Дурак

— Ференц, дорогой, будь добр, побудь со своей дочерью хотя бы полчаса! — ворковала Мари, но что было дальше Лист не помнил. Так же, как и не помнил, когда успел уснуть на диване (причем даже не своем!), при этом укрытый чем-то похожим на скатерть, стянутую со стола. Он вскакивает, как только его мысли проясняются, и удивленно оглядывается по сторонам, поправляя лежащие торчком волосы на голове. Сложить в памяти картинку событий не удается ни с первого, ни со второго раза, поэтому Ференц, опустив ноги на пол, поднимается и плетется вон из комнаты, больше походящей на небольшой кабинет. Точно ли это не продолжение необычного сна? Осторожно приоткрыв дверь, он слышит, как с первого этажа доносятся звуки неуверенной музыки, мерно текущей, словно кровь по венам, по стенам к потолку. Отрывки походят на подобие шопеновского вальса… Лист, нахмурившись, торопливо сходит вниз, никак не стараясь скрыть свое появление, и замечает преинтересную картину: Шопен, доселе казавшийся ему человеком, который ни на шаг не подпустит к себе ребенка, аккуратно ставит крохотные пальчики Бландины на клавиши, при этом указывая свободной рукой в ноты, а та, усердно щуря светлые глаза, нажимает их в правильном порядке. — Именно, вот так… Нет, здесь фа диез, будь внимательней. — приговаривает он, также внимательно стараясь следить и за пальцами Бландины, и за нотами одновременно. Лист замирает на месте от нахлынувших чувств восторга, неверия и какой-то гордости (то ли за Шопена, то ли за дочь, не ясно). Он делает два шага, упершись плечом в дверной косяк, и пианисты синхронно поворачивают к нему головы. — Папа! — счастливо восклицает Бландина, неуклюже соскальзывая со своей кушетки и с разбегу влетая в отца с объятиями, обвивая его за талию своими руками. Ференц счастливо улыбается, прижимая к себе дочь, и поднимает взгляд на расслабленного Фредерика, насмешливо фыркнувшего при виде подобной картины. — С добрым утром, Ференц. Выглядите лучше, чем раньше. — здоровается он. В самом деле: искоса взглянув на висевшее зеркало, Лист видит, что мешки под глазами стали меньше и теперь выглядят более естественно. Пропала странная бледность лица, залегшая года с два назад после свадьбы с Мари. Он улыбается и переводит взгляд обратно к Фредерику, пожимая плечами. — Уже три часа пополудни. Но благодарю. — поправляет Ференц, усмехаясь, и треплет дочь по волосам, заглядывая в ее доверчивые глаза. — Кажется, вы хорошо проводите здесь время? — Дядя Фрыцк… — от такой формы имени у Листа вырывается невольный смешок, но, поймав на себе взгляд Шопена, метающий молнии, он обезоруженно поднимает руки вверх. — Научил меня играть вальс! Вернее, я все еще пробую его играть, потому что слишком много нот. — А мне сыграешь? — ласково спрашивает Ференц, присев перед дочерью на корточки. Бландина притворщецки задумывается, приставив маленький указательный пальчик к подбородку, и оборачивается к «дяде Фрыцку», немо о чем-то его спрашивая. Тот, долго не раздумывая, кивает, и она выпаливает на одном дыхании. — Нет, потому что это произведение пока еще не готово, а еще дядя Фрыцк запретил мне играть его вальсы тебе, папа, потому что ты — дурак. Она невинно улыбается отцу, склонив голову набок, и оттого не замечает, как от удивления и шутливого возмущения у Листа округляются глаза. — Дурак? — переспрашивает он, при этом ловя зрительный контакт со смеющимся Фредериком. Впервые Ференц видит его настолько веселым… — Дурак! — подтверждает Шопен.