Протяни мне руку, покажи мне свет своих глаз

      Избавиться от ужасного чувства порочности не получалось. Азику казалось, что каждый прохожий видел его греховность, которая наполняла каждую клетку его демонического тела. Он, конечно, порочным и должен быть — он демон, в конце-то концов, но его израненная сущность буквально разрывалась на миллионы осколков и страдающе ныла, напоминая о полученных ранах. Шутки с Владыкой Ада добром кончиться не могут — тот просто не знает о таком понятии. Азик, к собственному несчастью, в который раз прочувствовал на своей шкуре жестокость Сатаны. Чужие пальцы грубо касаются подбородка и сжимают его, вынуждая разомкнуть губы, а после проникают в открывшуюся полость рта. Пальцы проникают слишком глубоко, и жертва — именно жертва — начинает бороться с рвотным рефлексом, стараясь предотвратить его до того, как об этом узнает мучитель. Злить его еще больше равносильно самоубийству, и Азик устало закрывает глаза, надеясь на скорое окончание этого позора. Он услужливо прогибается, когда чувствует невесомое прикосновение к собственной спине, сразу схватывая неозвученный приказ, и делает глубокий вздох, когда рука вдоволь наигравшись, покидает его рот. Азику хочется верить в правдивость действия, когда мессир обманчиво ласково проводит по красной макушке, но все его надежды в момент рушатся, лишь стоит Сатане грубо схватить волосы и резко оттянуть назад, вынуждая прогнуться сильнее и посмотреть в глаза.       — Азазель, неужели ты думаешь, что после своего предательства ты правда останешься безнаказанным? Жизнь будучи трехтысячелетним демоном мёдом Азику никогда не казалась. Только за последние шестьсот лет, что он провел на земле, ему удалось прийти к душевному покою и найти занятие, которому он действительно не прочь уделять время. Пусть существует оно, конечно, и не так давно, но Азик был уверен — это его дело. Кривляние и съемка отвлекали от проблем насущных, да и имелось оправдание на случай проверки его демонических деяний — оно, может, звучало слабым, но лучше иметь хоть какое-то прикрытие. Азик мог творить зло, он мог вернуться в Ад и показать всю свою мощь, но какой от этого прок? Там внизу, где замирает дух и пекло не дает покоя, находился Он. И у демона не было ни малейшего желания лишний раз пересекаться с Владыкой и получать новые унижения. Просто так, стоит признать, Сатана никогда не измывался над своими подчиненными, для этого он находил различные предлоги. Большинство из них — желание. Желание владеть, показывать свое превосходство, ломать. И в этой лотерее, где без приза не останется никто, Азик выхватил самую ценную награду, за которую многие Внизу готовы его убить — покровительство самого Дьявола. Как это вышло, демон не знал, но насилие от Сатаны в его сторону действительно не поступало, только заслуженные пинки за провинности. Пинки болючие и долго заживающие, поэтому их Митрохин старался избегать как огня, не желая получать новую боль. Он мог к ней привыкнуть, но границы есть у всех.       — И что мне с тобой, мой дорогой предатель, делать? Воздух разрезает резкий свист плети. Демон зажмуривается и проглатывает всхлип, и в этот момент на его измученную спину приходятся еще несколько сильных ударов, которые мгновенно оставляют за собой кровавые полосы. Он тихо вскрикивает, прикусывая губу, и надеется, что его секундную слабость оставят без внимания, но Азик слышит, как усмехается Сатана, и чувствует пронзительный взгляд, буквально прожигающий в самом черте дыру.       — Знаешь, у меня появилась неплохая идея, Азазель. До этого момента ты всегда был моим любимчиком, и я берег тебя, но сейчас ты перешел границы вседозволенности. Я не позволю тебе помешать мне устроить Армагеддон. Я покажу, что следует за своевольством и неповиновением. Азик вздрогнул от неожиданности — ему правда хотелось думать, что это от неожиданности, а не страха — и испуганно заозирался по сторонам, когда услышал чужой голос, зовущий его. На секунду промелькнула мысль, что Он еще не наигрался и вернулся за своей добычей, чтобы добить, но демон понял, что его конец еще не пришел, когда распознал в чужом голосе непривычную заботу и волнение. Спустя некоторое время голос показался ему знакомым, а в расплывчатом силуэте он узнал Нового Ангела — тот выглядел лохматым и до жути перепуганным. — Азик, я везде тебя искал! Ты чего здесь сидишь-то под дождем? — Даниэль приблизился к старшему и непонимающе склонил голову, когда последний будто в припадке отскочил назад, не позволяя к себе прикоснуться. — Азик? Что произошло, почему т…       Его грубо прижимают лицом в подушку, не позволяя сделать и вдоха, а после заставляют насадиться на чужой член. Дьявол берет резко и грубо, без подготовки, показывая всю свою жестокость и желая наказать провинившегося, отбить всю его волю к человеческой жизни, все возможные мысли о новом предательстве раз и навсегда. Сатана не любит непослушание — бескрайнее терпение за ним никогда не наблюдалось, а сам демон слишком погряз в провинностях, и такой исход был ожидаем.       — Что произошло, Азазель? Почему же ты больше не выглядишь столь до омерзения радостным?       Азик отстраненно машет головой и пытается сдержать тихий хрип, когда Он с нечеловеческой силой хватает Митрохина за шею и тянет ее назад, едва не доводя до хруста. Резкая и тянущая боль во всем теле не дает покоя, и все, что демон хочет — покинуть реальность. Возможно, еще отдохнуть, но о такой роскоши он может и не мечтать, ему не позволяют даже потерять сознание — Сатана, бывалый в пытках, контролировал предоставляемые ощущения. Жгучие движения приносят только боль, и Азик устало закрывает глаза, надеясь на скорую кончину.       — Азик, ты вообще меня слышишь? — ангел сел c ним рядом на корточки, больше не совершая попыток как-либо прикоснуться, и взволнованно заглянул в чужие глаза. Он весь был пропитан паникой не слабее самого демона, и последний, ощущая это, чувствовал себя до ужаса угнетенно. Было желание уйти (и что, что он физически не мог это сделать?), раствориться или провалиться сквозь землю — не так глубоко, конечно, чтобы достать до Ада, — лишь бы нутром не ощущать чужое сочувствие, граничащее с невыносимой жалостью. Азику казалось, что сейчас он чувствует себя более униженным, чем после проведённого времени с Ним — забота Ангела заставляла ненавидеть себя еще сильнее. Демоны не нуждаются в поддержке.       — Чего? Ты себя видел вообще? Поддержка им не нужна, конечно. — Даниэль негодующе всплеснул руками. Как он услышал? Азик что, сказал это вслух? — И голос твой меня…пугает. Так дело не пойдет.       Раздался тихий вздох, затем щелчок, кажется, пальцами, и после обстановка резко изменилась: больше не было ночной прохлады улицы и мокрого асфальта от недавно прошедшего дождя. Вместо этого он очутился на мягкой постели в незнакомой просторной комнате. В помещении был полумрак — единственный свет исходил из приоткрытого окна, и это было приятно, поскольку отвыкшим от яркого света глазам не было необходимости напрягаться. По углам виднелись очертания горшков с цветами, напротив кровати явно был шкаф, а рядом небольшой столик. Это первое — и единственное, как оказалось потом, поскольку больше ничего в комнате не было, если не считать большое окно, — что привлекло внимание Азика, когда глаза начали осваиваться в неполной темноте.       Демону смена обстановки радости не доставила, и хоть внешне он старался никак это не показывать, внутри все обрывалось — не покидавший страх с каждой секундой усиливался, и при этом все, что он мог — поднять оголтелый взгляд и диким волчком озираться, ожидая внезапной атаки. Но Даниэль видел. Любому было бы достаточно случайно обронить взгляд и понять, что с этим человеком явно что-то не так. Ангел прикрыл глаза, обдумывая свои дальнейшие действия. В такой ситуации он был впервые, и ему было сложно с уверенностью заявить, что он может ждать от демона.       — Пожалуйста, не отказывай мне в помощи. — Даниэль осторожно присаживается на край кровати и неуверенно смотрит на него. — Тебе это необходимо.       Митрохин вымученно стонет. Он давно потерял счет времени, но думать об этом возможности не предоставлялось — все мысли занимал только пронзающий до одури член, причиняющий нетерпимую боль. Он сильнее прогибается в спине и с глупой надеждой смеет поднять на мессира пустой взгляд, но в ответ получает лишь презрительное покачивание головой.       — Не смотри на меня так, Азик. Мне самому не нравится обращаться таким образом со своим любимым подчиненным, но мне необходимо преподнести тебе достойное за твою глупость наказание, чтобы впредь ты не забывался. Я терпел слишком долго. — Сатана наклоняется к Митрохину, угрожающе нависая над ним и говоря своим низким, скрипучим голосом. — Твое поведение было не чем иным, как позорным — ты развлекался со смертными, когда тебе следовало сосредоточиться на нашей работе здесь. — Его пристальный взгляд проникает прямо в душу Митрохина, заставляя его чувствовать себя так, словно его заживо поджаривают, пожирая его тело.       Азик ничего не произносит, казалось бы, полностью игнорируя присутствие ангела, словно забыв о нем. Он поджимает колени к груди, чувствуя пустоту внутри — он словно пустая оболочка того, кем он когда-то был. Его разум наполнен образами и ощущениями от того, что произошло совсем недавно, он прокручивает их снова и снова в бесконечном цикле ужаса и отчаяния. Он знает, что ничего уже не изменить, что ему теперь остается, — не гневать больше сатану, иначе больше такой удачи он может не испытать. Внезапно Азик поднимает на Даниэля взгляд, словно кричащий о помощи, и медленно растегивает свою рубашку. Ангелу открывается вид на истерзанное плечо юноши, и он удивленно охает, прикрывая рот рукой от ужаса.       — Азик…       Одним быстрым движением Сатана дергает Митрохина за шею, притягивая его достаточно близко. Демон хватает ртом воздух, когда острые зубы вонзаются ему в плечо, холодная сталь клыков глубоко врезается в его плоть. Он скулит от боли и полностью подчиняется своему мессиру — от некогда гордого подчиненного больше нельзя ожидать сопротивления или неповиновения.       — Хороший мальчик… Вот это мне нравится видеть. Ты быстро учишься, если тебя правильно воспитывать, не зря ты мой любимчик.       Чужие бедра прижимаются к заднице Митрохина, загоняя затвердевший, все еще налитый кровью член глубже с каждым мощным ударом. Звук шлепка кожи о кожу эхом разносится по комнате, с каждым толчком Сатана погружается в него все глубже, чувствуя, как его стенки сжимаются от боли. Крики Азика слегка приглушаются, стоит Владыке Ада вжать лицо непутевого подчиненного обратно в матрас. Демон чувствует, как боль в его в прямой кишке усиливается по мере того, как Он продолжаете входить в него, но Азик ничего не может с этим поделать. Он хнычет и кричит в агонии с каждым твердым движением чужого члена внутри него. Его разум затуманивается от огромного количества невыносимых ощущений, которые одновременно пронизывают его тело.       «Пожалуйста… прекрати…» — мысленно умоляет Азик между всхлипываниями, отчаянно пытаясь не сломаться окончательно. Сатана, будто услышав мольбы Азика, еще больше набирает темп. Его руки крепко сжимают бедра Митрохина, когда он грубо берет его сзади, используя свою немалую силу, чтобы убедиться, что каждый дюйм его члена ощущается жалким существом под ним.       — Я остановлюсь, когда закончу с тобой, — угрожающе рычит Сатана на Азика между резкими толчками в его задницу, — И ни минутой раньше. — Азик чувствует себя совершенно беспомощным и оскорбленным. Он жалобно скулит, пока Сатана продолжает использовать его для своего извращенного удовольствия, чувствуя, как его разрывает изнутри с каждым жестоким толчком этого огромного члена в его страдальческую задницу.       Азик чувствует себя совершенно разбитым и униженным. Его тело болит от безжалостного обращения, ударов, которые оно принимает, как внутри, так и снаружи. Он чувствует, как становится меньше под натиском сатаны — не только физически, но и морально, поскольку лишается всего, что делало его тем, кем он был до начала этой ужасной встречи. Все, чего сейчас хочет Азик, — это чтобы этот кошмар закончился. Чтобы кто–нибудь — кто угодно — спас его от этого сущего ада. Но в глубине души он знает, что спасения нет; в конце концов, он попал в немилость самого сатаны…       Когда пот стекает по груди и животу Сатаны, он набирает скорость, пока практически не набрасывается на Митрохина, как животное, одержимое похотью и яростью вместе взятыми. Его член пульсирует внутри Митрохина, когда горячая сперма выстреливает из него мощными рывками. Владыка громко стонет, запрокидывая голову назад, когда ощущение полностью захлестывает его. Сатана, наконец, отпускает Азика, выходя из него с влажным хлюпающим звуком. Азик падает на пол, тяжело дыша и чувствуя, что его вот-вот вырвет от пережитого пиздеца. Кровь капает с того места, где его клыки ранее пронзили плечо Азика, но тот не делает ни малейшего движения, чтобы вытереть ее; вместо этого он смотрит на Мессира глазами, полными страха.       — Вставай, — рычит на него сатана, — ты еще не закончил.       Азик, все еще ошеломленный и сбитый с толку тем, что только что произошло, но знающий, что его ждет нечто большее, если он ослушается, забирается обратно на кровать, его неудержимо трясет. Как бы ни было больно физически и морально — как бы сильно он не хотел, чтобы этот кошмар закончился, — у него просто напросто нет выбора. Он снова ложится на живот, пытаясь расслабиться перед тем, что сатана запланировал дальше, и восстановить хоть какое-то подобие контроля над своим телом, но ему кажется, что каждая мышца вышла за свои пределы и теперь отказывается повиноваться ему. Его сердце неудержимо колотится в груди; пот стекает со лба на подушку под ним; каждый вдох ощущается как усилие, с которым он борется с невыносимой тяжестью, давящей на него. Но, несмотря ни на что, глубоко внутри Азик обнаруживает странное чувство стойкости — что-то подсказывает ему не сдаваться и не терять надежду, какими бы ужасными ни казались сейчас обстоятельства. Может быть, в конце концов, будет кто-то, кто поможет ему пережить эту ночь?       — Пожалуйста… не заставляй меня больше это делать… — жалобно шепчет Азик, поднимая на сатану умоляющие глаза, которые выдают его полную беспомощность в этой ситуации.       Азик тихо скулит, когда он в очередной раз подвергается жестокому насилию Сатаны. Он старается не думать о том, насколько это больно или насколько грязна и унизительна вся эта ситуация; вместо этого он сосредотачивается на мыслях о том, что он будет делать после того, как это все закончится. Что касается того, что произойдет дальше… что ж, это еще предстоит выяснить. Но одно можно сказать наверняка: Азик уже никогда не будет прежним после того, как испытал такие мучения от рук (и других частей тела) никого иного, как самого дьявола. В глубине души он знает, что из когтей дьявола ему не вырваться… не раньше, чем он будет полностью сломлен и израсходован своим мучителем. Азик чувствует себя оскорбленным и использованным, но в то же время есть странное чувство отстраненности от того, что с ним происходит — почти как будто это нереально или он не заслуживает лучшего обращения, чем это.       Внезапно все прекращается. С отвращением на лице Сатана покидает измученное тело и уходит без каких-либо слов, оставляя демона наедине со своей болью. Азик не помнит, как покидает это место; не помнит, как добирается до моста в глуши ночи и остается там. Он не ожидал, даже не мечтал встретить кого-то, кто начнет заботиться о нем сейчас, но вот его находит Даниэль, и хоть помощь ангела — последнее, чего Азик хотел — ну серьезно, ему ведь только хуже может стать от общения с крылатыми — но сил противиться просто нет. Он устал бороться.       Даниэль быстро достает аптечку — черт знает, где он ее вообще нашел — и снова возвращается к нему, но не подходит слишком близко. Помнит, что было в прошлый раз.       — Азик. Азик, ты слышишь меня? Я обработаю твое плечо, хорошо? Не бойся. Возможно, будет немного больно, но… — он замолкает, когда слышит тихий хрип. Смотрит на демона с волнением и начинает сомневаться в его адекватности, когда понимает, что это не просто хрип, а смех, истерический. Бедный ангел теряется окончательно, меняясь в лице, но Азик снова его удивляет, внезапно успокаваясь.       — Мурзилка… Не учили тебя в твоем Раю с демонами не яшкаться? Не боишься, что я сейчас выкину что-нибудь опасное? — он пытается игнорировать нахмурившееся лицо ангела, но сдается и убирает слабую ухмылку — пытается храбриться, вернуть хотя бы крупицы потерянной гордости и силы, но сдается. — Обрабатывай. Это совсем не больно.       На секунду Даниэлю кажется, что тот говорит это, нацепив защитные маски, но потом замечает взгляд, взгляд разбитого и сломанного человека, и понимает, что дело в опыте, который демон пережил и из-за которого он сейчас в таком плачевном состоянии.       — Что он с тобой сделал… — Даня качает головой и приближается ровно настолько, чтобы только дотянуться до чужого плеча, не нервируя его обладателя. Он старается делать все с предельной осторожностью, но Азик все равно морщится, хоть и сидит теперь спокойно, не вздрагивает каждую секунду. Начинает отпускать прошедший ужас?       Когда ангел заканчивает возиться с его раной — настолько было изуродовано плечо, — он сам вздрагивает — Азик хватает Даниэля за руку и тянет на себя, обнимая его. Он тычется носом ему куда-то в ключицы и, с отчаянной силой сомкнув руки на его спине, замирает. И последнее, чего Даня ожидает в этот момент — почувствовать горячие слезы вечно холодного демона. Он сразу притягивает несчастного к себе, радуясь, что Митрохин сделал этот шаг и начал открываться ему.       Поглаживание по макушке успокаивают, шепот на ухо о том, что все будет хорошо, ведь Даня рядом и ни за что его не оставит, дарит желанный уют. Азик доверчиво жмется ближе и подставляет лицо под ненавязчивые, но ставшие такими необходимыми ласки и жмурит от удовольствия глаза. Он верит, он чувствует, что Даниэль — тот, кто действительно его не обманет, и он с надеждой заглядывает в почему-то до боли родные глаза, получая во взгляде что-то теплое и нежное. Азик и представить не мог, что будет сидеть в компании ангела, в его объятиях, и получать от этого удовольствие, но это действительно происходит. И внезапно он осознает — он мечтал об этом всю жизнь, все свое существование, и он готов все пережить все ужасы мира на своей шкуре, лишь бы только этот непутевый ангел продолжал оставаться рядом и так нежно целовать. Ему большего не нужно.       Азик глупо улыбается от своих мыслей и снова жмется к Даниэлю, словно желая убедиться, что тот все еще тут. Он вспоминает то внезапное чувство стойкости, посетившее его, и понимает — вот он, тот, ради кого стоило бороться дальше. И Азик ни о чем не жалеет.