***
Жарко. Как же жарко. Их земли никогда не отличались свежим ветром и щадящим солнцем, но проклятый недуг усугублял все в дюжину раз. Ночь, которая, по обычаю пустынь, должна была быть прохладной, не спасала. Кувшин с водой, стоявший у постели, давно опустел. Горячка мучила тело, не давала покоя и сна. Хотя бы на минуту. Амен знал с юношеских лет: болеть — значит быть уязвимым. И презирал слабость и немощность, невозможность ничего сделать, несмотря на всю свою призрачную силу. Он был никем, тем не менее одним из самых главных в механизме их страны. Эпистат — мальчик, юноша, мужчина, проживший большую часть своей жизни в военном училище и выбранный жребием, кинутым тяжелой возрастной рукой. Лучший из лучших, но одновременно никто. Его судьбой распорядилась вероятность. В первый и последний раз. У него всегда был один путь. Эпистатами дважды не становятся, а верховными — тем более. Жар не давал уснуть и обрывки мыслей крутились в больной голове назойливо, до скрежета зубов. Во рту совсем пересохло. Амен потянулся за кувшином и тело тут же нещадно заломило. С начавших было пересыхать и трескаться губ сорвалось тихое ругательство. Можно было бы позвать кого-то, но мужчина сразу же откинул эту мысль, так сильно его от нее воротило. Упрямо потянулся, приподнимаясь на руке, дабы встать самостоятельно. Движение вышло резким, ломота отозвалась сильнее, перед глазами поплыло. Амен позорно сдался, прикрывая веки. Откинулся обратно на мерзко теплую постель. Хотел было перевернуть подушку и прижаться щекой к ее прохладной стороне, но попытка встать забрала последние силы. Стоило еще раз попытаться уснуть, но эпистат уже вовсе не верил в успех. Стало только хуже. Амену показалось, что сознание начало туманиться, вводя его в легкую дрему, но не давая столь желанного отдыха. Он ходил по грани и это его мучило. Амен, вечный слуга Маат, ненавидящий ложь и притворство, подчиняющийся госпоже небес, царице земли и властительнице загробного мира, сейчас боролся с полнейшим хаосом в мыслях, которые метались от одной темы к другой. Вспомнилось детство, далекое и скрытое под туманом минувших лет. Мужчина никогда не ощущал себя обделенным родительской лаской или слишком рано оторванным от матери. Либо он просто затолкал все это настолько глубоко внутрь, что даже не мог осознать. Дразнящие прозвища и косые взгляды не столько гложили его, сколько доставляли зудящую боль между сведенными в раздражении бровями. Почему он это вспоминает? Девятилетнему молодому сердцу могло быть обидно, но не ему. Училище. Путь к должности. Перед глазами мелькали клочки воспоминаний. Годы тренировок, боев, теории и практики. Разодранные в кровь костяшки, забитые мышцы, сражение между соперниками до полусмерти. Сколько их пришлось обойти? И все для того, чтобы судьбу решил жребий. Ну не смешно ли? Как же он устал. Не желая больше думать о прошлом, Амен постарался направить упрямые мысли в другое русло. Фараон. Охотники. Шезму. Хворь лишила его возможности действовать, выполнять верно и преданно его работу. Словно насмешка богов. Неужели черномаги нашли к ним подход? Черномаги. Ложка дегтя в бочке меда. Саднящая рана Египта. Самая очевидная причина хвори. От них нужно было избавиться, так велел новый закон. И Амен, конечно, не смел ослушаться. Да и не было у него такого желания. Так ведь? Черномаги были причиной проклятий, смертей, порч и множества других проблем Та-Кемет, валившихся на голову фараону. Проклятье. Письмо правителя пропало. А вместе с ним пара его вещей, папирус и чья-то темная тряпка. Амен почувствовал, как голова опять загудела и отдала мерзкой болью в затылок. Ах, да. Тряпка одной маленькой, надоедливой врунишки. Вредной и хитрой. Признаться честно, ее небольшой трюк действительно ввел его в ступор, но теперь он не сомневался ни капли: взбудораженный разум все еще имел способность внятно мыслить, и пазл в его голове сложился окончательно и бесповоротно. Та, что шастала по ночам и не умела держать острый язык за зубами. Та, что смотрела с вызовом, как никто до нее, пряча боязнь на дне светло-карих глаз. Та, что нагло пробралась в дом к палачу ей подобных и прихватила дюжину вещей из его жилища, с наглым блеском в очах все отрицая. Эвтида. Амен раскрыл с усилием тяжелые веки, почувствовав чье-то присутствие. — Исфет… Над ним, чуть склонившись, стояла точеная женская фигура. В свете факелов она казалась бронзовой молчаливой статуей и лишь две янтарные мерцающие звезды, там, где должны были быть глаза, выглядели до одури живыми. Нет, это невозможно. Как она пробралась сюда? Прошла через охрану? Эти бездельники вполне могли заснуть на посту. Но пока ему больше верилось, что девчонка — это лишь плод его помутневшего воображения. Амен почувствовал, как к горлу подступает волна сухого кашля и прикрыл глаза. Грудную клетку раздирало. Когда открыл вновь, Эвтида исчезла. Все-таки показалось. Собственные глаза казались горячими и высохшими, и чтобы облегчить неприятное чувство, Амен прикрыл и распахнул те вновь. Моргание. Он должен был изумиться тому, что девичий образ возник над ним вновь, обжигая взглядом, и скользнул куда-то в сторону. Но силы покинули его и вместо них пришло безразличие. Он был готов смириться и с видением, и с настоящей Эвтидой. — Пришла убить меня за накидку? — говорить было ужасно трудно, но мужчина постарался выдавить из себя каплю иронии. На самом деле, неплохой момент, чтобы избавиться от Верховного эпистата: есть вероятность, что все спишут на болезнь. Но Эвтида молчала и ничего не происходило. Амен забыл вдохнуть, когда подбородка коснулись чужие пальцы, мягко поворачивая его голову вбок. Поздно среагировал, но через мгновение жестко перехватил женскую руку чуть выше запястья, крепко сжимая, сковывая движения. Он еще не настолько потерял рассудок, чтоб умереть так глупо, в своей постели. — Что творишь, непокорная? Рта коснулось что-то гладкое, чуть прохладное. Амен смекнул через мгновение, приникая губами к кувшину, жадно глотая воду. Скользнула мысль, что там мог быть яд, но он откинул ее так яростно, будто на эти блаженные несколько секунд полностью уверовал в искренние намерения девчонки. Такой вкусной показалась простая вода из ее рук. Несравнимой со сладостью греческих вин или золотом медовых лакомств из дворца фараона. И Амен подумал, что даже если бы знал про отраву в кувшине, все равно бы испил: так невыносимо страдал он от жажды и кашля. Такое желанное облегчение пришло. Мужчина откинулся обратно на большую подушку, выдыхая свободно, чувствуя, как головная боль чуть отступила. Опомнился, когда понял, что до сих пор сжимает тонкую чужую руку своей громадной. Так легко и удобно пальцы обвивали ее предплечье. Ослабил хватку, а затем отпустил вовсе, краем глаза замечая, как Эвтида сразу же принялась растирать конечность. Наверное, ненароком сжал слишком сильно, плохо контролировал движения. — Спасибо. Он действительно был благодарен. Но при этом чувствовал себя абсолютно жалким. Никто не поил его с рук, но и он сам никогда в подобном не нуждался. Это было унизительно: быть не в состоянии о себе позаботиться и ждать пока боги окажут милость; принимать кувшин от ведьмы, не зная, что в нем, надеясь на спасение. Но, Исфет, кто бы мог подумать, что все его нутро будет плавиться теперь не только от жара болезни, но и от искренней щенячьей благодарности. За подаренные несколько секунд блаженства. За возможность вдыхать воздух, не ощущая огня в груди. — Скажи, зачем пришла. Я не буду злиться, — правда была в том, что он просто не мог. Тем не менее даже если она и хотела его отравить, яд выбрала неудачный, ибо ничего кроме облегчения он сейчас не ощущал. — Помочь хочу. Совсем вам худо, господин, — он повернул к ней голову, и она стала чуть ближе к его постели. Голос ее, мягкий, обволакивающий, ну точно колдовской, звучал негромко, но на удивление искренне. — Вот как? Чем же я заслужил твою помощь, Эвтида? — Амен приподнял одну бровь в притворном удивлении. Слава богам, у него еще оставались силы, чтобы юлить. — А я думал, ты не особо любишь Верховных эпистатов. — Вы, как всегда, правы, господин. Но, видите ли, вместо вас другого приставят, а к вам я уже кое-как привыкла. А вдруг новый мне еще больше не понравится? Нет уж, лучше вы оставайтесь. Амен растянул пересохшие губы в полуулыбке, но на большее не рискнул из-за больного горла. Хотя уж очень повеселила ее простодушная дерзость. Знает чертовка, что не в силах ничего сделать сейчас, вот и пользуется моментом. А на утро он и не вспомнит ничего. Если доживет. Мужчина понимал: вряд ли Эвтида пришла к нему лишь из добрых намерений или из-за страха суровости другого эпистата. Нет, здесь было что-то глубже. Идти на поводу у нее не хотелось, но желание заполучить долгожданный спокойный сон пересиливало многое. — Если хочешь помочь, расскажи что-то. Что-то очень скучное. Хочу уснуть, — Амен похлопал по незанятой части постели большой ладонью, призывая Эвтиду присесть. Поймал себя на мысли, что совсем сходит с ума. Стал бы он в здравом уме садить на свою постель черномага рядом с собственным ослабевшим телом? Да и она хороша. Пришла к нему посреди глухой ночи, сладкими речами пытается помощь предложить. Знает же, что он ее самый опасный враг. Его светлая кожа, оставаясь нетронутой в своей белизне, пропиталась кровью сотен черномагов, на сердце давно повис страшный грех убийств. Амен знал, что он всего лишь инструмент в царских руках. Фараон исполнял свои приказы чужими руками, вешал грехи на чужие души. Но даже так, сейчас ему хотелось, чтобы хрупкая фигура села рядом и подарила покой на несколько часов до рассвета. Потому что желал верить ей. Он видел, как Эвтида мялась, сомневаясь, стоит ли следовать странной просьбе. Не ждала такого, думала, прогонит прочь. Но все-таки решилась. Села аккуратно на самый край, Амен даже не почувствовал, как прогнулась кровать под чужим весом. И она заговорила. Тихо, иногда переходя на что-то схожее с шепотом. Слова ее не походили на выдержки из старых учебников, скорее на рассказ чем-то очень заинтересованного молодого человека или подростка, добравшегося до книг из запретной секции. Она пересказывала легенды о древних богах, об их обычаях, о заморских сладостях, о войнах, о жизни до вторжения Македонского. Само собой, Амен знал все, о чем она говорила, но тон ее, такой простой и будто дружеский, приятно успокаивал, заставлял закрыть глаза. Он не заметил, когда рассказ перетек в ее повседневную жизнь и она с еле заметной тихой радостью делилась, как они проводили время с Реймссом за свитками. И Амен совсем не злился на их выходку с пивом, не желая ее прерывать. Лишь что-то совсем маленькое кольнуло черствое сердце: с ним она не смеялась, открыто себя не вела. Разве что сейчас, но даже так он не был полностью уверен, реально ли происходящее. Сквозь дрему он почувствовал, как холодные ладони приподняли его голову, аккуратно придерживая. Он еле подавил звук удовольствия, когда разгоряченной кожи коснулись ее руки, казавшиеся холодными по сравнению с ним. Раздался тихий шорох и затем его уложили обратно, только подушка стала чуть тверже, но лежать на ней было намного приятней. Даже удобней. — В детстве меня не любили, мальчишки дразнили… Мол, высокая и худая. Хорошо, что Исман был рядом… Амен распахивает глаза, и сон снова уходит на второй план. Эвтида сидит за ним, прислонившись спиной к высокой спинке кровати и подогнув ноги под себя. Его голова покоится на ее коленях. Но сейчас мужчину не смущает эта откровенно дикая для них поза. Ее дразнили в детстве? Видел, как она испугалась, заметив его резкое пробуждения. Видимо думала, что сболтнула лишнего о себе. В глазах страх. Но эпистат до сих пор в недоумении от ее слов. Он мог понять, почему люди шарахались от него что в ранние годы, что сейчас. Мужчин обычно крыла зависть, а женщин он пугал. Слишком выделяющейся внешностью, ростом, физической силой. На него смотрели как на опасность, соперника, диковинную зверушку, но как на приятеля или друга — всего пару раз. Только он никак не мог перенести этот свой опыт на нее. Потому что каждый раз, когда он смотрел на Эву, девушка казалась ему вылитой из бронзы или темного гречишного меда. Стройной и изящной. Красивой. Умной. Сейчас он смотрел на нее снизу вверх и признавал свое маленькое поражение. Вспомнил, как накричал на нее тогда, в ее доме. По делу ругал. Шею тонкую обхватил, заставил на себя смотреть. Ее кожа ощущалась совсем нежной под огрубевшими ладонями охотника, и тогда ему стало почти досадно, что он касается ее так: грубо, резко, с упреком и наказанием. Выводила его из себя безумно. Изворотливая, но недостаточно. Талантливая, но неопытная. Такой среди дворцовых интриг не выжить. Но все равно волновала в нем что-то неясное, непонятное ему. Заметил потом слезы в золотистом взгляде, хоть девушка и улыбаться хищно пыталась. Отступил сразу же, укол вины почувствовал. Как же глупо жалеть преступницу. Но он жалел. И чуть-чуть восхищался. — От чего замолчала, Неферут? — и сейчас смотрел в перевернутое лицо. Загорелое и напуганное. Считывал эмоции. Видел, как свет от факелов подсвечивал ее темные волосы, создавая ореол вокруг головы. — Я думала, вы заснули. Простите, заболталась совсем. Уйти мне? — Эвтида совсем стушевалась, видимо, не зная, как себя дальше вести. Захотела сбежать. — Продолжай, я почти уснул, — сообразил, что это была не лучшая похвала для ее рассказов, но язык у него никогда не был подвешен слишком хорошо. — А про мальчишек забудь. Если мужчина не способен разглядеть красоту, он слеп, — и резко абсолютно жуткая мысль заставила его содрогнуться. Какой же он идиот: — Но, если боишься заболеть — уходи. Хворь сразит — не выкарабкаешься. Видел, как она просияла, и улыбка тронула нежные губы. Совсем не испугалась его последних слов, вообще об этом не подумала. К его сожалению, это длилось не так долго. Девушка вновь от чего-то занервничала, прикусила губу. Амен догадался: хочет что-то сказать, но не решается. Замер в предвкушении. — Мой отец… Да и не отец он мне вовсе. Мама второй раз замуж вышла, когда папа умер. Папа меня любил. А этот нет. Все детство мучилась. И тогда я пообещала себе. Что вырасту и сделаю свою жизнь лучше. Как бы то ни было. Не знаю, зачем это говорю сейчас, — она говорила отрывками, ее речь больше не лилась плавной рекой, но от этого хуже не стала. Тон из легкого превратился в глубокий, и Амен чувствовал в нем такую простую жизненную мудрость, горечь прожитых лет. — Ударить мог не за что. И разговоры его… Мне никогда не нравились. Я не знаю… Не знаю, это все было неправильно. Он лез ко мне и… — голос ее сорвался, Эва прикрыла глаза. Не хотела дальше говорить, виновато отвела голову в сторону. Совестно ей было за такое проявление чувств. Амен потянул руку вверх, касаясь ее лица и поворачивая его обратно. Молчаливо разрешал не продолжать рассказ, раз не хочет. Не удержался — огладил мягкую линию скулы большим пальцем, поддавшись резкому желанию. Теплая, шелковая, какова на вкус? Амен одернул себя. Словил ее удивленный взгляд, а свой, будто смутившись, опустил ниже, по ее шее. Зацепился глазами за почти неприметный кулон. Наверно, тот выбился из-под темного платья. На простой крепкой нити висел маленький, но умело ограненный камешек. Цвет был схож с оттенком его глаз. — Мы живем в жестоком мире, Эва, — о как же хорошо звучало ее сокращенное имя. — У него есть свои законы и правила. Они могут нравиться тебе, ты можешь их презирать. Одни Боги знают, что в этом мире правильно. Жить по ним или нет — выбор каждого, хотя законопослушный человек избавляет себя от многих рисков. Самое главное — оставаться честным и иметь добрые намерение. Даже в трудные времена. Это то, что я знаю наверняка. Он поучал ее как маленького ребенка, но Эвтида не кривила губ в недовольстве и не отворачивалась, тихо внимая его словам. Они были слишком несвойственны ему — Верховному эпистату, жестокому стражу фараоновских законов. И все равно задели ее за живое, заставив встрепенуться. Но она не успела привыкнуть к новому откровению, как вдогонку получила новое: — Днем приходил лекарь. Он не уверен, что я доживу до кровавых вод Нила, — голос Амена звучал отрешенно, но Эву пронзил ужас. До похолодевшей кожи на затылке, до задрожавших кончиков пальцев. Она обязана была ненавидеть его и вспоминать только в самых страшных кошмарах, которые, по правде говоря, не должны ей сниться. Но она не могла. Осознание того, что на ее коленях лежит практически безнадежный мертвец парализовало ее. Амен был огромным. Почти в двое больше ее. Высокий, сильный, привлекательный, статный. Наверняка, очень мудрый. Просто его мудрость отличалась от ее. В глубине души ей нравилось, как он возвышался над всеми. Нравилось думать, что рядом с ним никто ей навредит. Ей некого бояться. Кроме него самого, конечно же. И сейчас это могучее, красивое тело на ее коленях плавилось от жара, головной боли, саднящего кашля. По бледному мужскому лбу скатилась капля пота. И Эве нестерпимо захотелось хоть как-то облегчить чужие страдания, хоть особо чувствительной к чужим бедам она никогда не была. — Закрывайте глаза, господин. Вы заснете, и вам станет лучше, — она попыталась сказать это не слишком ласково, не хотела выдавать себя. Но все равно получилось неописуемо нежно, ее слова сочились заботой. Амен поднял глаза, чтобы посмотреть на нее последний раз. Лед встретился с пламенем. Нектар ее очей казался сладким, он почти чувствовал его на кончике языка. Эва чуть поменяла положение, наклонившись немного вперед. Наверно, ноги начали затекать. Это станет ошибкой. Амен вложил в свое движение последние крупицы сил, который смог собрать: его рука обхватила женский затылок, придвигая ближе к себе. Вкус ее губ был сладким. Дурманящим. Великолепным. Он целовал ее совсем невинно, осторожно, еле двигая губами, прижимаясь к ним почти с благоговением. Не давил и не принуждал, лишь аккуратно огладил шею ниже затылка. Теперь он был уверен: она настоящая. Живая и прекрасная. Эва не вырвалась, не содрогнулась, не порывалась отстраниться. Замерла на пару секунд и расслабила губы, совсем не зная, что делать. Но отдаляться не хотелось. Он украл у нее первый поцелуй, обогнал всех, победил и здесь. Наглый, совсем не стыдился этого. Ему нельзя было целовать ее. Нельзя привязываться к главной подозреваемой. Нельзя, нельзя, нельзя. Но он простил себя. Думал, что исполняет последнюю волю умирающего, который может и не проснуться завтра. А Эвтида была самым чудным предсмертным подарком. Он никогда не позволял себе слабостей. Только сегодня. В последний раз. А потом вспомнил, что хворь заразна. И тут же отпрянул, нещадно себя ругая. Невыносимо было осознавать, что он подверг ее такой опасности из-за собственной прихоти. Виновато заглянул в глаза напротив: — Прости меня, маленькая шезму. Амен уже не видел, как вытянулось ее лицо, какая эмоция завладела взглядом. Он закрыл глаза. И в тишине египетской ночи, под трепыхающийся шум легкой белой занавески, под прерывистое девичье дыхание и блеск лунного камня на ее шее, он подумал, что ничего раньше так не желал, как проснуться в мире, где не существует закона о черномагах. Где она — его. Лба коснулась чужая кожа. Горячка спала под тяжестью сна.***
Но прекрасного мира без кровавых законов не существовало. С восходом солнца начнется новый день, и Эвтида снова ведьма, колдунья и грязное отродье. Она не находила себе места, почти не спала и плохо ела. От любой лепешки и питья ее начинало воротить, а душные ночи та проводила, глядя в потолок пустым янтарным взглядом. Это было ужасно опрометчиво — Реммао и ее «братья по несчастью» начали что-то подозревать. Всегда жизнерадостная, бойкая и дерзкая, сейчас Эва ходила сама не своя. Воды Нила окрасились кроваво-красным, но про эпистата не было вестей. Стража все также стояла у его дома молчаливо, не отвечая ни на один вопрос. Люди перешептывались, разносили сплетни, а Эва не знала чего желала больше: кончины его или выздоровления. Ее ночной поступок был глуп и своеволен, и если наставник узнает — он ее сживет со свету. Но хуже всего было то, что Амен догадался. Он знал. Он все знал. Нужно было придушить его подушкой во сне, оборвать жизненные нити ритуалом. Что угодно, лишь бы не позволить ему проснуться со знанием этой тайны. Но она — самая настоящая дура, спасала его, как хорошего человека, как лучшего друга, как… Нет, это просто кошмарно. Эвтида пыталась успокоиться: вряд ли Амен ни разу не пришел в себя. Точно должен был, но почему тогда не сообщил о ней, не дал приказ схватить и казнить? Хочет сам насладиться ее смертью? Нет, глупость. Совершенно не разумно. Как и все, что она делала, незримые боги. Но это ненадолго унимало ее тревогу. Ночью, голова, не занятая делом, подкидывала ей новые и новые пути развития событий. Исфет, невыносимое мучение. Эвтида молилась богам, чтобы это хоть как-то разрешилось, настолько тошно было пребывать в неведении. Они сидели на обеде, болтая ложками в не очень вкусной похлебке. В этом поселении вообще готовка оставалась желать лучшего, а брать еду из города запретили. — Эвтида! Смотри, там эпистат, — девушка содрогнулась всем телом, когда до нее дошел смысл шепота сидящего рядом Реймсса. Она подняла тусклый взгляд вверх. Живой. Она мысленно просила прощения у всех богов, за свои пожелания ему кончины. Какое невиданное облегчение накатило на нее, когда увидела его высокую фигуру! Амен все еще шагал не очень уверенно, но точно чувствовал себя в стократ лучше. Будь что будет. Она слишком намучилась за эти дни. Быть может, он даже забыл о той ночи или списал все на болезненный бред. Эвтида видела, как мужчина шел, переговариваясь с Тизианом. Они направлялись в их с Реймссом сторону, но совершенно на них не смотрели, и разговаривали слишком тихо, не различить сквозь шум людей рядом. — Господин, вы так и не высказали нам подозрения о шезму в лагере? У вас есть предположения? Может, встряхнуть щенков Реммао? Подозрительные они. Амен молчал. Они проходили мимо своеобразной открытой столовой, и взгляд его подцепил смуглое маленькое плечо. — Пока оставлю свои предположения при себе. Тех мелких не трогать. Начало красных вод — время неспокойное, спугнете еще. Он даст ей отсрочку. Маленький подарок. Позволит думать, что все забыл. В конце концов, он ведь не может схватить ее без доказательств, правда? Эве всего лишь надо быть осторожной. Да и за свое выздоровление нужно отблагодарить. Под тканью женского платья на коже горел кулон-оберег. Амен еще успеет сорвать с ее губ очередной поцелуй. Сегодня Амон-Ра снова победил.