Мотылёк и пламя

*** В ночь после победоносного возвращения султана с Косова поля словно хрустальное крошево падал первый снег. Слишком ранний для Османской Империи — всего лишь начало ноября. Будто её порывистое горячее сердце внезапно сковало холодом. Лале тщетно весь день пыталась себя убедить, что её абсолютно не волнует тот факт, что Мехмед ни разу даже не посмотрел на неё во время приветствия вернувшихся с войны, не смотрел так старательно, будто взор мог превратиться в ожог. А ведь она так ждала его возвращения… Каждый день, вопреки собственному разуму, как грешница, вкусившая запретного плода и уже не способная остановиться. Шехзаде отравил её сны: то до стыдного чувственные, в воспоминаниях о жгучих поцелуях, то — страшные, где демон её грёз погибал на поле боя. Она тосковала по нему… и боялась потерять. Что это за неодолимое мучительное чувство?.. И почему оно стало настолько сильным, что Лале, наступив на горло обиде, уязвлённой гордости, пришла ночью на эту тренировочную площадку, где Мехмед упражнялся с саблями?.. Почти как в тот день перед отъездом, только на этот раз он был совершенно один. Несчастный деревянный манекен грозился вот-вот превратиться в опилки под мощными выверенными ударами. Несмотря на минусовую температуру, шехзаде вновь тренировался без рубашки. Казалось, от его разгорячённого тела исходит такой жар, что снежинки тают ещё на подлёте, но при этом в чёрных глазах клубилась студёная ярость. Та самая полностью осмысленная, острая, как стальной кинжал, но оттого и ещё более жестокая. Лале замерла как вкопанная, не в силах сдвинуться с места, забывая даже дышать. Дело было не в хищной силе, не в скульптурной красоте шехзаде в этот момент, а в той убийственной ауре, которую он распространял. На коже прибавилось боевых шрамов. Воистину, лёд и пламя соединились в одном невозможно противоречивом мужчине. ⁃ Кого бы вы ни представляли на месте манекена, вашим врагам остаётся только посочувствовать. — взяв себя в руки, Лале всё же решилась приблизиться и заговорить. Даже со спины в полутьме было видно, как Мехмед напрягся, услышав её голос. На секунду помедлил, будто не желая оборачиваться, будто встреча с ней спустя почти месяц разлуки не радовала, а ранила его, но всё же вложил саблю в ножны и повернулся к ней, тяжело дыша после упражнений. ⁃ Опять вы среди ночи покидаете дворец, моя дорогая безрассудная кузина. Лале неловко молчала. Всё вокруг неё в последнее время складывалось ужасно. Сандру обвинили в шпионаже и сослали; Владу, который после победы османов на Косовом поле видел несправедливую казнь нескольких тысяч своих соотечественников, пришлось отправиться в Валахию, где его ждали ненавидящие его бояре и предатели; Кемаль и Нурай были так ужасно, так несправедливо убиты, едва вкусив свободу и счастье. И этот проклятый «особый посол»… кто он? Что ему нужно?.. Аслан, её дорогой друг, которого Лале любила как брата, теперь, вернувшись с поля боя героем, предлагал ей пожениться, пока Мурад не выбрал племяннице менее подходящего жениха, и смотрел тоскливым ищущим взором, на который Лале ничего не могла ответить. В её душе поселилась скорбь и тревога, преследующие, лишающие сна. И на фоне всего этого странное поведение Мехмеда, который избегал её весь день по возвращению, было последней каплей. Ей хотелось просто уткнуться лицом в подушку и разрыдаться. Но вместо этого ноги сами привели её к нему, будто Мехмед стал для неё и ядом, и единственным лекарством. Но как облечь всё это в слова? Как объяснить ему, не уронив достоинства, эту настойчивую потребность в встрече с ним, пусть и посреди ночи? Что вообще говорить?.. ⁃ На улице стало очень холодно. Вы не против, если мы поговорим где-нибудь… во дворце? — наконец сказала Лале, красноречиво глядя на шехзаде, который надел лишь лёгкую рубашку, и покраснела, смущаясь атаковавшей её заботы. Мехмед изумлённо вскинул брови, явно не ожидая такого приглашения, тем более в такой час. Настолько, что мог только молча кивнуть и последовать за ней. Сама не понимая точно, что и зачем она делает, Лале внезапно осознала, что привела Мехмеда вовсе не во дворец, а в заброшенный домик его матери, потому что он находился гораздо ближе к тренировочной площадке. Вновь замерла в нерешительности, но шехзаде только криво усмехнулся, заметив её заминку, и первым открыл входную дверь, пропуская Лале в дом. Зайдя в просторную комнату, где любила порой бывать, девушка всё в той же тишине положила дров и, сев у камина, принялась разжигать огонь. Однако руки отчего-то дрожали и не слушались, поэтому, сколько бы она ни ударяла кремнём о кресало, не получалось высечь искру из огнива. Неизвестно, как долго бы ещё её попытки оставались бесплодными, если бы поверх её холодных изящных ладоней вдруг не легли горячие мужские. Её спина, к которой он приник в этих странных почти объятиях, словно превратилась в оголённый нерв. Чуть крепче сжав её маленькие руки в своих, Мехмед вновь ударил кремнём по кресалу; раз — и вспыхнувшая искра «упала» в камин. Огонь разгорался постепенно, словно раздумывая, но всё же вскоре вспыхнул, освещая и согревая комнату, однако ночные гости заброшенного дома не спешили отстраняться друг от друга, охваченные одинаковым желанием продлить мгновение случайной близости. Медленно, выводя замысловатые узоры, Мехмед вдруг погладил большими пальцами её озябшие ладони, всё ещё не выпуская из своих; длинные ресницы Лале дрогнули, как крылья вспугнутой бабочки. На мгновение она напряглась, словно перетянутая тетива. Все тревоги последнего месяца и невозможность поделиться ими хоть с кем-то, одиночество и страхи вылились в единый порыв: не вполне отдавая себе отчёт в собственных действиях, Лале повернулась в руках Мехмеда и обняла его, уткнувшись в изгиб между шеей и плечом. И совершенно неожиданно нашла в этих объятиях то, чего меньше всего ожидала найти рядом с Мехмедом — успокоение. Не доверяя реальности происходящего, шехзаде медленно обхватил её хрупкий, словно цветочный стебель, стан в ответных объятиях, и обеспокоенно поинтересовался: ⁃ Что-то случилось? Лале тихо вздохнула, тщетно пытаясь разобрать сумбур в своей голове. Сердце её билось как бешеное, всё ещё не позволяя мыслить здраво. Ответила вопросом на вопрос: ⁃ Почему в этом походе вы не прислали мне ни одного письма? И почему сегодня на приветствии ни разу даже не взглянули, словно намеренно избегали? Случайно дрогнувший голос выдавал с поличным всё её неравнодушие к озвученному, гораздо более сильное, чем Мехмед мог ожидать. ⁃ Отец намерен со дня на день объявить о твоей помолвке с этим… Асланом. А я пока так и не нашёл способа этому помешать. Будь его воля, он бы собственными руками задушил ничтожного раба, посмевшего возжелать Лале, но ещё с тех пор, как она пришла просить меч для этого своего «друга», помнил: поступать подобным образом — всё равно что собственноручно толкнуть Лале в объятия наглого рыжего выскочки. Ощущая себя загнанным зверем, Мехмед действительно усиленно искал способ расстроить грядущую помолвку, а Лале избегал лишь потому, что опасался: и так трещащее по швам самообладание окончательно рухнет, и тогда он может натворить бед. ⁃ Что?! — слегка отстранившись, девушка посмотрела на него расширенными от изумления глазами. — Нет, не может быть. Прежде дядя сказал бы мне об этом. ⁃ Тем не менее, это так. Он сказал об этом Халилу-паше, когда мы уже приближались к столице по возвращению. — холодно отрезал шехзаде, и, поколебавшись с секунду, добавил: — А мне лично он говорил это ещё раньше, когда я попросил у него твоей руки. Сказал, что я всё ещё не достоин тебя после… того, что случилось между нами несколько лет назад, и Аслан будет для тебя более подходящей партией. Лале недоверчиво вскинула брови. Чтобы дядя, который больше всех радовался и даже хвастался изменениями и успехами Мехмеда, сказал ему… вот прямо так? Конечно, он заботился о чувствах племянницы, и действительно мог отказать по тем самым соображениям, но чтобы открыто сказать гордому сыну, что презираемый им пленный принц — достойнее?.. Тьма, плескавшаяся в чёрных глазах Мехмеда через край, давала однозначный ответ на этот вопрос. Он вдруг сжал её талию ещё крепче, почти до боли, словно она могла вот-вот исчезнуть, и глухо произнёс: ⁃ Я был глупым самонадеянным мальчишкой, ненавидевшим весь мир. В том числе и тебя, за то, что отец тобой дорожил больше, чем родными дочерьми, тогда как меня убрал с глаз долой из столицы сразу после смерти матери, практически забыл о моём существовании. Это, вместе с твоими личными качествами, всегда ставило тебя на ступень выше — как мне казалось, несправедливо. Да, я почти ненавидел тебя… и желал. Тогда мне казалось, что власть и грубая сила — единственное, что может вывести меня из тени, из непроглядной темноты. Я мыслил убого, ограниченно и невежественно, как все те, кого сейчас презираю. Мне нет оправдания, я понимаю, что отец отчасти прав и что ты, возможно, никогда не сможешь полностью простить меня. Но неужели нет ни единого шанса исправить прошлые ошибки? Неужели что бы я ни делал — я никогда не стану достойным… любви? Твоей и отца. Лале вздрогнула и, кажется, даже перестала дышать от нахлынувших эмоций. Больно прикусила губу, тщательно подбирая слова. Прежде они с Мехмедом старательно избегали разговора о произошедшем до его изгнания, ограничиваясь отдельными обрывистыми фразами. Мехмед не раз говорил о раскаянии, но сама она никогда не отвечала на это ничего конкретного. Возможно, настало время?.. ⁃ Исправить прошлое не дано никому. В наших руках лишь настоящее и будущее. Это касается не только тебя, но и дяди Мурада. Он тоже совершил большую ошибку, которую многие на твоём месте сочли бы непростительной, когда изгнал тебя, маленького, потерявшего мать, из-за собственных страхов и чувства вины. Мне сложно даже вообразить, какую боль тебе это причинило. И всё же сейчас ты искренне готов простить его, я ведь права? Потому что дядя сожалеет, признаёт свою вину перед тобой, гордится твоими изменениями и достижениями, возлагает большие надежды, а главное — пытается хоть как-то, как умеет, восполнить своё отцовское участие в твоей судьбе, в ваших отношениях. Исправляет ли это прошлое, отменяет ли всю причинённую боль? Нет. Но вместе с тем — даёт ли надежду на будущее, шанс завязать крепкие семейные узы между вами? Безусловно. Простить — не значит забыть, Мехмед; простить — значит вновь открыть своё сердце, несмотря на рану. Это не просто, даже не так — это очень тяжело, и прощение представляет собой не нечто единовременное, а постоянный, порой мучительный труд с обеих сторон. Ты и сам знаешь это. Так и с той болью, что ты причинил тогда мне. Полностью утратив дар речи, шехзаде безотрывно смотрел в её ласковые глаза, чутко улавливая даже малейшее изменение в эмоциях, и слушал как зачарованный, боясь поверить услышанному. Видя его удивление, сомнение и надежду, Лале порывисто протянула руку к его лицу, погладив колючую от едва заметной щетины щёку в каком-то надрывно-нежном жесте, и, собравшись с духом, твёрдо добавила: ⁃ Я прощаю тебя, потому что от всей души верю, что ты изменился, намного вырос духовно и больше никогда не причинишь мне подобной боли. Пожалуйста, не предавай эту веру, она досталась мне тяжело. И это всё, о чём я прошу взамен. Что же до так задевшего тебя недопонимания, возникшего в разговоре с дядей Мурадом… может, стоило сначала попросить моей руки у меня самой, а уже потом спрашивать его благословения? Потому что всё решится очень просто, если я поговорю с ним и расскажу, чего хочу сама. Дядя сможет всё понять и не откажет мне. Нам. ⁃ То есть… — теперь уже голос Мехмеда слегка дрогнул, что было несвойственно ему, привыкшему держать себя в стальных оковах. — Лале, ты согласна стать моей женой? ⁃ …Да. Да, я согласна. Все прочие слова стали излишни. Моментально, крепче любого вина опьянённый её словами, что были самым недвусмысленным признанием, Мехмед впился в её сладкие губы жадным поцелуем, будто приникший к чистому роднику путник, доселе мучительно страдавший от жажды. Стало абсолютно очевидным, почти смущающе откровенным то, как они с Лале скучали друг по другу весь этот месяц разлуки. Он, наконец, понял: Лале не считает его недостойным её, хотя имеет на это полное право, и ей нет в её сердце никакого другого мужчины, кроме него. Он, наконец, завоевал её сердце, завладел её мыслями, душой; нет и не будет в его жизни завоевания более важного, чем это. Ликование казалось бы недостижимой победы, бешеная неуёмная страсть смешивались с давным-давно забытым чувством, подозрительно похожим на щемящую нежность и счастье. Всегда чувствующий неудержимо ярко, будь то сносящий голову гнев или слепящий радостный восторг, Мехмед будто переживал в этот миг взрыв сверхновой в своей тёмной, волевой, израненной душе. А Лале отпускала одну за другой свои горести, словно идя из тьмы на свет, где путь ей указывали именно чувства к Мехмеду. Наконец-то не терзающие, невыносимые и нежеланные, а глубокие, сильные и дарящие радость. На улице падал первый снег, предвещая ранние холода, но огонь согревал двоих, забравших себе эту ночь без остатка.