Сказка на ночь

Коридор общежития наполняла собой непривычная слуху тишина. Что неудивительно, исходя из недельной загруженности графика парней. Сумина в их комнате на двоих отчего-то не наблюдалось. Кажется, он говорил что-то о походе по магазинам, возможно просил его сходить вместе или брал несколько купюр взаймы, но Джиншика на тот момент это ни капельки не волновало. А тем более сейчас, когда краснота его мокрых от слёз щёк соответствовала поднявшейся от удовольствия температуре тела. Боль от укуса на вспотевшей, истерзанной зубами руке совсем не ощущалась, сколько бы Хам не старался. Он знал, что на следующий день будет больно; знал — чтобы скрыть эти следы придётся хорошо постараться; знал, что наверняка мемберы заметят неладное и в первую очередь обязательно додумают что-нибудь непристойное; а ещё знал, что они будут чертовски правы, но никогда на самом деле этого не узнают. Едва сорвавшийся с губ стон тут же утонул в подушке; ноги разъехались в стороны, плотно прикрытые одеялом; спина выгнулась неровной дугой; капли белесной жидкости скатились по напрягшемуся животу, пачкая одеяло и трясущееся под ним тело. Джиншику хватило всего несколько коротких движений руки на члене, чтобы обильно излиться от ощущения движущейся внутри игрушки. Не вынимая наружу небольших размеров вибратор, он продолжал надрывно дышать, без конца нажимая на маленькую, едва заметную кнопку. Внутри всё дрожало каждый раз, когда игрушка начинала работать снова, задевая чувствительную простату. Хам понимал, что ему следовало остановиться; он и правда не мог больше делать то, что раньше — часто и без страха быть обнаруженным. Но не смотря на отчаянные попытки борьбы с желаниями, парень не останавливал движений руки. Он игрался с самим собой, вынимая и повторно засовывая; вытирал пылающие щёки, размазывая катившиеся слёзы; тихо мычал, глуша рукой рвущиеся из него стоны и продолжал терзать себя, испытывая невероятные ощущения — после оргазма его тело становилось до невозможности чувствительным. Время словно остановилось — Джиншик действительно прекратил за ним следить. Как и не слышал звука открывшейся входной двери коридора общежития. Но следовало только знакомому смеху оживить помещение, как голова Хама особенно резко прояснилась. Мысли прерывались: всплывали все страхи: один хуже другого. У него, чёрт возьми, очень мало времени. Спрятав под подушку свое часовое развлечение, он, как только мог, постарался привести себя в порядок. Надетые наспех штаны неприлично выпирало не желающее сходить возбуждение; накинутая сверху футболка неуверенно, но спасала дело. Закрытая шторка должна быть хоть немного, но скрыть его покрасневшее лицо, а заправленная кровать — убрать — если таковые будут — промелькнувшие подозрения. Сумин застал его тянувшимся к ручке двери и тут же приветственно улыбнулся, заталкивая обратно в комнату. — Ты проветривал? Здесь странно пахнет, — голос Чхве звучал вопросительно, да и сам он осматривался так, словно впервые находился в их общей комнате. К несчастью Джиншика, Сумин проделал всё то, чего он так боялся. Ноги повели его к окну, руки велели приоткрыть шторы, а любопытные глаза — напряжённо и без улыбки начать исследовать лицо Хама. — Твои глаза... Они опухшие. Ты плакал? — с беспокойством спросил Сумин, подходя ближе. Ничего удивительного, по мнению большинства мемберов, в том, что Джиншик много плакал не было. Так считал и Чхве, шутя, что причина этому кроется в его больших глазах. — Ты знаешь, что можешь поделиться со мной чем угодно, так ведь? Хам неуверенно кивнул, вглядываясь в глубокие, заполненные искренностью глаза. Для него Сумин был божественным созданием. Как это называют? Идеальный типаж? Когда кажется, что все вокруг выглядят настолько далеко от совершенства (он — совершенство), что в глазах щиплет; в голове блуждают мысли о том, что его волосы намного приятнее, чем любое, что когда-то находилось в руках; прикосновения отдаются сладкой тяжестью в груди, горечью от невозможности получить большее, а присутствие заполняет до краёв, словно он — тот человек, который делает тебя полноценным. Бывают и глупые мысли о том, что внутри себя хотелось бы иметь вовсе не игрушку; что без одежды Сумин выглядел прекраснее, сколько бы не крутился вокруг зеркала в поиске своего, остаточного стиля. Джиншик уверенно мог сказать — увидеть лицо Чхве на самом пике удовольствия — равносильно тому, чтобы кончить без прикосновений к себе. — Ты ещё и красный до чёртиков, — легонько похлопав Джиншика по шее, Сумин отошёл на несколько шагов, чтобы нараспашку открыть окно. Снова поправил занавеску, лишая комнату вечернего солнечного света и с осторожностью присел на лениво заправленную с утра кровать. Он едва помещался на ней, даже когда сдвигал половину сгруженных в порыве пакетов. — Пересядь на мою, — пробормотал Джиншик, хрипло откашлявшись. Его голос казался севшим, словно всего несколько минут назад он с энтузиазмом срывал горло громкими стонами. Не разобравший смысла тихо произнесенной фразы, Сумин продолжал следить за его выражением лица, слегка нахмурив брови. — Пересядь на мою, если тебе не удобно. Повторять в третий раз Хаму не пришлось. Его голос всё ещё слегка хрипел, но проговорить предложение громче далось ему без проблем. Улыбнувшийся Чхве с пересадкой временить не стал и завалился на кровать соседа почти с нетерпением. Сумину наверняка ужасно хотелось узнать причину слёз своего маленького ходячего беспокойства. — Присядь, пожалуйста, — похлопав по месту рядом с собой, мягко произнёс он. Тепло в его глазах излучало спокойствие и обещало полнейшую безопасность. Джиншику не стоило сомневаться в нём ни секунды дольше и он смиренно присел рядом, втянув плечи. Сумин, заметив его скованность, решил продолжить прерванный монолог: — Тебе не кажется, что ты чувствуешь себя хуже в последнее время? Я замечаю это не только на твоём лице... Я чувствую, что морально ты тоже запираешься. То есть, да, я понимаю, что у нас сейчас очень много работы, но тебе не нужно молчать о том, что тебя тревожит. Дыхание Сумина от пылкой речи чуть сбилось, но взгляд его продолжал скользить по смущённому, ещё более красному лицу соседа. Глаза Джиншика подозрительно блестели, чёрт возьми, почему этот парень такой заботливый? Не ожидая получить подобную волну поддержки, Хам ужасно растерялся. — Я... — промямлил он, перестав контролировать слёзы. В тот момент разговор казался невыполнимой задачей; сложной до чертиков. Несколько маленьких капель упали в ладошку Сумина, пальцы которой слегка касались мокрого лица Джиншика. Мягкость его подушечек ощущалась до жути приятно. Хам разрывался: отдернуть его руку или позволить ей касаться себя столько, сколько потребуется обладателю. Урвать открытую нежность от объекта своей симпатии — то, чего ему и правда хотелось, без перерывов и навсегда. Перехватив ладонь вздрогнувшего от неожиданности Сумина, Джиншик сжал её в своей, вспотевшей от волнения руке. — Почему тебе нужно быть таким хорошим со мной? — с волнением в голосе решился спросить Хам, крепко сжав пальцы чужой руки. Его глаза блуждали по телу Сумина, но не останавливались; не ловили детали, ведь Джиншик знал его чуть ли не наизусть. — Иногда мне кажется, что ты видишь всё и делаешь это специально. Тебе нравится меня дразнить? Знаешь, это совсем не... — Кто кого дразнит, Джиншик? — голос Чхве казался стальным, и это то, чего так хотелось услышать Хаму — серьёзность в его голосе; узнать о его намерениях; перестать испытывать чертову надежду, потерять её или обрести что-то большее. — Ты делаешь те вещи, которые нравятся мне в тебе. Ты улыбаешься и я забываю, что в этом мире кроме тебя есть кто-то ещё. Твой смех завораживает, в курсе? Я теряю нить разговора, когда вижу твои новые дизайнерские шмотки, кто вообще шьёт на тебя это всё? Черт, я понимаю, что это красиво, но это лишает меня рассудка. Ты говоришь, что дразнить тебя — это плохо с моей стороны? Да у меня встаёт от твоих действий ежесекундно! Сумин мог говорить сколько угодно, распаляясь всё больше и больше, но Джиншик не хотел, не позволил бы себе не познать то, о чём так долго думал, прокручивал в мыслях: его, тонкие и покусанные на своих — красных и солёных от слёз губах. Поцелуй был... Мокрый, чувственный и чертовски возбуждающий. То, чего никак не ожидал Хам — всё представлялось ему не таким ярким, почти блеклым и несбыточным. Руки Чхве шарили по его телу нестерпимо, с присущей только ему невероятно дерзкой жадностью. Касания граничили между болью и удовольствием, руки сжимали бёдра до небольших синяков, а сам он словно пылал, нависая и загораживая любые пути к отступлению. Так, будто и правда верил, что Джиншик просто возьмёт и уйдёт. — Ты мне нравишься, так нравишься, — его шёпот ласкал покрасневшие уши Хама, касался через одежду, отдавал прямо в яростно бьющееся о грудную клетку сердце. — Ты выглядишь так сексуально, когда плачешь. Я не понимаю: тебя хочется защитить или затащить под себя? Наверное, последнее? Так, чтобы ты сорвал горло от стонов, когда я... — Заткнись, — перебил Джиншик, смущённо прикрывая глаза. Короткий смешок, и губы Сумина поочередно коснулись дрожащих век. Рука Хама легонько коснулась вздымающейся от частого дыхания груди парня и остановилась, просяще сжимая футболку. Чхве намёк понял с первого раза: с энтузиазмом стащил с себя верхнюю одежду, откидывая её на свою и без того заваленную вещами кровать. Да, будет тяжело, но никто из них не думал о том, что обещало пугающее «потом». — Приподними руки, стесняшка, — лизнув — словно кошка — приоткрытые губы Хама, попросил Сумин, хватаясь трясущимися пальцами за конец глупой, принтованной футболки. — Обычно ты не носишь такое... Джиншик смущённо улыбнулся, пряча лицо в изгибе шеи парня, тем самым мешая ему до конца снять жутко нелепую вещицу. Не сразу, но дорваться до желанного тела у Сумина получилось. Ему стоило только коснуться к ничем не скрытой, оголённой коже, чтобы сорваться в тихий, откровенно притягательный для ушей Хама стон. Запах его тела окутывал, завораживал, нагло отрывал от реальности происходящего, заставляя плавиться и жадно вдыхать — всё равно что заново учиться дышать. Глаза Джиншика казались помутневшими от испытываемого удовольствия. Сумин всё ещё был для него совершенством — вид стройного тела; его естественный аромат, кружащий голову; голос, уносящий за пределы вселенной; несдержанные стоны, срывающиеся от малейшего прикосновения к напряжённому члену под оставшимися слоями одежды. Желание завладело ими целиком, заставляя без остатка погружаться в друг друга и сходить с ума от заполнившего всё внутри жара. Всего секунда и Джиншика накрыл оргазм. Стыдно говорить — он кончил всего лишь от осознания, что происходящее — не его влажный сон, и что Сумин, нависающий над ним и упирающийся стояком в напряжённый живот — делал это на самом деле, прямо в этот чертов миг. — Забавно. Я думал, что тебя кроет меньше, чем меня, — плохо скрывая рвущийся наружу смех, произнёс Чхве. Его голос звучал до черных пятен перед глазами сексуально — отдавал порочной хрипотцой. Джиншик, закусивший губу до крови в порыве сдержать стон, на слова парня реагировать не спешил никак. Его уносило от мыслей о том, что ничего ещё не закончилось. Он терялся в заполнявшем его забытии, полностью отдаваясь ощущениям и толкаясь навстречу прикосновениям. — Давай... — потянувшись к резинке штанов, с нетерпением пробормотал Джиншик. Парню хотелось хныкать от желания ощутить большее — почувствовать его в себе, направить глубже, заставить кричать и обильно кончать, придерживать за бёдра, не давая покинуть доверчиво раскрытое для него одного тело. — Сделай это, пожалуйста. Сумину не нужно было думать дважды. Его пальцы ловко подцепили края нижней одежды. Потемневший взгляд Джиншика распалял всё сильнее. Хотелось заставить его умолять; плакать от удовольствия и унижения; смешивать слёзы с наверняка испачкавшей хорошенькое личико спермой. Коротенькое мгновение — рука Чхве зарылась под подушку в поиске хоть чего-либо подходящего им для комфортного секса, но пальцы зацепили то, что выбило все мысли из головы, оставив только одну — какого, спрашивается, хрена. — Шик-а? — достав наружу тёмного цвета игрушку, вопросительно произнёс Сумин. Джиншик, учуявший подобную ситуацию издалека, заранее прижал тело парня ближе к своему, крепко обхватив руками. Он прятал пунцовые щеки, зарывшись в растрёпанные, слегка влажные от пота волосы Чхве и единственное, что мог себе позволить — молиться о том, чтобы его не высмеяли прямо здесь и сейчас. — Так твои глаза тогда... Посмотри на меня. Чуть разжав объятия под сильным напором голоса парня и хлопнув слипшимися ресницами, Джиншик неуверенно встретил горячий, наполненный нескрываемым желанием взгляд. — Я думал, что что-то случилось, но ты... Баловался, да? — аккуратно отставив игрушку к дальнему краю кровати, спросил Сумин. Кажется, происходящее его заводило чертовски сильно. — Ты подготовился, верно? Ты знал о том, что произойдёт? Знал и скрывал от меня... — направив пальцы к сжавшемуся, растянутому небольшой игрушкой совсем недавно анусу, он несильно надавил, больше дразня, чем пытаясь действовать. — С этим... Это же совсем не то, да? Ты мечтал обо мне? Думал? Как много раз? Тебе хотелось, чтобы я был... В тебе? Прямо сейчас? Хочется? Джиншик слышал, но не соображал. Он не находил ответа ни на один заданный ему вопрос, желая лишь получить то, о чём так давно мечтал. Сумин же похабно сверкающие от желания глаза игнорировал, как только умел, доводя парня тихими, односторонними разговорами. — Скажи мне, что ты хочешь этого. Ты ведь хочешь? Ну же, — смазав пальцы нашедшейся там же, где недавно обнаружилась игрушка смазкой, Чхве продолжал терзать требующее внимания тело. — Твои бёдра двигаются сами по себе. Ты молчишь, но твоё тело... Скажи, что ты хочешь. Скажи, иначе я не сделаю ничего. — Сделай что-нибудь. Ты мне нужен, быстрее, — голос Джиншика дрогнул, под конец превращаясь в несдержанный плач. Сумин, нежно вытирающий с его щёк холодные слёзы, выглядел поистине дьявольским. — Ну же, пожалуйста. Прошу... Приоткрытый в немом стоне рот заполнили грубые пальцы, лишая Хама последней возможности здраво мыслить. Член внутри был горячим — Джиншик чувствовал каждую венку, сжимаясь вокруг него и поджимая в нетерпении пальцы. Смазка издала характерный, смущающий звук, стоило бёдрам Сумина столкнуться с чужой кожей. Никому из них больше не было дела до разговоров. Первый плавный толчок, второй — более резкий — Джиншик почти хнычет, теряясь в ощущениях и потираясь спиной об измятую простынь. Его тело потряхивало и выгибало навстречу к каждому несдержанному толчку. Хотелось всего Сумина — навсегда, оставить внутри себя, не отпускать ни на секунду, заставить делить постель круглосуточно и без перерывов. Только бы никогда не отпускать его со своих объятий. Чхве простонал негромко, прикусив кожу чуть ниже ключиц Джиншика, изливаясь внутрь и теряя способность даже дышать. Хам кончил почти следом, не прикасаясь к себе и ловя искорки перед закрытыми в порыве глазами. Какой это по счету оргазм? Кажется третий — самый яркий и наверняка надолго запомнившийся. Сумин, наскоро пришедший в себя, принялся зализывать оставивший им же в порыве укус, лениво водя пальцами по мягкому, ровно вздымающемуся от дыхания животу. — Как думаешь, я был лучше твоей игрушки? Его ревность казалась нереальной даже в наполненную сказками ночь. Джиншик улыбнулся, хватаясь за реальность, не желая так быстро проваливаться в царство Морфея. — Ты не поверишь, но намного лучше. Хотя... — выдержав напряжённую паузу и потяжелевший взгляд Сумина, Хам продолжил: — Игрушку уговаривать не приходилось. В этом ее, наверное единственный, плюс. — Так может повторим когда-нибудь? Раз игрушка не может удовлетворить твои потребности, — за весёлым тоном Чхве скрывалась серьезность данного вопроса. — Обязательно повторим, обязательно. Засыпая, они чувствовали улыбки друг друга, как самое яркое, что могло запомниться той ночью. Даже звёзды за окном не желали с этим спорить, забаваляясь с луной, как единственной любимой ими спутницей.