Его пальцы аккуратно скользнут по полям шляпы и легко подхватят её, поднимая с головы Дзигэна. Карие глаза вначале расширятся от удивления, будто тот не поверит в происходящее, но уже в следующий миг веки доверчиво прикроют их. Стрелок чуть качнёт головой, ухмыльнётся и пятернёй зачешет густую тяжёлую чёлку назад, полностью открывая лицо.
Гоэмон подцепил края шляпы и медленно снял её с головы стрелка, словно всё ещё боясь потревожить его. Лицо Дзигэна, расслабленное и неподвижное, совершенно не изменилось от того, что его бессменное убежище больше не было с ним. Он не сопротивлялся, но и не соглашался с происходящим. Щемяще-липкое осознание собственной порочности прокатилось по внутренностям Гоэмона. Он чуть было не сжал шляпу в руках, ломая поля и тулью, но вовремя спохватился и бережно положил её на тумбочку. Она и так много чего перенесла и скоро уже потеряет приличный вид, но ему совсем не хотелось, чтобы это произошло из-за него. Освободившиеся ладони горели и подрагивали от нетерпения, и Гоэмон сжал и разжал кулаки, чтобы хоть немного успокоиться. Не удержавшись, он провёл пальцами по лбу Дзигэна, убирая с его лица прилипшие волосы. Даже ресницы стрелка не дрогнули — Гоэмону могло бы показаться, что он трогал труп, если бы не тепло живого тела и тихое дыхание.Пиджак, галстук, рубашка — словно рубежи обороны. Они будут отступать один за другим, когда он справится со всеми пуговицами, распутает шёлковый узел и потянет полы в стороны. Дзигэн только хмыкнет и послушно поведёт плечами, помогая снять с себя ставшую лишней одежду. Возможно, он даже слегка улыбнётся — не широко и язвительно, как обычно, а легко и лукаво, подначивая самурая и дальше делать с собой всё, что заблагорассудится.
Дзигэн лежал неподвижно, но от этого раздевать его было совсем не проще. Гоэмона бросило в жар, пока он терзал несчастный узел галстука. Он снова прикрыл глаза, усмиряя своё сердце и отгоняя навязчивое желание срезать его Зантецукеном. Галстучный узел — не самое сложное, что может встретиться в жизни, достаточно лишь подойти к нему с умом и терпением. Его пальцы, наконец, нашли нужную последовательность, и галстук с тихим шорохом скользнул под воротником рубашки и желтобрюхой змеёй свернулся по соседству со шляпой. Пуговицы сдавались одна за другой. Вначале расстёгнутые манжеты выпустили из объятий крепкие запястья. Гоэмон задержался, чтобы подержать в руках широкие ладони Дзигэна, ощупать его мозоли — вечное напоминание о тысячах прикосновений к револьверу. Он на короткий миг переплёл свои пальцы с его, но тут же, опомнившись, оставил их в покое. Следом пришёл черёд планки на рубашке. Руки Гоэмона скользили по вздымающейся и опадающей груди Дзигэна, расправляясь с пуговицами. Дорогая гладкая ткань расходилась, не удерживаемая больше на месте, открывая оливковую кожу. Гоэмон развёл полы рубашки в стороны и чуть отстранился, любуясь видом. Не то чтобы он редко видел стрелка без одежды — их банде часто приходилось ютиться в крохотных комнатушках и переодеваться там же. Но обычно он стыдливо прятал глаза, скрывая заинтересованный взгляд, тогда как смотреть самурай хотел без конца и не отрываясь. Хоть Дзигэн и не особо утруждал себя тренировками в отличие от самого Гоэмона, но с их образом жизни и его алкогольной диетой нагулять лишний жирок было физически невозможно. Высокий рост, широкие плечи и тонкие мышцы, оплетающие его тело, делали картину достойной внимания. Длинные пальцы невесомо коснулись груди Дзигэна, очертили там небольшой круг, словно привыкая, и медленно заскользили вниз — дальше по дорожке чёрных волос. Лишь коснувшись ремня брюк, Гоэмон отдёрнул руку, резко выйдя из мечтательной задумчивости. Ощущения были хоть и не особо привычные, но приятные, и самурай прилежно запомнил их, чтобы потом добавить недостающий элемент в свои фантазии. Он наклонился ещё ниже, просовывая одну ладонь между спиной Дзигэна и диваном. Поддерживая стрелка второй рукой за затылок, Гоэмон снова сел, усаживая и своего компаньона. Безвольное тело тут же повисло на нём, а тяжёлая голова легла на плечо. Горячее и ровное дыхание щекотало его шею, отзываясь глухой пульсацией в животе. Гоэмон не удержался и погладил Дзигэна по волосам. Раз, другой, зарываясь пальцами и скользя между прядями. Он снова поймал себя на том, что слишком задумался, быстро раздел стрелка, обхватил его обеими руками и так же бережно уложил обратно. На какой-то миг они поменялись местами: это нос Гоэмона упирался в изгиб шеи Дзигэна, это его дыхание скользило по смуглой коже. Он вдыхал запах стрелка — смесь табака, пороха, дорогого одеколона, пота и пары капель пролитого виски. В этот раз он был готов к тому, что ему тяжело будет сохранять спокойствие, поэтому был собран и почти сразу же оторвался от Дзигэна. Голова стрелка чуть запрокинулась, губы приоткрылись, а чёрные волосы расплескались по расшитой ткани подушки, окружая узкое лицо мрачным нимбом. Сердце Гоэмона зашлось от восторга и пропустило удар от одного взгляда на эту картину. Его пальцы заметно подрагивали, когда он поправлял подушку и мягко надавливал снизу на челюсть Дзигэна, закрывая тому рот. Спящий Дзигэн казался таким беззащитным и умиротворённым, что Гоэмону снова стало стыдно за то, что он делает. Он тут же отогнал эти мысли. Постыдиться он успеет потом, зато не будет сожалеть очередной одинокой ночью о том, что не воспользовался этой воможностью сполна. Тем более, что он никогда не пересечёт ту черту, что сам для себя обозначил. Он осмотрел уже начавший темнеть участок кожи на боку стрелка. Крохотная чёрная точка виднелась в том месте, куда воткнулся дротик, а расползшееся вокруг пунцовое пятно указывало на огромную силу удара. За что Гоэмону действительно должно было быть стыдно — так это за то, что он не уберёг стрелка от этого ранения. Он аккуратно ощупал рёбра и кожу вокруг будущего синяка, и только после этого взял баночку с охлаждающей мазью. Ему показалось, что бок Дзигэна чуть дёрнулся, но это скорее всего было какое-то рефлекторное движение тела. Мазь охлаждала действительно хорошо — Гоэмон словно засунул пальцы в молотый лёд. Пожалуй, даже слишком сильно охлаждала. Гоэмон нахмурился: хоть Люпен и советовал использовать это средство от синяков, но лично ему оно не нравилось. Он быстро сбегал на кухню, вымыл руки и вернулся с бумажными полотенцами, чтобы убрать уже нанесённое лекарство с многострадального бока Дзигэна. Он ещё раз глубоко вдохнул и выдохнул, собираясь с духом. Примерно на этом месте все действительно достойные отговорки заканчивались, но останавливаться Гоэмон не собирался.Он опустится перед Дзигэном на колени — жест уважения и доверия: «Я готов сделать для тебя всё, что пожелаешь». Пряжка глухо звякнет, расстёгнутая длинными бледными пальцами, и тяжёлый ремень потянет брюки вниз. Дзигэн неловко схватится за его плечо, чтобы удержать равновесие, пока Гоэмон будет терпеливо раздевать его, снимая с ног…
Ботинки. Гоэмон недовольно посмотрел через плечо. Ноги, объективно, не были сильной стороной Дзигэна: длинные, но слишком кривые и как-то хаотично волосатые. Особого восторга они у Гоэмона не вызывали, потому в своих фантазиях он и уделял им незначительное внимание. Также в своём выдуманном мире он обычно пренебрегал такими условностями, как обувь и носки. Реальность же, к его огромному неудовольствию, учитывала все детали. Он расшнуровал и снял со стрелка ботинки, успев заметить, что шнурки на правом настолько истёрлись, что вот-вот порвутся. Гоэмон отметил в памяти не забыть заменить их и заодно проверил набойки и подошвы. На ногах Дзигэна всё буквально горело. Ботинки изнашивались за пару месяцев, шнурки рвались через пару недель. Про носки можно было даже не говорить. Гоэмон снял то, что преимущественно было дырками, чем носками, скомкал и откинул в сторону, чтобы потом выбросить. Гоэмон при первой же возможности проверял одежду стрелка, пока тот не видел. Выправлял подошву, чтобы обувь прослужила чуть дольше. Приводил в порядок пообтрепавшийся низ брюк. Обязательно менял шнурки, как только те начинали истираться, — не хотелось бы, чтобы один из них внезапно лопнул во время очередного побега. Незаметно менять носки не получалось, поэтому Гоэмон просто регулярно подсовывал в дорожную сумку Дзигэна новую пару, чтобы тому всегда было, что надеть. Наверное, это могло бы показаться подозрительным, что те плодятся сами по себе в количествах, в разы превосходящих то, сколько стрелок сам их покупал. Но тот пока не жаловался и не проявлял беспокойства, поэтому Гоэмон предположил, что Дзигэн просто считает их расходниками и не помнит, сколько их у него должно было быть. Гоэмон вернулся к ремню Дзигэна и быстро расправился с пряжкой. Он чуть приподнял бёдра стрелка, освобождая их от брюк и поскользил по его ногам вниз, полностью раздевая.Он легко толкнёт Дзигэна, роняя того на пышный футон: обнажённого, слегка взъерошенного, с лёгким румянцем на острых скулах, смотрящего на него снизу вверх с искрящейся жаждой во взгляде и улыбающегося так многообещающе.
Чувство прекрасного в Гоэмоне призывало избавить стрелка и от нижнего белья, но он вынужден был остановиться. Тут как раз проходила та самая черта, за которую нельзя заходить. Да и объяснить потом Дзигэну, почему он остался без трусов, было бы на порядок сложнее. Гоэмон присел обратно на край дивана, рассматривая и не находя сил отвернуться и уйти. Его руки мягко легли на узкие бёдра стрелка и поскользили вверх, снова проходя по плоскому животу, широкой груди, очерчивая крепкие плечи. Гоэмон наклонился следом, почти касаясь лица Дзигэна, и замер в паре миллиметров от его губ. Ещё одна черта, которую переходить не стоило. Плотно сжав губы и задержав дыхание, самурай вынужден был отдалиться.Когда их тела разделят внутренний жар, и они устало вытянутся на футоне бок о бок, Гоэмон опустит голову на грудь Дзигэна, слушая, как его сердце бьётся, подобно птице, взмахивающей сильными крыльями. Он прикроет глаза, погружаясь в этот ритм, а Дзигэн будет гладить его рукой по волосам.
Сердце Дзигэна билось ровно, хоть и быстрее, чем он ожидал. Гоэмон плотно зажмурился, прижимаясь ухом к тёплой груди. В его вымышленном мире это ощущалось совсем по-другому. В реальности же оказалось, что ширина его плеч — куда больше, чем у Дзигэна, — всё-таки имеет значение. Гоэмон взял руку Дзигэна за запястье, положил себе на голову и затаился под тяжестью его ладони. Завязавшиеся в тугой узел внутренности давили уже на горло и не давали нормально дышать. Молчание и неподвижность Дзигэна всё больше напоминали осуждение. Всё было не так, как надо, не так, как ему хотелось. Всё было неправильно, плохо, грязно. Бесчестно. Совсем не так, как должно было быть между ним и Дзигэном. Он уже жалел о том, что вообще начал это, ведь в довесок к новым воспоминаниям он получил ещё и грызущую пустоту внутри. Наивный самообман прекратил работать и оставил его наедине с вернувшимся ощущением безысходности и одиночества — оценивать глубину своего падения и осознавать, что его желания никогда не станут явью. Он судорожно вдохнул, собираясь с духом, и, наконец, встал. Гоэмон ушёл в одну из спален и вернулся оттуда с простынёй и покрывалом. Запоздало он подумал, что перенести самого Дзигэна было бы намного логичнее, но исправлять эту оплошность у него уже не было сил. Простыня прошуршала по потёртой обивке дивана, и Гоэмон поочерёдно приподнимал Дзигэна за плечи, талию и бёдра, просовывая под него чистую ткань. Он пытался управиться побыстрее, почти не касаясь стрелка, потому что ощущение обнажённого тела, послушно свисающего с его рук, буквально разрывало ему душу. Стараясь больше не смотреть на Дзигэна, Гоэмон развернул широкое покрывало и аккуратно укрыл его, оставив снаружи только острый нос. Подумав ещё немного, он подхватил с тумбочки шляпу, бережно отряхнул её и водрузил на лоб стрелка, как тот и привык спать. Гоэмон окинул взглядом то, что получилось, и устремился на кухню. После таких переживаний ему невообразимо захотелось выпить немного — или много — саке.***
Что. Это. Было. Шаги Гоэмона стихли где-то в недрах убежища несколько минут назад, а Дзигэн всё ещё не мог собрать разбегающиеся в панике мысли, продолжая прикидываться бессознательным телом. Костюм из лучшей триверской ткани послужил своего рода бронежилетом — дротик застрял в плотном плетении. По инерции он всё-таки впился в тело, впрыснув каплю транквилизатора и оставив огромный синяк от удара, но уже в следующее мгновение отлетевшая пола пиджака вытащила его обратно и почти всё средство вытекло снаружи. Даже того малого количества хватило, чтобы у Дзигэна поплыло в глазах и он почувствовал непреодолимую слабость во всём теле. Он видел, как такой дротик подействовал на огромного быка в загоне, поэтому недолго думая закрыл глаза и рухнул на землю. Всё равно Люпен уже получил золотую фигурку, ради которой всё изначально и задумывалось. А потом начался этот цирк с конями — пардон, быками, — участвовать в котором Дзигэну совершенно не хотелось. Так что дротик стал удобным поводом завершить всё это. У него, правда, пару раз возникло желание внезапно «проснуться», когда тащивший его Люпен собрал им все углы и колдобины, но вскоре к ним присоединился Гоэмон, и побег стал намного безопаснее и комфортнее. Пока не произошла эта неловкая ситуация в гостиной. Это не было похоже на заботливое обхождение с отрубившимся другом. Совсем не похоже. Это было очень заботливое обхождение с кем-то, более чем другом. Дзигэн понял это слишком поздно, растерялся и не придумал ничего лучше, как собрать все свои терпение, опыт и навыки, чтобы старательно продолжать прикидываться спящим и дальше. Был момент, когда ему невыносимо захотелось взвыть и убежать, — когда Гоэмон начал наносить ту кошмарную охлаждающую мазь Люпена ему прямо поверх синяка, но, к счастью, тот быстро передумал. Спасало ещё и то, что самурай волновался куда больше, чем обычно, поэтому пропускал мелкие детали, которые могли выдать Дзигэна. Остальное было… он не мог подобрать для этого слова. И поэтому теперь Дзигэн лежал с открытыми глазами, слепо уставившись в темноту, которую создавала его шляпа, и пытался понять хоть что-то. Например, то, как он сам к этому относится. И как с этим знанием жить дальше. С одной стороны, это было очень странно, даже противно и вообще пугало до чёртиков. С другой, всё, что в итоге сделал Гоэмон — так это осмотрел его, раздел и уложил спать. С небольшим дополнением. С большим, мать его, дополнением. Но ведь ничего в итоге не произошло же. В этот раз — да. А что будет дальше? Что вообще творится в голове у этого самурая? И как давно творилось? Дзигэн судорожно пытался вспомнить, сколько раз он без сознания оставался наедине с Гоэмоном. Как теперь ему доверять прикрывать спину? С другой стороны, может поэтому и есть смысл доверять? Лично для него давно не было особым секретом, что Гоэмон готов был костьми лечь, лишь бы защитить его и прикрыть, он только не понимал — почему. Теперь же подоспело объяснение, и дело тут было совсем не в самурайских принципах. Конечно, Люпена он тоже в беде не бросал, но без такой явной самоотверженности. Даже в этот раз — если мозг Дзигэна не взялся додумывать за него — Гоэмон, едва перехватив у Люпена его тело, первым делом замер, словно забыв про погоню, проверил его состояние и с явным облегчением тихо выдохнул: «Жив». Но все эти недвусмысленные прикосновения — Дзигэн вздрогнул и поёжился. Он, конечно, человек широких взглядов, но только не тогда, когда вопрос касается его напрямую и без его разрешения. А у Гоэмона будто был даже чётко составленный план, что именно он хотел сделать. Последовательно прошёлся по всему телу, ноги только проигнорировал почему-то. Когда же Дзигэн почувствовал его дыхание у себя на лице, то уже сжал кулаки и приготовился врезать, но Гоэмон вовремя одумался. А потом был тот момент, когда Гоэмон прильнул к его груди, положив его руку себе на голову, — сжавшийся, потерянный, одинокий. И этот то ли вздох, то ли всхлип, который вырвался у него в конце и от которого у Дзигэна, против его воли, сжалось сердце от жалости. Дзигэн медленно моргнул, борясь с желанием закрыть лицо руками. Какого ж чёрта всё вдруг стало так сложно? Он долго пересыпал мысли в голове, то проваливаясь в лёгкий сон — всё-таки транквилизатор попал в кровь и, пусть и слабо, но действовал, — то снова всплывая в реальность. Когда ему показалось, что он уже достаточно выспался, он чуть пошевелил головой и скосил глаза, чтобы осмотреться из-под шляпы. Комната была погружена в мягкую ночную тьму, переливающуюся отсветами уличных фонарей. Значит, он проспал несколько часов — достаточный срок. Дзигэн опустил босые ноги на пол и зябко поджал пальцы. Он так и не принял решение, но и продолжать лежать, делая вид, что спит, он больше тоже не мог. На кухне Гоэмон сидел в темноте у окна и смотрел на улицу, едва освещённый далёким фонарём. — Не помешаю? — Дзигэн щёлкнул выключателем, и под потолком разгорелась круглая лампа. Самурай словно проснулся и мягко тряхнул головой, слегка улыбаясь в ответ: — Нет, нисколько. Люпен говорил, что ты будешь спать сутки. Дзигэн, потягиваясь, сел за стол: — Говорят же: «Сон алкоголика краток и тревожен». Мне уже никакие лекарства не помогут. — Хочешь чай или кофе? — Ты уже знаешь ответ. Гоэмон улыбнулся чуть шире и, встав, потянулся за туркой. На кухне повисло уютное молчание, наполненное шипением горящего газа, тихим постукиванием, шорохом ткани и, наконец, бульканием. На стол перед Дзигэном опустилась полная кружка ароматного свежесваренного кофе. Гоэмон снова вернулся на место у окна, сложил руки на коленях и пустым взглядом уставился на улицу, опустив плечи и погрузившись в свои мысли. Дзигэна всё сильнее жгло желание признаться в том, что он не спал. Он двигал кружку по столу, не зная, с чего начать. — Тебя что-то беспокоит? — Гоэмон обратил внимание на его манипуляции. — Да вот, знаешь, есть кое-что. — Дзигэн медленно вздохнул. — Тут, в гостиной, после того, как Люпен ушёл. — Он остановился, подбирая слова. И понял, что не может продолжить фразу. Гоэмон в одно мгновение превратился в испуганного лесного зверя, выхваченного из ночи светом фар: замершего на месте и сверкающего чёрными глазами. Он побелел настолько, что, казалось, вся кровь разом покинула его тело. В голову Дзигэна запоздало пришёл вопрос: «Зачем я это начал?». При повторном размышлении, здесь, на маленькой кухне, под яркой лампой, уже казалось, что ничего непоправимого не произошло. Потискали его немного втихаря, не бог весть что — он же не трепетная девица, чтобы устраивать истерику из-за того, что его кто-то за грудь потрогал. Люпен в припадках любвеобильности иногда руки и посильнее распускает, причём со всеми. Сказать, что это что-то плохое? Наверное, хотя, скорее, всё-таки смущающее и странное. Кроме того, жизненный опыт Дзигэна определял «плохое» как пулю в бок и пинок под зад, а не стыдливые подростковые прикосновения. Наконец, проснулась его прагматичная сторона и обоснованно заметила, что эти несколько неловких минут — не такая уж высокая цена за преданного телохранителя, который тебе ещё и носки меняет. Просто в будущем нужно меньше его провоцировать — во избежание повторения. Да и чего он добьётся, признавшись Гоэмону, что всё это время не спал? Получит ли хоть какое-то моральное удовлетворение от этого? Нет. Зато тот точно пойдёт и вздёрнется на ближайшем суку. Или как там самураи обычно кончают жизнь самоубийством? «Выпускают себе кишки», — Дзигэн внутренне содрогнулся. Он не настолько жестокая и неблагодарная скотина. Он всё-таки придумал, что сказать, надеясь, что Гоэмон не заметил ту оговорку про Люпена. — Давно я так не высыпался. Надо было у этих ребят попросить пару дротиков: укололся — и отрубился. Удобно. И Люпен не втянет в очередную авантюру. Гоэмон с тихим свистом вдохнул немного воздуха сквозь сжатые зубы. Выглядел он ужасно — будто вот-вот потеряет сознание. Или шагнёт в окно. — А, и ещё. Гоэмон? Тот не сразу понял, что обращаются к нему, и, часто заморгав, просипел: — Д-да? — Спасибо, — Дзигэн широко улыбнулся, но наткнулся на стену непонимания. — Это же ты меня устроил на диване? Начавший было дышать Гоэмон снова настороженно подобрался: — С чего ты взял? — Потому что только ты мог так аккуратно меня там уложить. Люпен бы просто кинул меня на диван и ушёл. И я бы сейчас думал, как себя заставить двигаться с больной спиной и шеей. — Дзигэн тихо засмеялся. — Спасибо, что позаботился обо мне. Я очень ценю это, правда. Гоэмон вдохнул чуть свободнее, немного покраснел и коротко кивнул, принимая благодарность.