***
Ночь наступала на пятки. Хотелось одëрнуть еë, прогнать; продлить иллюзию контроля и сознательности, что так легко овладевают всем существом при дневном свете, но, неумолимая, продолжала она свой зловещий крестовый поход. Кто-то дрожащей рукой зажигал звëзды (значит — это кому-нибудь нужно?), и они неуверенно разгорались, не имея даже возможности собрать вокруг себя хаотичный вальс мотыльков. Обездвиженные силуэты деревьев словно отдавали дань уважения самой смерти, протягивали костлявые пальцы — давай, присоединяйся — и пугали своей сюрреалистичной неподвижностью. Немой вопрос листьев. Значок с аистом, который он зачем-то подобрал в этом неприятном, пропитанном ароматами безнадёжности, безденежья и бензина месте. Липкая прохлада. «Угораздило же меня», — подумал Ацуши и, зажмурившись, нажал на кнопку, которую не решался нажать целую вечность — ну, или около пяти минут. Он уже собирался уходить и почти уверился в том, что больше никогда и ни в чём не будет проявлять инициативу, особенно в делах, связанных с этим чёртовым «напарником» — какое же неподходящее слово! — как вдруг дверь отворилась и на пороге оказался чёртов напарник собственной персоной. — Это он дал тебе этот адрес? — спросил Акутагава, и не один мускул не дрогнул на его лице. — Если ты про Даз… — Понятно. Больше никто не знает об этом месте. И я надеюсь, — Акутагава выразительно поднял бровь, — что не узнает. Заходи уже. Не в моих правилах выгонять гостей на улицу в столь поздний час. Пусть и непрошенных. Ацуши сглотнул и отважился переступить границу коридора и квартиры — границу своего страха. Не в его правилах было отступать от цели в шаги от неё, но от одного покашливания Акутагавы его одолевал первобытный ужас, поэтому ему кровь из носу хотелось поступиться принципами. Только поздно уже. — Долго будешь так стоять? — не оборачиваясь, спросил Рюноске у гостя, который ожидаемо онемел в прихожей. — И не забудь снять обувь. Если, конечно, не хочешь… Ацуши тут же разулся, не производя лишних звуков и не желая навлечь на себя праведный гнев обладателя Расёмона. В тот момент он не особо понимал, что у Акутагавы всего-навсего странное чувство юмора. Квартира — если не сказать квартирка — производила странное впечатление. Слезающие обои с мокрыми разводами, потолок с потрескавшейся побелкой, несколько картонных коробок, почти полное отсутствие мебели и, что самое удивительное, пыли. — Я здесь не живу, — медленно произнёс Акутагава, словно отвечая на повисший в воздухе вопрос. — Иногда приезжаю проведать это место. Вот так. Странные, нетипичные интонации, короткие фразы и долгие паузы… Ацуши показалось даже, что «чёртов напарник» оправдывается, но перед кем? Неужели перед собой?***
Ацуши заворожённо смотрел, как дорогое вино льётся в его бокал. Такого приёма он точно не ожидал ни в одном из тысячи прокрученных в голове сценариев, поэтому он вообще перестал понимать, как и на что реагировать. Сердце словно зажало в тиски, и каждый его удар отзывался в шее с особенно неприятной отчётливостью. — Дазай-сан тебе хотя бы пить разрешает? — насмешливый тон вернул Накаджиму в действительность, и он скрестил руки на груди и демонстративно отвернулся. — Ты старше меня всего на два года, придурок. — Спасибо, я знаю. Акутагава отпил из своего бокала и явно остался доволен вкусом. Полная луна (Ацуши только сейчас вообще осознал её присутствие) осторожно заглядывала сквозь неплотно закрытые шторы и проводила зыбкую белую границу по столу. Ещё одну границу страха.***
Новый дуэт, на который были возложены немалые надежды, никак не мог сработаться. Ни во взаимодействии, ни, соответственно, в сражениях — как же без первого получить второе? Ацуши лез на рожон и получал в соответствующем эквиваленте, Акутагава же, чьей работой было прикрывать уязвимые места «клинка», зачастую оставался в стороне и обеспечивал поддержку, когда уже, в принципе, это было всё равно что реанимировать мертвеца. Ацуши обижался. Да, он чувствовал вину; вину, чьи пламенные языки сжимали грудную клетку так сильно, что ещё чуть-чуть — и юноша бы не выдержал. Вину за то, что занял чужое место, хотя и сделал это ненамеренно. Вину за то, что отобрал у Рюноске самое главное, — смысл всего этого чёртового мира — и от этого ещё больше себя ненавидел. Накаджима Ацуши, воспитанник приюта, не меньше напарника был осведомлён о том, что значит тоннель без света в конце. Вся его жизнь была похожа на такой тоннель. Раны из детства оказались глубоки и превратились в гадкие шрамы, стоит кому коснуться — и они тут же кровоточат по новой, окрашивая всё в цвет страданий. Друзья, поддержка, собственная значимость, которую он обрёл в спасении людей — всё это работало, но лишь до очередной бессонницы. Тогда-то и всплывали грозные силуэты прошлого, гремели цепями страхов и заставляли сжаться, оцепенеть, не позволяя даже поглубже нырнуть под одеяло, единственный в такие моменты защитник от жестокого мира. После такого под утро ему обычно снились кошмары. Но самый страшный кошмар — он полностью терял смысл. Жизнь конечна, мир конечен и одновременно бесконечен, и всё это так пугает. Зачем стараться, если страницы истории перевернутся, и от всех тех, кого он любил, не останется ничего, даже воспоминаний?.. И несмотря на всё это, Ацуши обижался. Даже не так — его едва ли не разрывало от досады и злости. Акутагава прочистил горло и уставился Ацуши прямо в глаза. Тот выдержал. — Говоришь, пришёл, чтобы кое-что со мной обсудить? — Именно так, Акутагава. Мы будем тренироваться вместе. Это моё решение, Дазай-сан здесь ни при чём. От неожиданности Рюноске поперхнулся вином, которого в бокале оставалось уже немного. — Тигр, ты на фоне чего настолько умом тронулся? Думаешь, что, раз я впустил тебя в квартиру, дальше всё пойдёт также гладко? Может быть, тебе ещё спать постелить? — Послушай, — начал Ацуши и всё-таки не выдержал, отвёл взгляд, — я тоже не в восторге от этой идеи, — небрежный и шумный глоток вина. — Но ты должен понять, что такими темпами мы никогда ничего не добьёмся. Мы ведь с тобой совершенно не слышим друг друга, действуем порознь, поэтому все наши личные успехи превращаются в до смешного бездарные совместные провалы. Ты же не станешь этого отрицать? Акутагава налил себе ещё вина и задумчиво отозвался: — Неа.***
— Ты уверен, что нам стоит это делать? — спросил Ацуши, который и так быстро пьянел, а от такого количества алкоголя вовсе почти перестал понимать, что происходит. — Неа, — с хищным блеском ответил Акутагава, и его пальцы после небольшой паузы расстегнули наконец последнюю пуговицу чужой рубашки. Рубашка полетела на пол. Тонкие пальцы нежно прошлись по шее. Спустились к ключицам, задержались на них, стараясь подольше сохранить каждое мимолётное ощущение. Когда они добрались до уже возбудившихся сосков, Ацуши, не в силах сопротивляться какому-то странному порыву, весь извернулся и облизал щёку партнёра. Тот усмехнулся, с вызовом произнёс: «И всё?» — и, развернув обмякшего Ацуши к себе, слился с ним в поцелуе. Слишком горячем для тех, кто ненавидит друг друга. Пальцы Накаджимы сомкнулись в замок за спиной Рюноске. Их губы медленно отстранились. Влажно. — Ты хочешь, чтобы на моём месте был Дазай-сан? — Хочу. Тонкие пальцы схватили пряжку чужого ремня. — Я смогу заменить тебе его? — Не сможешь. Даже не пытайся. Липкая прохлада пробегает по спине. Странную тишину разрезает до самого основания звук расстёгивающейся ширинки. — Тогда почему? — Разве ты не хочешь? — Я… хочу. — И я хочу. Исполнить реквием по своему несбывшемуся счастью. — Тогда ничего не выйдет, — тихо и медленно просипел Ацуши. — Ты меня не любишь. Ты хочешь мне отомстить, лишить меня чести, да? — Нет, Тигр, — прошептал Акутагава, — ты не прав — я тебя ненавижу. А ты ненавидишь меня, не правда ли? Ты бы хотел, чтобы тот день, когда мы встретились, не наступал вовсе. И в этом я с тобой согласен. Мы оба стали проклятием друг для друга, потому-то у нас ничего не получается. И именно поэтому, — остался только один элемент одежды, который проводил границу страха, — я хочу тебя. Это абсурд, противоречие, но раз судьба свела нас, самых неподходящих людей, не пора ли бросить ей вызов? Они снова сошлись в поцелуе. Ацуши понятия не имел, как это правильно делается, Акутагава же… имел однажды опыт, но сейчас для них обоих это было слишком неловко, слишком странно. Неумелые движения, поглаживания, слишком крепкие объятия. Всё было не так, как в кино, но всё это было так по-настоящему, так грязно и невинно одновременно, что хотелось никогда не терять этих грешных ощущений. — Ты, как всегда, опережаешь события, — сказал Акутагава неестественно мягким для него голосом, когда почувствовал, как что-то твёрдое упирается ему в бедро. Последняя граница страха оказалась на полу.***
Язык осторожно прошёл по головке, удаляя предэякулят. Ацуши дрожал. Он словно превратился в чувство, стал нематериальной сущностью, что состоит только из удовольствия и желания. Становилось нечем дышать, но воздух всё равно как-то поступал в лёгкие. Конечности немели. Это сон, это пройдёт, забудется, сотрётся, всё вернётся на круги своя, река вспомнит своё русло, корабли вернутся в гавань, ночь безумства закончится. Это воздействие алкоголя и гормонов. Обман. Где же мир… — Почему ты меня не любишь? — Потому что ненавижу. — Почему ты не можешь меня полюбить?! — Потому что ты всякий раз уходишь от любви. Ты не веришь, что тебя может кто-то любить, Ацуши! Ацуши вздрогнул и мигом точно протрезвел. Он стоял посреди чужой спальни абсолютно голый, а перед ним на коленях стоял злейший враг и одновременно напарник и делал ему минет. Более странную ситуацию трудно было представить даже ему — годы в приюте повлияли на развитие его болезненного воображения, и часто ему представлялись дикие, сюрреалистичные образы. Эта же ситуация выходила за грани сюрреализма. Она оказалась слишком настоящей. Ацущи, кажется, начал понимать смысл слов, сказанных Акутагавой. — Спасибо.***
Акутагава ненавидел его. Акутагава ненавидел и себя за эту ненависть, но ничего не мог с собой сделать. Если бы не Накаджима, всё было бы не так. Может быть, он бы уже заслужил признание Дазая, может быть, тот бы даже позволил быть рядом. Одержимость — даже не любовь — к Дазаю, если была бы металлом, заставила бы истошно пищать все металлоискатели в радиусе километра. Дазай, эспер, который при каждом удобном случае пытался свести с жизнью счёты, наделил Акутагаву стремлением к жизни. Злая ирония. Вдохнул её в ученика мимолётными поглаживаниями по голове за успехи. Подарил смысл. Акутагава, выросший в трущобах и не видевший иногда не только света в конце тоннеля, но и света в принципе, до встречи с Дазаем не понимал, за что жизнь можно ценить. С потерей близких он потерял и страх. Ему были чужды человеческие эмоции и поиски чего-то неосязаемого. Найти нужно было еду, место для ночлега и, к тому же, не попасться в лапы местных шаек. Только вот Дазай, несмотря на все свои таланты, не всегда видел очевидное или попросту отказывался видеть. Он сам стал смыслом для Акутагавы, и травмированный жизнью юноша не смог простить предательство. Да, предательство — именно этим и был для Акутагавы уход Дазая. Он отказывался принимать. Бился в истерике, убивал направо и налево, чуть не попал под трибунал Мафии — но на тот момент Акутагава был слишком значимой пешкой для Мори — и хотел обеспечить себе поездку в ад с помощью передозировки снотворным, но каким-то чудесным образом судьба привела к нему в переулок Гин. Эта встреча чуть не закончилась поездкой брата-идиота в больницу, и больше брат-идиот не пытался идти по пути бывшего наставника. Акутагава ненавидел Ацуши. И обижался. Ведь тот категорически не замечал любую помощь. Отказывался видеть её. Не верил, что, когда Акутагава внезапно мешал проведению прямой атаки, он делал это не со зла, а лишь потому, что понимал, что атака эта бесполезна и, возможно, даже губительна. Не верил, что Акутагава не просто стоял в стороне, а просчитывал варианты к отступлению. Не верил, что после сильного ранения, от которого он потерял сознание, именно напарник оказал ему первую помощь. Рюноске обижался — ведь он старался, несмотря на всю ненависть, несмотря на угасшую волю к жизни, работать сообща. Да, часто неидеально, не умея подавить в себе брезгливость и борясь с навязчивым желанием позволить «конкуренту» умереть в бою, а самому списать всё на несчастный случай, но старался. А Ацуши не видел. До последнего.***
— Знаешь, в следующий раз, когда задумаешь испачкать мне всё лицо этим… веществом, выбирай какие-то менее идиотские фразы, — Акутагава, кажется, тоже начал трезветь, и в его тон вернулась традиционная насмешливость. — Как скажешь, — пожал плечами Ацуши и застенчиво улыбнулся. — А теперь позволь мне по-настоящему тебя отблагодарить. Зрачки Акутагавы расширились, когда он увидел, как партнёр повернулся к нему спиной, пошире расставил ноги и раздвинул пальцами ягодицы. — Тигр, ну ты даёшь… — Даю, — прощебетал Ацуши.***
Новый дуэт, на который были возложены немалые надежды, наконец сработался. По нелепой случайности Дазай и Акутагава через какое-то время после «тигриного рейда» пересеклись, и, когда Дазай увидел значок с аистом на плаще бывшего ученика, он понял, что поводов для беспокойства больше нет. Жизнь в Агентстве пошла своим чередом: Дазай вновь стал доставать Куникиду, а тот сначала обрадовался такому чудесному возвращению коллеги в норму, но потом взвыл, потому что Осаму и чувство меры — вещи из параллельных миров. Какими, казалось, были Ацуши с Акутагавой, но, ко всеобщему удивлению и облегчению, они всё же нашли общий язык. Им больше не хотелось прогонять свою ночь. Единственное, что стало настораживать Фукудзаву — куда иногда Ацуши стал так стремительно смываться после рабочего дня. Мори же относительно Акутагавы лишь тихонько посмеивался, особенно когда тот стал неестественно высоко поднимать воротник.