«А время — оно не лечит. Оно не заштопывает раны, оно просто закрывает их сверху марлевой повязкой новых впечатлений, новых ощущений, жизненного опыта. И иногда, зацепившись за что-то, эта повязка слетает, и свежий воздух попадает в рану, даря ей новую боль… и новую жизнь… Время — плохой доктор.»
— Эрих Мария Ремарк.
11 сентября 2001 года. 8:21 по нью-йоркскому времени. Он просыпается от солнца, бьющего в панорамные окна. Опять забыл опустить жалюзи на ночь, теперь мучается от мигрени, вызванной назойливыми лучами. Нэйтен тянется на кровати, рукой случайно спихнув подушку, с глухим «бух» упавшую на пол. Несмотря на то, что по природе своей он был жаворонком, сбитый к чертям благодаря крайне хаотичному образу жизни режим оставлял желать лучшего, поэтому просыпался Нэйтен когда как. Вчера он лёг только в три часа ночи, увлечённый очередным киномарафоном. В гордом одиночестве смотреть фильмы гораздо скучнее, чем в компании, но Джеймс обещал приехать лишь в выходные, а сейчас только-только наступил вторник. «Поскорее бы Джейми приехал», — думает Нэйтен, меняя пижамные штаны на обычные джинсы. По идее, сегодня он должен помогать в организационных моментов выбора мэра Нью-Йорка. Дело, ради которого-таки стоит появиться на людях впервые за несколько недель. Нэйтену так-то не сложно, просто скучно, вот он и занимается всем, чем угодно, кроме своих прямых обязанностей. Вот Джеймс сидит в своём Капитолии постоянно — и что, разве это жизнь? Одно и то же, постоянно… Повалявшись минут десять, — привычки застилать за собой кровать у него, конечно же, нет, это удел Джеймса Анакоста — он идёт на кухню, смежную с гостиной. Варить себе кофе в гордом одиночестве скучно. Недолго думая, он включает магнитофон, стоящий в углу комнаты. Спустя несколько секунд включается записанная на диск песня группы Redbone — Come and get your love. Хорошая, позитивная, в самый раз для того, чтобы насладиться очередным прекрасным нью-йоркским утром, сулящим превосходный день. — Come and get your love! — подпевает он солисту, двигая бёдрами в такт музыке. — Come and get your love! Просто пытается взбодриться, и это даже неплохо получается: сон словно рукой снимает. Вскоре большую белую кружку с подписью «I love NYC» заполняет ароматно пахнущий напиток. Нэйтен отходит к полупустому холодильнику, чтобы взять сливки, бросает взгляд на часы — отлично, всего лишь 8:45! Добавить сливки в кофе не стоит труда. Делая пробный глоток, он отмечает, что кофе сегодня получается как никогда вкусным. Просто бывают такие дни, когда всё, к чему не прикоснёшься, тут же начинается получаться. Перед отъездом всё же стоит чиркнуть Джеймсу смс с пожеланием приятного утра, несмотря на то, что он уже несколько часов как в Капитолии и наверняка успел переделать кучу дел. Размышляя о том, как лучше сформулировать предложение — в более шутливой форме или всё же добавить нотку пикантности? — Нэйтен берёт кружку обеими руками. В следующую секунду всё резко меняется. 8:46:40. Кружка летит на пол, раскалываясь на две части. Кофе разливается по чёрной плитке, словно кровь брызжет из раненного солдата. Боль в области сердца наступает настолько резко, что Нэйтен сгибается пополам, руками обхватив грудную клетку. Дыхание внезапно спирает, словно бы весь воздух заканчивается в одно мгновение. И вдруг накатывает чувство страха: необъятное по своим размерам, проходящее, словно вспышка, и сменяющееся через секунду странной непонятливостью. «Что происходит?» Он чувствует своё сердцебиение. Слишком сильное, будто бы происходит паническая атака. Ощущение, что рёбра сейчас достанут и выпотрошат, не может сравниться ни с какой испытанной им ранее болью. Мышцы парализует в один миг, ноги подкашиваются — и он падает на пол. В нос бьёт резкий аромат кофе. Нэйтен ощущает, как правый бок и бедро пропитываются напитком, голова больно ударяется о твёрдую поверхность, но он сделать ничегошеньки не может, открывая рот, словно рыба, и пытаясь сделать вдох. На секунду кажется, что он отключается. «Что случилось?» Продолжает играть музыка. Проигрыш между припевами, без устали повторяющий «Come and get your love! Come and get your love! Come and get your love now!» эхом отдаётся в черепной коробке. Слишком радостная песня для такой колючей вспышки, слишком жизнеутверждающая. Хочется встать и выключить её, чтобы не мешала, не вилась назойливой мухой, как будто бы с прекращением песни нечто изменится и всё внезапно станет просто и ясно, как небо над Нью-Йорком. Он вскакивает на ноги, чуть было не упав опять, игнорируя боль в сердце, и на слишком уж непослушных ногах доходит до магнитофона, обрывая песню прямо на середине последнего припева. Прислушивается, пытаясь отойти от шока. Липко что-то подкрадывается сзади, трогает мерзкими руками за шею, впивается когтями в сонную артерию. Нэйтен смотрит в панорамное окно. Странно. Ничего нет, всего лишь привычный вид на Центральный парк. Прислушиваясь к своим ощущениям, он стоит какое-то время, в попытках разобраться, что же всё-таки произошло. Насколько же износиться должна физическая оболочка, чтобы выкидывать подобные фляки, заставляя сердце уходить в пике и разбиваться? Спустя долгий десяток секунд в его голову невообразимо стреляет мысль: дело совсем не в теле. Проблема вокруг, она в городе. Во всём Нью-Йорке, в им самом до последнего атома, всё сейчас заключается внутри Нэйтена Бронкса. И это ощущается невероятной пыткой. Мгновенье спустя он тянется за пультом и включает телевизор. В Северную башню Всемирного Торгового Центра врезался самолёт. «Вот чёрт, — думает он, заторможено анализируя происходящее. — Это же несчастный случай. Как хорошо, что не теракт». Устроившись на самом краешке дивана, Нэйтен наблюдает за происходящем на экране с нескрываемым беспокойством. Как будут освобождать людей с верхних этажей, смогут ли их освободить вообще? Как пожар тушить станут и может ли это обойтись меньшим количеством потерь? Слишком много вопросов. Но постепенно животный страх сходит на нет. В этот момент в прямом эфире второй самолёт влетает в Южную башню. Нэйтен не может сдержать крик. От леденящего ужаса, наполнившего его за одно мгновенье сверху донизу, от новой боли в сердце, распирающей изнутри, от внезапного осознания того, что происходящее — теракт. Осознанное, чёрт возьми, нападение. Он зажимает рот рукой, чуть ли не до крови кусает ладонь, чтобы животным воплем не привлечь никого постороннего. Грудную клетку что-то сковывает, прерывая доступ к воздуху: хочется разорвать рёбра, выдернуть сердце и уничтожить его всеми возможными способами, лишь бы боль без конца и края ушла. «Надо успокоиться. Чёрт подери, надо успокоиться!», — повторяет он сам себе, убирая руку ото рта. Но Нэйтен не может пошевелиться. Им овладевает страх, и страх неконтролируемый, ведь… Этого не могло случиться. Это же просто невозможно! Как так, чтобы в один момент два самолёта врезались в Всемирный Торговый Центр — это что, шутка?! Чем больше он смотрит, тем больше убеждается в том, что это действительно его реальность. Не параллельная вселенная, а именно что его настоящее. От этой мысли становится противно-тошно. И страшно. Апогеи он достигает в тот момент, когда в прямом эфире начинают показывать снимки людей, выпрыгивающих из окон башни. Чувствуя, как по лицу из глаз начинает что-то течь, Нэйтен проводит по щекам руками, убирая солёные дорожки. Он может только смотреть, впитывать в себя происходящее. Каким бы сильным, насмешливым и саркастичным не был он в обычной жизни, сейчас Нэйтен чувствует, как что-то внутри него обрывается. Звук звонящего телефона настолько громкий, что поначалу Нэйтен пугается и его тоже. Выясняется, что телефон всё время лежал на журнальном столике, так что достать его и ответить звонившему не составляет никакого труда. — Привет, honey, — и неважно, что по лицу безостановочно текут слёзы, а в сердце самый настоящий пожар, от которого ещё чуть-чуть — и оно разлетится в клочья. — Неужели решил позвонить мне в начале рабочего дня? — Хвала господу, ты можешь разговаривать! — в голосе Джеймса чувствуется нескрываемое облегчение. — Я вылетаю в Нью-Йорк через полчаса. Ты где? «Какая разница, Джейми? — он не отрывается от экрана телевизора, рассматривая во всех деталях валящий из окон дым. — Какая, нахрен, разница? Не приезжай сюда.» По крайней мере, так Нэйтену думается, но вслух он, вытирая свободной рукой глаза, отвечает, всё-таки сумев найти в себе силы на безразличный тон.: — Я дома, мне повезло. — Никуда не уходи! Я буду скоро. Не дав ничего ему ответить, Джеймс сбрасывает звонок. Если раньше Нэйтен думал, что ему было плохо в моменты столкновений самолётов с башнями, то он глубоко ошибался. Настоящая боль приходит именно в тот момент, когда Северная башня рушится, словно песочный замок, оставленный детьми на пляже на растерзание злым волнам. Кажется, он перебарщивает с дозой успокоительных, но те всё равно не помогают. Нэйтен тянется к подушке, лежащей рядом и, прижав её к лицу, позволяет себе кричать до тех пор, пока не срывает голос. Сползает с дивана на пол окончательно, обхватывает колени руками, свернувшись калачиком на холодном полу, уткнувшись носом в собственные ноги, и рыдает, то и дело содрогаясь. Слёзы текут безостановочно, в голове мысли дурацкие, глупые: «Почему это произошло именно со мной? Почему именно сейчас?!», но ответа нет совсем. Он чувствует боль каждого своего жителя. Оставшегося на верхнем этаже одной из башен, стоящего на улице в Манхэттене, наблюдающего за происходящим по телевизору где-то в Бруклине. Всех парализует страх, невообразимый ужас, кто-то потерял своих близких, кто-то потеряет их вот-вот. В Нэйтене эмоции каждого, вперемешку с собственным шоком от происходящего, впиваются кровавыми иглами, сводящими мышцы и не дающими даже дышать. Он обессиленный. Пустой и полный одновременно. Потерянный и напуганный. И всё, что он сейчас может делать — это кричать и плакать, давая волю эмоциям, потому что больше он ни на что не способен. В какой-то момент даже слёз не остаётся. Позже наступает тьма. Меркнет пламя пожара, бесконечное количество этажей перед глазами на экране телевизора, просто всё заканчивается, потому что Нэйтен теряет сознание, не в силах даже встать и дойти до дивана. Боль в сердце чувствуется даже сквозь короткую, как ему кажется, отключку. Двигаться тяжело, открывать глаза страшно, но Нэйтен, поборов себя, делает это, тут же взглядом натыкаясь на беспрерывный поток новостей по прямоугольному ящику. Оказывается, уже четыре часа дня — неужели он без малого пять часов провёл в таком состоянии? Или он что-то делал, но просто не помнит? Помутнение не даёт ни на чём сосредоточиться, в голову будто бы напустили туман, чтобы отогнать навязчивый рой мыслей. Просто очень-очень больно. И на то, что сейчас говорят о вынужденном из-за теракта закрытии фондовой биржи до следующего дня, Нэйтену, попросту говоря, насрать. Несколько минут он, не шевелясь, смотрит на экран. Прямая трансляция с места событий, ничем не прерываемая, одно и то же без остановки; слишком быстро ему становится тошно от всего этого. Попытка встать не может увенчаться успехом: Нэйтен тут же падает обратно, ведомый тянущей вниз, к полу, к земле, болью. Внезапно фоновый шум диктора CNN разрывается мелодичным рингтоном телефона. Огромных усилий стоит доползти — иначе не скажешь — до дивана и взять трубку. Если это будет оператор колл-центра, Нэйтен определённо доберётся до ванной и вскроет себе вены. — Нэйтен, — чужой голос отрезвляет, на мгновенье вырывая из пучины боли. — Я здесь, за дверью. У меня нет ключей. Пожалуйста, поднимись и открой мне. Я совсем рядом. — Я дойду, — заверяет он, цепляясь рукой за край дивана, чтобы встать, а второй продолжая прижимать телефон к уху. — Подожди немного. — Хорошо, darling. Я в тебя верю. Ноги-спички. Только сейчас он осознаёт, насколько, чёрт возьми, слаб. Как мало нужно сделать для того, чтобы его сломить. Какой хрупкий он и весь этот мир, чьё душевное равновесие можно привести в беспорядок одним лишь самолётом. Такая безопасная и свободная страна. В один миг рушится, словно карточный домик. Джеймс так редко использовал ласковые обращения… Почему для того, чтобы услышать из его уст «darling», Нэйтену пришлось проваляться в бреду полдня, умирая от разрыва сердца? Он нервно всхлипывает, окончательно поднимаясь на ноги. Глупо об этом думать. Мысли-урывки. Клочки бумаги. Дым. Дом. Шаг вперёд. Для того, чтобы дойти до входной двери, надо выйти из кухни и пройтись по длинному коридору. Он жалеет о том, что вообще встал на ноги: ползти было бы гораздо легче. Словно бы в подтверждение этому Нэйтен спотыкается о собственную ногу и с грохотом валится на пол. В который раз за день чувствует щекой твёрдую поверхность. Телефон отлетает в сторону, и первым же делом он протягивает к нему дрожащую, словно старческая, руку. — Нэйтен? — беспокойно зовёт по имени. — Что такое? — I'm f-f-fine, — отвратительная ложь, застревающая в горле вместе с рыданиями. — Ты справишься, слышишь? — спрашивает тихо. — Х-хорошо, — Нэйтен не верит, но говорит так, чтобы его успокоить. Встать во второй раз невозможно. Слишком больно и отвратительно неприятно. Хочется задохнуться под грудой обломков и умереть, лишь бы не чувствовать щемящую боль в сердце. Но он не только встаёт, но и находит в себе силы для того, чтобы пройти в коридор. Ведь это же Джеймс. У которого прекрасные сильные руки с выпирающими венами; каштановые волосы, превращающиеся в гнездо на голове каждый раз после душа; серьёзные голубые глаза, на дне которых при взгляде на Нэйтена вспыхивает нежность. Его возлюбленный, пропадающий целыми днями на работе, такой нежно-обходительный в постели и до безумия заботливый в те дни, когда не занят своей жалкой бюрократией. Он стоит всех шагов и страданий. В эту секунду Нэйтен видит смысл своего существования лишь в нём, поэтому с трудом, но идёт по коридору медленными шагами, хватаясь за стены, чтобы открыть дверь. Голова ужасно кружится, прямые линии плывут перед глазами и кажется, что гравитация подвела всю планету, настолько сильно его кружит из стороны в сторону и лишь тихое «Я рядом» в трубке не даёт оступиться и упасть. Словно на карусели. И сердце болит, дышать невозможно, глаза слезятся от всего и сразу. Где же его солнечные очки? Какой же длинный коридор… Обрывистость его трагедии, её неописуемость ломанными линиями валятся на хрупкие плечи, ломая их и всего Нэйтена полностью, пока он пересекает жалкие несколько метров до входной двери. Хорошо, что заперто лишь на один замок. Всего лишь три поворота — и он увидит Джеймса. Первый. У Нэйтена слишком уж трясутся руки, не слушаются пальцы. Он вешает трубку, так и не понимая, сообщил ли внезапному гостю о том, что дошёл-таки до двери, или же сделал это лишь в своих мыслях? Второй. Силы покидают его в который раз, он лишь чудом остаётся стоять на ногах. Третий. Ещё чуть-чуть. Если всё это окажется шуткой, горячечным сном, бредом галлюцинаций и за дверью никого не будет… Нэйтену кажется, что при таком раскладе умрёт как минимум его физическая оболочка, если не вся душа сразу. Но нет. На пороге стоит Джеймс в наполовину расстёгнутом пиджаке, с растрёпанными после слишком волнительного и неожиданного перелёта волосами и очень испуганным выражением лица. — Джейми! Повисая на его шее с громким всхлипом, Нэйтен проклинает себя за утреннее желание увидеть возлюбленного рядом с собой до выходных. И всё-таки он теряет сознание. Опять. Просыпается лишь спустя какое-то время, уже лёжа на диване, закутанный в плед, с рукой Джеймса на своём лбу и невообразимой болью в сердце. Опять что-то случилось, ещё хуже, что-то, должно быть, упало или вот-вот разрушится; ему плохо настолько, что он хочет просто-напросто умереть, лишь бы никогда больше не чувствовать смерч внутри себя. Когда здание WTC 7 окончательно падает, Нэйтен кричит, не сдерживаясь. Цепляется пальцами за пиджак Джеймса, громко всхлипывает, чувствуя волну подкатившей вновь истерики. Всё его тело трясёт от холода, пустоты и спазмов, выкручивающих рёбра изнутри, словно бы что-то взрывается не там, на улице, а внутри него самого. Джеймс гладит его по мокрым от холодного пота волосам, шепчет что-то успокаивающее и баюкает в своих объятиях, словно ребёнка. В какой-то момент наступает так много всего, что он теряет себя на много минут вновь, на сей раз от болевого шока.***
— Сколько сейчас времени? — скулящим тоном спрашивает Нэйтен, не в силах открыть глаза. Поддаваясь ощущению того, что с наступлением полуночи злые чары рассеются и раздавленная тыква опять станет хрустальной каретой, он не может не считать время до двенадцати. Будто бы следующий день что-то изменит, опять сделает его американскую мечту реальной, повернёт время вспять. — Почти одиннадцать, — Джеймс смотрит на наручные часы, раня его своими словами не хуже самого острого ножа. Нэйтен вздыхает тяжело, чувствуя, как липкая дрожь прокатывается по всему телу в который раз за день. Это чёртов ад. — Давай я отнесу тебя в ванную комнату? Тебе надо умыться. Кивая, зажмурившись, много-много раз, Нэйтен тянет к нему руки. Джеймс сильный. Он донесёт его, конечно же, поможет, они вместе справятся. Краем глаза Нэйтен замечает, что он отчего-то закрыл жалюзи в помещении, не пропуская внутрь свет уходящего солнца. «Хоть кто-то их закрыл», — думает, уткнувшись носом в чужое плечо. Двигаться по-прежнему больно. До конца дня остаётся всего лишь жалкий час. Самой большой болью оказывается проснуться следующим утром и понять, что всё происшедшее — далеко не сон.***
11 сентября 2023. 22:47 по нью-йоркскому времени. Сейчас он помнит лишь какие-то факты, в основном фрагменты памяти восстановлены благодаря жутким документальным фильмам, которые Нэйтен заставлял себя смотреть из раза в раз, потому что забывать о подобном, пускай даже из-за болевого шока, нельзя. Им руководят четыре чувства, всадники его личного нью-йоркского Апокалипсиса, обжигающие сердце до сих пор, даже несмотря на то, сколько времени прошло. Вина. Разумеется, он виноват. Сидел в своей квартире и истерил, захваченный болью и паникой, в то время как мог бы помогать пожарным или ответственным за эвакуацию людям. Просто ничего не делал. А Нью-Йорк резко стал могилой для стольких тысяч людей, проклятьем для миллионов их родственников и близких. Это не смоешь теперь никак. Незнание. Он не догадывался о том, что сойдёт с ума от беспокойства, узнав на следующий день, что самолёты были и помимо Нью-Йорка, что один из них врезался в Пентагон, совсем недалеко от Капитолия, где в то время сидел его Джейми с кипой документов, упорядоченных на столе. Слишком много фактов ускользнуло мимо него, Нэйтен был слишком эгоистичен и думал тогда лишь о себе. Ненависть. К тем, кто так или иначе имеет отношение к терроризму. Желание повырывать всем террористам кадыки к чёртовой матери, слишком обострённое чувство справедливости, требующее возмездия. Он хочет, чтобы все те, кто так или иначе причастен к этому, ответили перед Нью-Йорком лично. Но вместе с тем и понимает, что предотвратить это полностью невозможно. Страх. Боязнь летать на самолётах, подниматься на высокие этажи зданий, несмотря на то, что раньше Нэйтену это безумно нравилось. Тремор в руках, бессонница, прерываемая кошмарами, боль в сердце, так и не угомонившаяся. Слишком много непроработанных фобий, слишком много потерь. Сейчас, смотря на инсталляцию, устроенную на Граунд-Зиро, Нэйтен чувствует, как возвращается на двадцать с лишним лет назад, в спокойное и тихое утро. Когда он танцевал и подпевал задорной песенке с магнитофона, воображая о встрече с любимым на выходных, готовил кофе со сливками. Он надевает очки и смотрит сквозь тёмные стёклышки-воспоминания на восемьдесят восемь ярко-синих лучей прожекторов. Их будет видеть весь Нью-Йорк, все в радиусе сотни километров. Лучи света, так похожие на две башни. Люди всё помнят и будут помнить. Даже те, кто родился после теракта, Нэйтен об этом позаботится, ведь сейчас обеспечить трагедии память — единственное, что он сможет сделать. «Я сильный», — мысль пронзается осколком в мозг: звучит как попытка убедить самого себя в том, что он уже не так сильно страдает о том дне. Конечно же, чувства страха и ужаса притупились, но боль в бьющемся сердце, поднимающаяся вновь и вновь каждое одиннадцатое сентября, не отступает. — Эй, — Джеймс хватает его за дрожащую руку, тянет, заставляя прижаться спиной к своей груди, обнимает поперёк талии. — Ты в порядке? — Теперь — да, — Нэйтен прижимается ближе к нему, ощущая запах родного парфюма; так пахнет его тихая гавань. — Я так горжусь тобой, — тихо произносит он. — Ты молодец. — Спасибо. Нэйтен благодарит его за всё. Но в первую очередь за поддержку на протяжение всех этих лет, без которых он, Нью-Йорк, не смог бы выбраться самостоятельно. Джеймс понимает его и без слов.