Смех последней встречи

«Магия не хорошая и не плохая. Всё зависит от того, как ты её используешь». — Десять, — тихий шёпот в обшарпанный стакан, золотой блеск из-под опушенных ресниц, резкий бросок костей и наигранное изумление при виде двух замызганных пятерок. Мерлин смеётся, глуша голос совести переливчатым звоном монет. Просто Гаюс слишком часто врёт Артуру про таверну: ему только и остаётся, что иногда, всего лишь для виду, поддерживать эту легенду. И как же ещё надолго засесть в памяти завсегдатаев и старины Эврика, ежели не фантастическими победами? Позади раздаётся одобрительный свист, и Мерлин — до того, как загорелая рука по-хозяйски расположится на плече — растеряно хмурится, пряча холщовый мешочек, как распоследний вор. — Нехилый улов, — ослепительная улыбка сверкает едва ли не ярче магического золота. Мерлин запинается, неловко уводя выигрыш за спину, но против рыцаря Камелота его попытки тщетны: одно ловкое движение — и тот овладевает мешочком. — Гвейн, — с деланой досадой тянет Мерлин. — Веди себя благородно. К несчастью, в случае этого рыцаря попытки образумить также входят в перечень напрасных. — Брось, Мерлин! Лучше скажи, когда это ты научился играть? — Гвейн клонится ниже: каштановые пряди щекотно задевают ухо; смех сменяется вкрадчивым шёпотом. — Я наблюдал за тобой всю партию, и знаешь: кое-что я всё-таки заметил, — он заговорщически ухмыляется, и Мерлин, вопреки всем пережитым испытаниям, пугается. Так сильно, что на мгновение перехватывает дыхание. Улыбка Гвейна становится шире. — Я знал! Ты смухлевал. Гвейн хлопает его по плечу, нетерпеливо махая Эврику: — Лучшего вина победителю! — кричит так, что на них озирается, по меньшей мере, половина таверны. — Что ты делаешь? — раздраженное шипение только раззадоривает наглого рыцаря: Гвейн с усиленным рвением толкает Мерлина к незанятому столу. — А разве не очевидно? Пью за твой счёт. Мерлин моргает. Бесполезно: Гвейн всё ещё здесь, сидит на узкой скамейке у пыльного окна и выжидательно приподнимает брови. Мерлин — очевидно — сдаётся. — Так что ты хотел? — насупливается, скрестив на груди руки. И даже не думает ждать неподдельный предлог взамен уморительной шутки. — Поговорить. Мерлин серьёзнеет. — Что-то произошло? — А должно было? — Гвейн, избегая его недоумённого взгляда, принимается пересчитывать деньги, — Ты мой друг. Разве я не могу захотеть провести с тобой время? — и, подмигнув, кидает на прилавок уж слишком крупные чаевые. Мерлин тяжко вздыхает: пожалуй, он это заслужил. — Тогда ты выбрал не лучший способ. — О, не ври, — Гвейн весело хихикает, опрокидывая в себя первую кружку. — Мы ведь примерно так с тобой и познакомились. Способ безотказный. Мерлин отстранённо разглядывает кувшин: красивый, пускай вблизи резной узор кажется топорным, да и с края заметен крохотный скол. Он практически заставляет себя развернуться. Интересно, сколько ещё вот таких же кувшинов понадобится, чтобы до конца дня оставить его без монет? — Даже не знаю, кто хуже: ты или Артур. Гвейн смеётся: — Мне напомнить, что ты говоришь о короле? — Ты это про того, что тебе платит? Ну знаешь, настоящими деньгами? — Мерлин, прекрати убиваться из-за какой-то ерунды, — в ответ на вздернутые брови Гвейн драматично закатывает глаза. — Ладно, дружище, даю слово: в следующий раз мы пьём за мой счёт. Я даже попытаю счастья выпросить у Артура для тебя выходной. — Желаю удачи, — хмыкает в кулак, не тая насмешливой улыбки. Невольно, но Мерлин подмечает странности: что грубые пальцы то и дело барабанят нервную мелодию по столу, а рассеянный взгляд надолго задерживается где-то в глубинах кружки; как разговор теряет былую непринуждённость, а извечная улыбка начинает казаться всё более вымученной и фальшивой. — Ты тяготишься, — удивлённо заключает он, во все глаза уставляясь на вздрогнувшего Гвейна. Мерлин поднимается с места. — Мне лучше уйти? — Нет-нет! — Гвейн вскакивает следом, перехватывая тонкое запястье. — Мерлин, прощу тебя, останься, — он выдыхает резко, как перед осознанным падением в пропасть. — Я… мне нужно кое о чём тебя попросить. Мерлин мнётся. — Значит, что-то всё же случилось? — он и сам не заметил, когда успел весь подобраться. — Что-то с Артуром? Он в опасности? — Что? — Гвейн моргает. Мерлин расценивает это как знак и пытается вырваться из крепкой рыцарской хватки: ожидаемо бессмысленно. — Да погоди ты! Артур здесь вообще ни при чём. — Правда? — он замирает, с сомнением вглядываясь в решительное лицо Гвейна. Оба понимают: малейший намёк — и Мерлин сорвётся. — Клянусь. Мерлин медленно садится на стул. Всё ещё готовый вскочить и бежать, но также и выслушать — доверившись другу. — Тогда что? — Только мои глупые мысли о жизни, — Гвейн отмахивается. — Впрочем, можешь их и не слушать: я с самого начала знал, что это плохая затея. — Думаешь, мне будет неинтересно, о чем думает сам сэр Гвейн? Гвейн растягивает губы в кривой ухмылке. — Как по-дурацки звучит… Я ведь и не хотел никогда становиться рыцарем. Мерлин хмурится. — Ты жалеешь? — Нет. Просто жизнь — забавная штука. — И всё-таки ты снова уходишь от темы, — Мерлин выхватывает кружку из вялых рук Гвейна, затем тянет к себе кувшин и напористо срывает с ремня оскудевший мешочек. Угрожает полушутливо: — И ни глотка до тех пор, пока не очистишь душу. Гвейн послушно кивает. — Ты отличный друг, Мерлин. Сомневаюсь, что я заслужил такого. — И лестью ты меня не проведёшь. Гвейн хмыкает: — А жаль. — Не то слово. Так что по поводу мыслей? — На самом деле, все скучно, — опасно покачнувшись на скамье, Гвейн закидывает руки за голову. Смотрит куда-то в бревенчатый потолок: Мерлин подозревает, что тот — впервые на его памяти — избегает чужого взгляда. — В последнее время я часто задумываюсь о смерти. Ну знаешь, о вот этой вот благородной гибели от меча или, что скорее всего и сбудется, коварного колдовства, — он оскабливается: так злобно, что Мерлин рефлекторно сглатывает. — Моргана становится все сильнее, и, как бы мне не хотелось умирать под воздействием чёртовой магии, не думаю, что на войне дадут выбор. —…и что ты планируешь делать? С звучным стуком Гвейн падает на четыре хлипкие ножки. — Ничего. Если я умру, то сделаю это достойно, прикрывая друзей до последнего вздоха, — он с тенью улыбки заглядывает в глаза Мерлина: — Можешь не сомневаться: я не предам Артура. От обезоруживающей искренности становится неуютно. Особенно неуютно, когда понимаешь: среди сидящих вокруг жуликов, пьяниц, бандитов и воров — ты самый главный лжец. Мерлин отводит взгляд. — Я не понимаю… зачем ты мне все это говоришь? — Потому что ты мой первый и по совместительству самый лучший друг, — Гвейн суетливо стягивает с шеи цепочку. Ту самую, что, как шутили другие рыцари, магически усиливает его «неотразимую» красоту: поэтому он и носит её, не снимая. — А у меня хоть и не так много вещей, которые можно завещать, но я всё равно не собираюсь отдавать их в ненадёжные руки. Мерлин ошалело смотрит то на Гвейна, то на зажатую в его ладони подвеску. — Ты хочешь отдать её мне? Улыбка рыцаря становится довольнее. — В каком-то смысле я доверяю тебе больше, чем свою жизнь, — он весело подкидывает цепочку. — Это всё, что осталось мне от отца. — Гвейн, — Мерлин пытается перебить, объяснить, что это слишком большой жест, и что, о духи, он не может просто принять и пообещать хранить — этого недостаточно. Конечно же, Гвейн не слушает. Он перебивает. — Мерлин, я не знаю никого достойнее тебя. Если тебе будет удобнее, то можешь забрать её только после того, как убедишься, что я не дышу, — и прежде, чем Мерлин успевает открыть рот для нового потока возмущений, Гвейн добивает его: — Прошу. Больше мне не к кому обратиться. После такого противиться и дальше — кощунство. Мерлин закусывает щёку изнутри. Размеренно выдыхает. — Я не подведу. Гвейн улыбается. Сжимая его руку в своей, он шепчет: — Спасибо, друг.