спать, охламоны. Полуночники окаянные. Возмутители общественного спокойствия. Жалобу на вас напишу. Роман тихо рассмеялся. – Хороший ты все-таки человек, Витька, – проникновенно ответил он. – Добрый. – Сейчас стану злой, – ворчливо заявил Корнеев, – если вы, изверги, немедленно и сей секунд не дадите мне поспать. Брысь! Ойра-Ойра весело фыркнул своим породистым гасконским носом и сел, прислонившись ко мне плечом. – Знаешь, Саша, – тихонько сказал он, – это будет отличное воскресенье. – Сегодня среда, – напомнил ему я. В черных глазах Романа плескалось веселье, когда он повернул голову и заглянул мне в лицо. – А вот это, – ответил он, улыбаясь, – уже абсолютно неважно.