Лжец

— Сегодня… я иду в Совнгард.        Тёмная подворотня, оканчивающаяся тупиком за домом. Он наблюдает оттуда, став ещё одной тенью — среди многих других, колышущихся в отблесках звёзд. Небо Скайрима прекрасно. Прекраснее всего, что он видел на этой промерзшей насквозь земле.        Удар палача неудачен — шея срублена под углом, голова приговоренного отлетает в сторону. Кровь бьёт в стороны фонтаном, и это длится не меньше полуминуты под крики обезумевших зрителей. Они упиваются болью — своей, скорбя по погибшему, или чужой, неважно, но пьют ее, как низшие вампиры слизывали бы эту кровь с мостовой.        Красные капельки танцуют во тьме. Он прекрасно все видит, хоть и стоит далеко, хоть здесь и темно. Сейчас же ночь, он не может плохо видеть ночью. Он не вампир и не оборотень, чтобы так думать, но ведь…        Кровь кончается неожиданно. Или он отвлекся?        Люди расходиться не спешат — говорят. Шепот и крик плетутся, слышны отдельные слова. — …предатель… открыл… — …в Совнгард. Герой!..        Он поплотнее кутается в черную одежду — не то чтобы бесформенную, но под необъятным капюшоном и лёгкими, совсем не защищающими от холода складками не разглядеть ни лица, ни ушей, ни цвета кожи. Не понять, эльф он, орк, имперец или норд, не увидеть телосложения. У него и имени нет — лишь прозвище.        Хейос старается протиснуться меж стен незаметно. Узкие, шершавые, языками каменными пытаются слизнуть с ткани куски, оставить его нагим. Мостовая ложится под ноги кошачьей спиной — непредсказуемая и изгибающаяся. И здесь тоже есть блохи. — Чего это ты крадешься? — подозрительно и озлобленно спрашивает стражник. Шлем скрывает взгляд, но Хейосу видеть не надо — он чувствует.        Крошечная, с острыми гранями мокрая галька обиды. Скорбь — ледяные иглы; острее, но вскоре растает, останется лишь неприятная вода. Злость — короткая вспышка пламени: обжигает, но быстро потухнет. Злятся на него.        Хейос быстро выпрямляется и извиняющеся кивает. У него тоже — злость, но совсем иная. Не огонь и не потухнет, и на стражника ему плевать, и он наденет вежливое лицо. — Я здесь впервые, господин страж.        Его голос негромкий, шелестящий и ровный почти до ледяного скольжения — словно говорит давно выученные, выбитые на внутренней стенке черепа слова. Едва слышно стыдливость и покорность, но этого хватает, чтобы стражник слегка отодвинул руку от ножен. — Немного растерялся, когда увидел казнь, и… — Скажи уж честно, что струсил, — грубо и резко, но уже без злобы прерывает его стражник. Хейос кивает — ему все равно. Закованный в броню имперец неожиданно смягчается. — Иди уж… Вон там таверна. Берут недорого и постели хорошие. — Благодарю, господин.        На этот раз он не пытается слиться с тенями, а идёт спокойно, как добропорядочный. Добропорядочный без «как». Как без добропорядочного…        Он теряет смысл слова «добропорядочность» где-то после шестого повторения, хотя и не обретал его на самом деле никогда. — Эй, ты! А капюшон-то сними!        Он делает вид, что не услышал. Тьма ночи так приятно проникает внутрь с воздухом, ему хочется застыть и смотреть наверх, на космос, не выдыхая, чтобы сохранить ее в себе, пока жизнь не закончится, но он быстро заходит в таверну, чтобы избежать беседы. Стражник чертыхается и возвращается на пост. Он запомнил, кого и когда видел, и скажет об этом начальнику, если в городе что-то случится. Хотя толку от труса в черной рясе?

***

— Быстрей давай, да! Людям нужно мед нести, ещё партию мяса заказать!.. А?       Корпул Виний резко оборачивается, застывая посреди прохода, когда его плеча осторожно касается холодная рука в перчатке, тут же убираясь назад к своему обладателю. Стоящий перед ним определенно высок — выше всех, кого он когда-либо видел, и при этом даже под неподпоясанной, длинной, до колен, черной рубашкой видно, что он сильно сутулится. — Доброй ночи, — вежливо произносит Хейос. — У вас есть комнаты? — А… Да, да, есть одна свободная. Двадцать монет за день. И если ещё ужин, то… так… Суп — пять монет, картошка — две… и всё вроде. Да, всё, к ночи закончилось, поставки запаздывают.        Трактирщик тараторит, произнося слова быстро до смазывания звуков, но делая между ними длинные паузы. Хейос слегка морщится — все равно никто не увидит. Нельзя так глотать слова — это ведь не орехи. Он со словами играл и умел ими пользоваться, не лишая их красоты. Предпочитал оскорблять, но сейчас слишком устал. — Не стоит переживать. Картошка — отличное блюдо.        Все равно монет этих едва хватит на пару дней. Он небрежным движением высыпает двадцать два маленьких блестящих кругляшка на прилавок в аккуратную кучу, показывая на мгновение длинные пальцы и какую-то странную, слишком тонкую кисть. Но все скрыто перчаткой, не рассмотреть, да и не до того сейчас Корпулу. — Скоро все будет! Присаживайтесь за столик, все принесут. Или… Нет, я покажу комнату…       Трактирщик противоречит собственным словам, но Хейос следует за ним со спокойным хладнокровием, молчаливо нависая над Корпулом и явно слегка его пугая.        Страх — раскаленные нити тьмы. Ледяные и жаркие одновременно, режущие тело и опутывающие. От них невозможно избавиться навсегда — цепляются за самое разное, ослабляют и лишают разума. Делают марионеткой — за них так удобно дергать. — У меня в трактире — без всяких непотребств… никаких краж и девок, — предупреждает Корпул, оставляя на столе тарелку с холодной картошкой и парой вялых луковых перьев. — Я и не думал о таком.        Холодный и спокойный голос не то чтобы внушает доверие, но и сомневаться в словах не даёт.        Хейос быстро ест, не жалуясь на качество пищи и не снимая одежды. Перчатки и те остаются на руках, а широкие рукава, под которыми видны ещё одни, узкие, облегающие кожу до самых кистей, норовят попасть в тарелку. — Может, вам выпить чего? — быстро предлагает Корпул, пробегая мимо. — Есть что-то кроме меда? — нейтральным голосом интересуется Хейос, сдерживая желание ответить презрительно и зло. — Эль и вода, — простодушно пожимает плечами трактирщик, не замечая даже намека на недовольство. — Воды… пожалуйста.        Пауза короткая, отделяющая «элем же можешь облить свою голову и бросить ее в пламя — отдельно от тела, воспользовавшись услугами палача, который ещё не ушёл» от «пожалуйста». Хейос с сожалением выбирает второй вариант и вежливость. Трактирщик исчезает — на пять, десять, пятнадцать минут. Он уже собирается уходить в комнату, когда ему приносят целый кувшин воды. Без кружки.        Хейос решает, что спать хочет больше, чем что бы то ни было ещё, и выпивает весь кувшин, проливая немного себе на грудь. Ткань мгновенно все впитывает и прилипает к телу.        Посуда остаётся на столе. Он уходит в комнату, и, понимая, что запереть ее не может, подпирает тумбой. Тащить ее долго и неудобно, и он думает о том, что вся тьма уже ушла из лёгких, но на мысли нет времени. Он не может думать такое и делать… такое. Это слишком… вульгарно.        Он не успевает понять, удобна и чиста кровать или нет. Его забирают тени — в забвение и тьму, где можно просто…        Дышать.

***

       Весь день снаружи бегают лучики света, просачиваясь внутрь вместе с весёлыми голосами и пылью. Весь день он спит и видит чистую, тихую, ледяную тьму, которая ему — глоток воздуха.        Хейос не обманул стражника — он действительно впервые был в Солитьюде. И в Скайриме. В целом, впервые попал на этот континент вместе с кораблем, пришедшим прошлым утром. Он многое слышал о Скайриме — лишь плохое, и думал, что здесь ему придется все же научиться красться. И многому другому тоже придется.        Снаружи постучали. Затем застучали уже изнутри — головной болью и недовольством. Сдавшись, Хейос за пару секунд оказался рядом с дверью и ещё пару минут отодвигал тумбу. Вообще-то она не слишком тяжёлая. Но и он… не сильный. — Я слушаю.        Сегодня он сильнее, чем вчера. Стоял бы прямо, но возникает беспокойство насчёт потолка. Он вчера едва не врезался в дверной косяк. Забыл пригнуться. Корпул стоит с немного недовольным, но больше растерянным лицом.        Окроплен ледяной водой и окружён пыльной завесой. Хейос видит это почти наяву. — Ты тут живой, да? Ни на завтрак, ни на обед не вышел. Темно уже… — Я умею пользоваться глазами, — сухо замечает Хейос. — А вы научитесь использовать мозг, пока из него не сделали начинку для пирожков. Прощайте.        Прежде чем трактирщик успевает что-либо ответить, он уже исчезает за дверью «Смеющейся Крысы».        На этот раз Солитьюд нравится ему больше. Сейчас здесь мало людей — никто не хочет выходить в темную и страшную ночь, когда бушует восстание, ходят слухи о вампирах и каком-то безумии на соседнем острове.        Он видит краем глаза скользнувшего в подворотню каджита, едва не задевшего его хвостом, и хватается за пояс, которого нет. Не было изначально, но он, забыв об этом, начинает заклинание. Прерывает его, чувствуя вкус льда во рту и щупальца онемения в пальцах. Магия возвращается, не выдавая его намерений ни блеском, ни шумом. — Эй! Капюшон!        Хейос даже не оборачивается, понимая, что тогда уж точно придется объясняться. Тьма проникает в лёгкие, возвращая ему уверенность и рассудок. Он легко проскальзывает за каджитом, не оставляя на языках стен ни клочка ткани.        Здесь темно, и он все видит. Каджита давно нет, его и след простыл, а Хейос просто тихо идёт вперёд, думая, что стражник в броне сюда не полезет.        Но может попросить знакомого. Какого-нибудь энтузиаста-идиота, который готов лезть в узкую подворотню за неведомой тварью в черном капюшоне.        Хейос мысленно ехидно скалится, но одновременно с этим понимает, насколько он на самом деле бесполезен и беспомощен в битве. Он ненавидел драться... самостоятельно.        У него были идеи ещё до того, как он прибыл в Скайрим, но он не успел их воплотить.        Мостовой нет — грязная земля в обрывках ткани, обломках стрел, острых кусках камней. Стены где-то выщерблены ударами молний, проедены кислотой — эта подворотня хранила свою историю, незаметную, незначительную, но решившую такое множество судеб, какое представить ни один глупец, проходящий мимо нее каждый день, не может.        Крыши не смыкаются над головой, но близки к этому и капают порой вниз чем-то гадким, вонючим, густым, не похожим на воду. Он слышит сзади чей-то разговор, но не может прислушиваться — спереди тоже что-то слышно, и если он знал, от чего уходил, и не считал это чем-то слишком опасным, то нечто новое оценить ещё не успел.        Он пошел вперёд медленнее, стараясь быть бесшумным. Хейос надеялся, что незаметность придет к нему с практикой. Сомнительная практика, но это определенно полезно. Он мог бы не иметь таких проблем, если бы тогда незаметно пробрался мимо стражника.        Но ведь прошел же он ворота в город, не привлекая внимания?        За единственным поворотом послышалось шипение — каджитское, тихое, захлебывающееся и булькающее. Затем кто-то довольно шумно залез на крышу. Хейос мгновенно прижался к стене — отчасти для того, чтобы его не было видно, а отчасти...       Белые глаза вспыхнули в тени за поворотом. На мгновение он четко увидел силуэт в обтягивающей черной одежде и капюшоне, уносящийся на восток, затем видение закончилось, и он вернулся в свое тело. Упавшее, или, вернее, осевшее на землю рядом со стеной. Медленно встал, вдыхая тьму, и осторожно заглянул за поворот.        Каджит был безнадежно мертв.