Твои мечты найдут тебя

День Дмитрия Сергеевича Сеченова не задался с самого утра. Сегодня, на удивление, время до обеда можно было провести дома и, как самый настоящий тунеядец, Сеченов хотел проваляться в кровати и просто-напросто ничего не делать. Но не тут-то было. Ровно в семь утра, словно по будильнику, Дима проснулся от чужого храпа под боком. Спросонья тот даже не понял, в чëм дело, но, увидев спавшего Захарова под боком, всë вспомнил. Харитон пришёл к нему в комнату и, заявив, что «Дима, твой диван херня, моя спина точно развалится» бесцеремонно лëг на пустующую половину кровати, засыпая уже через несколько минут. Сеченов пребывал в таком шоке, что даже ничего не мог возразить. Его поражало, что учëный так яростно топил за личные границы, но чужие с удовольствием нарушал. Невыносим. Благо, что он живëт один и гости у академика бывают крайне редко. Что мог бы подумать человек, который пришëл к нему и увидел двух учëных, спящих в одной кровати. Тут сразу можно попасть под статью и прощай вся карьера и все достижения, на которые мужчина потратил почти всю свою жизнь. Дмитрий грубо пихает Захарова в бок, от чего тот хмурится и отворачивается, отбирая у Сеченова одеяло. Возмущению академика не было предела. На этот раз он сильнее пихает друга, от чего тот приоткрывает глаза и хлопает ими, пытаясь окончательно проснуться. Захаров поворачивает голову и смотрит на товарища с непониманием, будто совсем и не помнит, что сам пришëл к нему и бесцеремонно завалился в постель. Он не упускает повода съязвить: — Фу, Дима, ты что, затащил меня в постель? Ты знаешь, что это уголовно наказуемо? — Да иди ты, — Дмитрий вытаскивает из-под головы Харитона подушку и бьëт того по лицу, дабы показать всë своë недовольство. — Нельзя нападать на слепых. Это неспортивно. Сеченов закатывает глаза и встаëт, потягиваясь, пытаясь таким образом размять затëкшие за ночь мышцы. А Захаров, в свою очередь, продолжает нежиться в кровати. Почему-то всë это казалось слишком правильным. Он не чувствовал отвращения от того, что провëл всю ночь в одной постели с мужчиной. Возможно, на это повлияло то, что Харитон был его лучшим другом, а может и что-то другое. Захаров, тем временем, не отрывал взгляд от товарища. Смотрел будто в самую душу, изучал. От этого Сеченову стало не по себе. Да, он любил, когда его персоне уделяют много внимания, но не тогда, когда от него не могли оторвать взгляд. — Что-то не так? — нарушает повисшее молчание Дмитрий. — Да нет, — Харитон поднимается со своего места и, повторив действие академика, возвращается в зал. Дмитрия обеспокоило такое поведение друга и, не думая, он пошёл за ним. Захаров рылся в своей сумке, что-то искал. Дима никогда не видел его таким обеспокоенным; даже во время эпидемии тот добровольно заразил себя чумой, и при этом на его лице читалось лишь равнодушие. А сейчас он буквально боится, что не может что-то найти. — Что-то потерял? — Дима подходит ближе и приседает рядом с Захаровым на корточки, кладя тому руку на плечо. — Ты ничего не брал из моей сумки? — Харитон смотрит на друга со злостью, будто готов разорвать его здесь и сейчас на части. — Если ты не забыл, то у меня нет привычки рыться не в моих вещах. Это некрасиво. Что ты потерял, Харитон? — не обращая внимания на злой взгляд Захарова спрашивает Сеченов. — Да так, одну важную вещь. Не суть. Дмитрий гладит его по спине, пытаясь таким образом успокоить. Он привык, что Харитон похож на колючку, которая никогда и никого совсем близко к себе не подпускает. Если ты подойдёшь к нему, то будь готов, что тебя покроют трёхэтажным матом. Учëный, на удивление, не отстраняется, а наоборот, старается быть ближе что ли. Хоть Сеченов и не знает, что потерял Харитон, но, видимо, эта вещь очень важна для него. Захаров прижимается к Диме, позволяя себя успокаивать, проявляя, по своему мнению, слабость. Но перед Димой можно. Дима не такой, как все остальные. Дима не осудит и не будет припоминать. Сеченов молчит, не нарушая образовавшуюся тишину. Даже птицы решили не петь, поддерживая таким образом воцарившееся спокойствие. Если друг захочет, то сам расскажет. Убедившись, что Харитону больше не требуется его какая-никакая поддержка, Дмитрий встаëт и уходит на кухню, чтобы приготовить завтрак теперь уже на двоих, а не на одного, как обычно. Захаров остаëтся в одиночестве. Ему страшно. Страшно, что Дима всë понял, но не подал виду. Страшно, что после он не так поймëт и откажется от него. Переживания, однажды, поглотят мужчину целиком. Он затеял опасную игру, выход из которой уже не найти.

***

Виктора в его жизни стало слишком много. Сергей даже подумать не мог, что Петров окажется таким общительным. Будто до этого у Вити просто-напросто не было друзей и не с кем было поговорить. Он с таким увлечением рассказывал обо всём подряд, всё никак не мог наговориться. Иногда Нечаева это раздражало. Военному хотелось посидеть в тишине, а не слушать трёп о том, что он не понимал. А куратор, казалось, даже не замечал, что здорово раздражает своими разговорами. — Знаешь, я восхищаюсь оперой «Кармен». Я вообще восхищаюсь культурой Франции. Мне жаль, что в Союзе практически не достанешь французские произведения, а если и найдёшь, то они на французском языке. Я даже ради этого выучил язык, чтобы наслаждаться чтением. Кузнецов, наблюдавший за спектаклем, лишь усмехнулся, делая вид, что его здесь вообще нет, чтобы не смущать Сергея ещё больше и уткнулся в книгу. А Серёжа, в свою очередь, бесился ещё больше. Он даже понятия не имел, о чём Виктор говорит. Одно название П-3 ничего не даёт. Вите даже не нужен был собеседник, лишь бы его слушали и не тушили тот огонь, горящий в глазах, тот огонь, который смог зажечь Нечаев. Когда агент соглашался послушать Петрова, он даже не догадывался, что того просто невозможно заткнуть. Он будет продолжать говорить до тех пор, пока не расскажет всё, что знает. А знаний в его светлой голове много. — Vous pourrez visiter l'opéra lorsqu'il sera à nouveau représenté dans notre théâtre Seryozha! — восклицает на незнакомом языке Виктор, ставя тем самым майора в ещё больший ступор. — Чё? — Я говорю, что можно посетить оперу, когда её вновь будут давать в нашем театре, Серёжа! — Витя, если честно, то мне уже надоели разговоры про искусство. Я ничего в этом не понимаю, мне неинтересно тебя слушать. Я даже поспешил с тем, что хочу сходить с тобой в театр. Мне это не надо. Огонь в глазах Виктора моментально потухает; его словно окатывают с ног до головы ледяной водой, пытаясь привести в чувство. Он ненавидел себя за свою разговорчивость с людьми, которым доверял. В горле встал ком, Петров даже не может произнести ни слова. Глупая ранимость, как всегда не вовремя. Он берёт себя в руки и улыбается самой чистой и искренней улыбкой. — Хорошо, извини. Витя, не желая больше находиться рядом с Нечаевым, выходит из комнаты отдыха и уходит к себе в кабинет, решая, что больше никогда не будет чем-то делиться с мужчиной. У Петрова всегда были проблемы с доверием и худшее, что может сделать близкий человек — это сказать ему заткнуться. — Тебе не кажется, что это было грубо? — Кузнецов отрывается от книги и смотрит на товарища. — Мне казалось, что вы подружились. — Да, но сил моих нет больше слушать про искусство. Александр встаёт и хлопает Нечаева по плечу. Тот всё ещё учился правильно обращаться с людьми, но у него не всегда это получалось. — Можно сказать это в более вежливой форме. Резкие слова могут обидеть людей, особенно, когда они делятся с тобой чем-то сокровенным. Это означает, что они проявляют к тебе доверие, пытаясь таким образом улучшить ваши взаимоотношения. Раз ты пообещал сходить с ним в театр, то сходи. Держи свои обещания, Серёжа. П-3 вздыхает. Слова Саши заставляют серьёзно задуматься над данной ситуацией. Но и Виктору стоит учесть, что не каждый готов слушать его трёп о том, что другие даже не знают. Беседу друзей прерывает мужчина, зашедший в комнату. Он подходит к нему, отдаёт конверт со словами, которые Серёжа хотел слышать меньше всего. — Сергей Алексеевич, это вам от Егора Тимофеевича, — мужчина развернулся и ушёл, оставляя Нечаева и ничего не понимающего Кузнецова наедине.