Будто бы мы в самом начале

Ванька мажет ладонью по щеке, потом по шее, улыбается широко и обжигает жадным темным взглядом. Глаза у него почти черные, а в волосах золотится августовское солнце, и это так красиво, что сдохнуть можно. Увидеть - и умереть. Рука сама взлетает вверх, обхватывает запястье, и Ванька, чуть залипнув, едва не касается большим пальцем губ, а потом заливисто ржет и прикрывает глаза, будто бы смутившись своей откровенности. Будто бы испугавшись на мгновение, что кто-нибудь потом на записи распознает этот нетерпеливый, полный предвкушения взгляд, уже обещающий все тридцать три удовольствия. Будто кто-то, блядь, может потом решить, что они опять - это фразу Тихон точно будет поминать ему до седых мудей, - дают повод. А они его точно дают даже без вот этих томных ванькиных взглядов, ну и насрать в общем-то. Не можешь остановить безумие - возглавь его. Не можешь что-то хорошенько спрятать - положи на виду. Не можешь держать руки при себе - распускай их при каждом удобном случае, и рано или поздно всем надоест искать в каждом жесте скрытый смысл. Ванька смеется, и глаза его сияют, стоит только потянуть его на себя за руку. Лохматый, заросший как черт и раздавшийся в плечах до неприличия, это все еще тот же Ванька, каким он был три года назад. Все такой же, в какого Тихон вляпался по неосторожности, завяз и утонул с концами. Веселый дурак под извечной маской отчаянно скучающего рафинированного интеллигента. Недолюбленный мальчишка, почему-то раскрывший ему сердце нараспашку и впустивший за кулисы своей такой правильной выверенной жизни, в которой все на полвека вперед расписано. Позволивший Тихону там, за пыльными портьерами все вверх дном перевернуть и обосноваться всерьез и надолго. Абсолютно и незамутненно счастливый, когда удается вылезти из своей тесноватой привычной шкуры, и просто делать то, что хочется, а не то, чего от него все ждут. - Иди сюда, - шепчет Тихон одними губами и тоже улыбается. Тянет Ваньку ближе, обнимает за плечи и чувствует, как тот утыкается лбом в солнечное сплетение, все еще мелко подрагивая от смеха. - Запись, - чуть занудно напоминает Ванька, жарко дыша в живот и почти бездумно вцепляясь пальцами в бедро, но Тихон лишь отмахивается: - Обрежем. В первый раз, что ли? Даже смешно, что Ванька об этом заморачивается. Сколько у них таких огрызков, которые и удалить жалко, и в облаке хранить реально стремно? Дохрена, блядь, Тихон давно сбился со счета. Есть совсем безобидные, недалеко ушедшие от их обычного с Ванькой бесоебства; есть чуть более провокационные, где парочка дублей запорота внезапным желанием пососаться. А есть совсем пиздец, конечно, вроде того, что вышел случайно прошлым летом, когда Ванька торопливо трахнул его под ритмичную читку Скриптонита, ни разу, гад такой, не сбившись с бита. Вышло охуенно, конечно, но в контент-план совершенно точно не вписывалось. Однажды они все-таки проебутся с этими неподчищенными хвостами и либо сами что-нибудь сольют ненароком, либо в одно прекрасное утро проснутся дохуя знаменитыми из-за подлома айклауда, но удалить видосы рука все равно не поднимается, хоть ты тресни. Потому что это сейчас Ванька здесь, под боком. Возится, подтягивается на руках и накрывает своей изрядно потяжелевшей в последнее время тушей так, что дышится через раз, а чаще всего он настолько далеко - даже не физически, хотя и это тоже, - что только вот эти видео и помогают не считать себя больным на всю голову дрочером, выдумавшим небылицы. Да, Ванька звонит из Москвы часто, пишет почти постоянно, иногда украдкой шепотом записывает голосовые, в которых признается, как сильно скучает и как все заебало до тошноты, но этого всегда мало. Там он совсем другим человеком становится, дохуя семейным и до зубовного скрежета чужим, и большого труда стоит не поехать крышей от этого диссонанса. Очень много усилий нужно, чтобы не изводить себя тупой саднящей ревностью и мыслями, что все вот-вот закончится. Видосы помогают вспомнить, что им вдвоем действительно хорошо и правильно, а потом Ванька выбирает пару дней, сваливается как снег на голову, целуется жадно, лапает отчаянно, бормочет какую-то слащавую бредовую ересь - и попускает. Потому что вот такое не сыграешь, будь ты даже самым распиздатым лицедеем. Потому что, если бы все могло вот так просто между ними закончиться, оно бы уже давно рассосалось без следа. Ванька вцепляется в его руку, переплетает их пальцы и нагло лезет языком в рот. Горький от сигарет, слегка вонючий от припекающего с самого утра солнца и жадный до одури. Вжимает спиной в матрас, требовательно расталкивает ноги в стороны своим коленом и притирается близко-близко. От него такого растаскивает на молекулы сладко и неудержимо, остается только уложить ладонь на задницу, крепче обнять за плечи и прикрыть глаза, позволяя делать с собой все, что вздумается. Кольца на Ваньке нет, и не только потому, что съемки, хотя и это тоже. Просто так - правильно. Так было в Минске, когда они впервые оказались в одной кровати, и так будет всякий раз, когда захочется повторить. Обручалки на тумбочке - главное, блядь, не перепутать потом по дурке, - их привычная обыденность и почти что ритуал. Как снять трусы. Но сегодня, когда не приходится торопливо и с нихуевым таким чувством стыда сдергивать кольца за секунду до, так просто заставить себя поверить, что не было этих трех лет и череды необдуманных тупых решений. Что они все еще те самые незамутненные долбоебы, которые совместно пришли к поистине идиотскому выводу: если искрит и хочется, то почему бы и нет. Все в жизни нужно попробовать хоть раз, подумали тогда они с Ванькой, выжрав поллитра вискаря, даже если это ебля в жопу, а потом, вместо клятвы на мизинчиках, тревожного пьяного сна и тотального фэйспалма наутро засосались до звезд в глазах. В конце концов, если не понравится, всегда можно поржать над казусом, пожать друг другу руки и никогда об этом не вспоминать, договорились они, а после Ванька кончил ему на лицо и, чутка отдышавшись, обстоятельно и с нетрезвым исследовательским интересом трахнул пальцами так охуенно, что пришлось закусить подушку, дабы не перебудить соседние этажи. В общем, им обоим понравилось, хоть и та первая ночь была просто подростковой возней, а не нормальным сексом. Теперь они давно играют по-крупному, с учетом накопленного опыта и знанием дела, и Ванька, не теряя времени даром, торопливо лезет рукой в штаны. Обхватывает ладонью головку, чуть сжимает, гладит большим пальцем и, шумно выдохнув, слюняво лижется, а сразу после с силой всасывает язык в свой рот. Стон вырывается непроизвольно, тихий и почти жалкий. Тихон хватается за волосы на его затылке, сжимает крепко - знает, Ванька обожает, когда внутренняя, рвущаяся наружу нежность граничит с грубостью, - и толкается в кулак. Желание расплывается по телу мгновенно, будто по щелчку, выкручивает все ощущения на максимум и отключает мозги практически начисто. Впрочем, здравый смысл все же берет верх, когда Ванька, прикусив его нижнюю губу, садистки медленно размазывает проступившую смазку пальцем и резче двигает рукой. - Нас же убьют в костюмерке за испорченный шмот… - вяло начинает было Тихон, сжимая пряди на затылке чуть крепче, но Ванька лишь смеется самодовольно и тихо советует: - Ну тогда я бы на твоем месте снял штаны, - а потом, не дожидаясь ответа, переносит весь свой немалый вес на руки и плавно скользит вниз, утыкаясь лицом в пах и потираясь носом о грубую джинсу на ширинке. Мышцы его красиво перекатываются под одеждой - рельефные и твердые, выстраданные сотнями часов в зале, - и хочется облизать каждую из них, как когда-то выпирающие позвонки и торчащие ребра. Ванька сильно меняется за последние пару лет, но одно остается неизменным: такого неугомонного, ебливого и расслабленного, его хочется до звезд в глазах, а значит, стоит завалить хлебальник и получать удовольствие, а не прислушиваться к доводам разума. Поэтому Тихон, быстро облизав губы и огладив пальцами заросшую бородищей щеку, торопливо дергает болт на джинсах и расстегивает ширинку. - Вот так бы сразу, - самодовольно хмыкает Ванька, помогая ему стянуть джинсы хотя бы до колен, а потом скользит ладонью под хенли, задирая ее чуть ли не до груди, и берет разом почти до горла. Втягивает носом воздух, прикрывает глаза и, вцепившись пальцами в бедро, сглатывает, пропуская головку глубже. Торопится, конечно, если бы время не поджимало, еще дохуя долго бы облизывал головку и сжимал на ней губы поплотнее, но график насыщенный, скоро на площадку возвращаться, а со стояком это - так себе прикол. Двигает головой быстро, скребет короткими, но острыми ногтями по животу, смотрит неотрывно, будто гипнотизируя, и хватает каких-то жалких пары минут, чтобы размазало тонким слоем. Тихон коротко хрипит, упирается ладонью в плечо, дрожит мелко и, чувствуя, как Ванька подается назад, без зазрения совести спускает ему в рот. Смотрит одурело, как член подрагивает меж губ, чувствует горячий язык на головке и дергается, когда Ванька, царапнув его пониже пупка, сглатывает, все так же неотрывно глядя в ответ. Ничего нового - Ванька обожает держать ситуацию на контроле и ловить каждую эмоцию на лице, будто энергетический вампир. Поначалу это пугало немного - было странно трахаться под пристальным изучающим взглядом, такого у Тихона ни до, ни после никогда не было, - но потом стало даже кайфово. Кайфово знать, что твое желание распаляет еще сильнее, что от него мозги замыкает и коротит. А у Ваньки коротило - и еще как. Как-то раз он умудрился нежданно-негаданно обкончаться просто от того, как Тихон после полугодового перерыва метался по кровати с тремя пальцами в заднице, истекая смазкой. Спустил, как школьник, облизывая головку, мучительно медленно двигая рукой и пялясь немигающим взглядом, а потом целовал одурело и бормотал, что вот сейчас немного переведет дух, а потом выебет по-человечески. Поэтому сейчас, в эту секунду, он выглядит так, будто еще чуть-чуть - и позорно спустит в штаны, хотя не то чтобы мучил себя воздержанием в последние пару недель. Просто им, как ни крути, всегда мало. Всегда недостаточно, всегда с ощущением, что этот раз - последний, и другого не будет, вот Ванька и дуреет. Прекрасно зная, что ночью можно будет хоть до сердечного приступа затрахаться в пустом и темном номере отеля, смотрит на него, тем не менее, как на мираж и, выпустив изо рта член, с тихим стоном трется стояком о матрас. Затащить его на себя, а потом опрокинуть спиной на кровать - задача не из легких, но Тихон справляется. Сдвигает ближе к стенке, изворачивается, едва не саданувшись коленом об угол, и, задрав майку, лихорадочно целует живот, непослушными пальцами стягивая шуршащие спортивки ниже вместе с трусами. Трется щекой о курчавый лобок, ловит на язык головку и вздрагивает, когда Ванька протяжно выдыхает сквозь зубы. Поза хуевая, чтобы взять глубоко, но Тихон искупает старательностью: сжимает губы, работает языком и сгребает в ладонь тяжелые яйца. До обидного жаль, что их время наедине заканчивается, и скоро кто-нибудь обязательно прорвется в их уютный маленький мирок на двоих, чтобы напомнить, что вообще-то разгар смены, и вы тут ребята, как бы охренели. Потому что, будь времени немного больше, Тихон бы с гораздо большим удовольствием откопал в рюкзаке резинки и присел на этот хер, вместо того, чтобы его сосать. И не то чтобы ему где-то жало сосать, просто трахаться с Ванькой, а не заниматься почти детским рукоблудием, ему нравилось гораздо больше. Нравилось, как тот вбивается сзади, загнанно дыша в затылок. Как прикусывает плечо или кожу на загривке, а потом виновато лижется и скатывается в мягкие и глубокие толчки, от которых дыхание перехватывает. Как валит на спину, закидывает ногу себе на плечо, вжимается губами в щиколотку и медленно ебет до хриплого воя, а после сгибает пополам и целует, осторожно двигаясь внутри и выстанывая какую-нибудь пошлую срань вперемежку с обнажающе честными признаниями. “Я так тебя… Просто пиздец, Тиш”, - шепчет обычно Ванька, когда мозги стекают в яйца, но никогда не договаривает. Да и нужно ли? О будущем - вместе день за днем, - уже и смысла говорить нет, просрали все по глупости. Заигрались в серьезных дядек, строящих карьеру, заигрались в обидки, которые и выеденного яйца не стоили. Проебали. С другими, а не друг с другом. Поздно уже сотрясать воздух. Теперь только урывками, когда никто не видит и никто не узнает, и лучше - молчать уже до конца. Не сеять зерно, не питать надежд, просто время от времени быть в одной точке времени и пространства - и лю… Да ну нахуй. Так не бывает. Ванька дрожит, прикусывает ребро ладони и осторожно, почти невесомо гладит его по затылку, чутка приминая тщательно взбитые гримером кудри. Напрягает живот, неглубоко толкается в рот, а потом тихонько стонет и бьется головой об матрас. Его мажет, ужасно сладко и одновременно солоно, и Тихон, обведя языком головку, втягивает щеки. В горло сейчас нельзя - впереди сцена почти на две страницы, но ночью он обязательно наверстает, а пока приходится довольствоваться малым, однако Ваньке, кажется, все равно. Он вздрагивает крупно, становится тягучим на языке, как мед, и вкусно плавится от кайфа. Удерживает себя в руках, сто пудов, только усилием воли, и лишь изредка толкается чуть глубже, дернув бедрами. Его такого хочется трахнуть ртом до сиплых вскриков, а потом оседлать и объездить до несознанки, но здравый смысл оказывается сильнее, и Тихон лишь помогает себе рукой, плотно сжав пальцы кольцом и двигая ими у основания члена. От стука в дверь он едва не давится ванькиным хером, в ужасе пытаясь припомнить, додумался ли закрыть замок или легкомысленно решил, что ничего предосудительного в ближайшие полчаса кроме видоса для телеги попросту не сумеет произойти ввиду нехватки времени. Ванька тоже напрягается, вцепляясь ему в плечо и охуенно сладко дрожа всем собой не то от неожиданности, не то от подступающего оргазма, и нужно бы, конечно, как-то отреагировать на вторжение извне, но Тихон лишь плотнее сжимает губы и коротко гладит ванькин поджавшийся живот, совершенно теряя связь с реальностью. - Тиш, десять минут. И подойди грим поправить, наверняка потек, - раздается из-за двери голос Людочки, их феи-ассистентки, слава всем богам, совершенно не подозревающей, что творится внутри трейлера. Сглотнуть, жадно облизать губы, затем вдох и выдох, а потом, почти уже нормальным голосом, выпустив член изо рта, ответить: - Буду, как штык, звезда моя, - и, уткнувшись в ванькин все еще подрагивающий хер носом, пробурчать: - Тем более, что свои дела я уже закончил. Да, Ванько? Вместо ответа Ванька лишь заливисто ржет, прикрыв лицо ладонью, и сыто выдохнув, тянет его к себе целоваться. Возможно, в другом таймлайне или в другой вселенной они бы могли не шкериться по углам, точно прокаженные. Могли бы сразу, с самого начала говорить друг другу то, что в голову взбредет, а не замалчивать очевидное. И, кто знает, могли бы быть совсем и окончательно счастливы, не скрываясь и не утаивая то, что искрит вот уже три года с лишком, не угасая. Но другого таймлайна и другой вселенной не подвезли, а еще - им обоим с Ванькой не подвезли мозгов, так что приходится иметь дело с тем, что есть. Грустно, невкусно, и кого другого Тихон бы послал ко всем хуям с такими приколами, но Ваньку не получается даже после беспросветной весны две тысячи двадцать первого. Даже после запойного и стершегося и памяти лета того же года, окончательно отрезавшего пути к отступлению. Они оба давно несвободные. Оба давно глубоко семейные, воспитывающие сыновей и показывающие красивых жен в инстаграме, так какого хера все еще хочется вернуться в то самое лето двадцатого, когда все было так просто и так понятно? Какого хера так хочется не просто вернуться назад, а вбить себе прошлому в голову правильные слова и пойти совсем другой дорогой? Ванька думал тогда, что одобрение мамы с папой и карьера - самое охуительное, что может случиться в жизни. Что привести мужика в отчий дом - это моветон, и пустился во все тяжкие, перепархнув из тревожного, переворачивающего все с ног на голову Минска в приветливый и гостеприимный Сочи. Потом, конечно, охуел изрядно, осознав, что натворил ненароком, но назад пути уже не было. Не переиграть и не отменить. Не стереть из памяти всех причастных. В день, когда родился ванькин сын, Тихон, едва стоя на ногах, купил кольцо, самое дорогое, какое только смог найти. В день, когда Ванька ему набрал в фэйстайме спустя почти год радиомолчания, Тихон сто раз пожалел, что это сделал, обрекая юную и живую Ксеню на инстраграмно-красивую жизнь без любви. Конечно, Ксеня понимала, что тут что-то не так, конечно, чуяла своей женской чуйкой, что тут дело нечисто, но все же подписалась на эту медийную хуйню, не моргнув глазом, и прогадала в конечном итоге. Нет, ее посты собирали охваты. Ее посредственная мазня находила своего почитателя. Ее канал в телеге быстро набрал подписоту, но все это ни в какое сравнение ни шло с тем, какой счастливой бы она могла быть, если бы прошла мимо и нашла себе кого получше. Не того, кто отчаянно пытался заполнить вакуумную пустоту внутри, а мужика, который оценит ее по достоинству. Они оба с Ванькой живут не свою жизнь - навязанную, прилизанно правильную и отчаянно чуждую, от которой выть хочется в голос, но так, чтобы лишние уши не услышали. У них все хорошо. Они лучшие, сука, в мире, друзья - даже жен друг с другом при случае знакомили, чтобы дружески дружить семьями, вот только Ванька сейчас со спущенными до колен штанами лежит на кровати, осоловело хлопает глазами и тянет Тихона к себе за руку, чтобы засосать по самые гланды, и заебанно лыбится, предвкушая следующий раунд уже после смены. Предвкушает, как раскатает его по супружеской кровати, поставив раком, ну и… Сам Тихон предвкушает тоже. Хуевая была затея - жениться чисто в пику. Вынуждает врать обоих, а не одного конкретно взятого говнюка. Говнюка, без которого Тихон жить не может. Он пробовал - удовольствие ниже среднего. Он вынужден был попробовать, потому что Ванька, уебок такой, решил все за них двоих, а потом, видимо, все-таки сломался и приполз обратно уже без былой бравады, позволив на этот раз решать все за них обоих Тихону. Без всяких сожалений послать Ваньку в жопу не нашлось ни сил, ни желания. Глупо, конечно, и жалко, но без него совсем крыша ехала на сверхзвуковой, пусть Тихон и делал старательно вид, что все пучком. Время назад не отмотаешь, но некоторые ошибки все-таки можно если не исправить, то хотя бы замести под ковер до востребования. И Ванька, каким бы мудаком он не был, этого определенно стоил. Стоил того, чтобы договариваться со своей совестью раз за разом и почти ни о чем не жалеть. - Камбэк дуо на бутылке, - заявляет Ванька, когда у них выдается перерыв примерно часа на полтора. - Полноценный, пусть всех разорвет нахуй. Нам нужна бомба, чтобы даже у самых заядлых скептиков жопа отвалилась. Когда становишься хайповым, волей-неволей узнаешь о том, что существуют некие фандомы. Какие-то абстрактные формирования, которые с остервенением верят, что мужик А с мужиком Б ебутся, и никак иначе. Чаще всего, речь, конечно же, о персонажах, которым не посчастливилось постоять в одном кадре, чуть реже достается самой актерской братии - немотивированно, без всяких на то оснований и просто потому, что так звезды сложились, - но в их с Ванькой случае прорыв после съемок “Топей” случился по всем фронтам разом. Ну и, в кои-то веки в этой скользкой теме не то чтобы безосновательно. Ромка, как-то подвыпив, со смешками затирал целую теорию заговора, почему девочки всех возрастов считают, что их с Ванькой персонажи задорно шпилятся в жопу, вещал про феномен кросс-фандомного фанатения по хазгрому, со ссылками пояснял, что тихониверс - это тоже сам по себе фандом и заявлял, что им с Ванькой жизненно необходимо засосаться как-нибудь чисто по приколу, чтобы спровоцировать инфенальный визг дев от мала до велика. А Тихон тогда сидел, кусая изнутри щеку и изо всех сил старался не заржать и случайно не вывалиться из воображаемого шкафа, огорошив Ромку сенсационными признаниями на тему проницательности этих самых дев. Удержал воду в жопе, лишь отмахивался тогда, хехешкал, как придурок и стенографировал Ваньке самые достойные внимания ромкины пассажи про их великую гейскую дружбу. Но Котков - это Котков с его заигрываниями с аудиторией и засранными твиттером мозгами, а вот от Ваньки Тихон такой подлянки не ожидал никак. Не был готов, что Ванька, ввалившись в трейлер, задвинет обстоятельную телегу про - господи прости, и откуда только нахватался этого говна? - фансервис, а после предложит записать пару видосов чисто на потеху замершей в ожидании публике. - У тебя же есть канал, вот и дерзай. Пили контент и выкладывай, сам же знаешь, что выстрелит, - как-то чересчур возбужденно частит он, размахивая руками и едва не поперхнувшись водой из бутылки, к которой жадно присасывается уже с порога. - Вот прикинь, какой промоушен проекту, а? - Ты ебанулся? - почти спокойно интересуется Тихон, откладывая телефон и глядя на Ваньку с изрядной долей скепсиса, а потом, махнув рукой, вздыхает: - Нет, не отвечай, я и так вижу, что ебанулся. Он падает на кровать навзничь и, раскинув в стороны руки, прикрывает глаза, лишь бы не видеть этот воодушевленный сияющий еблет. Ваньке редко шибает что-то в голову, но если да - то пиши пропало. И Тихон наперед знает, что подпишется на любую хуету, лишь бы тот не хмурил брови и не морщил недовольно нос, как бы ни хотелось послать Ваньку с его охуительными идеями куда подальше. Раньше нужно было посылать - когда тот вкусно и пьяно лез целоваться, казалось бы, в прошлой жизни. Когда в здравом уме и трезвой памяти предложил поебаться всерьез, кинув на кровать непочатую пачку презиков. Ну или, в крайнем случае, когда, выйдя на балкон в своей московской квартире, бормотал тихо, что ничего у них не выйдет путнего, но и порознь хуево до невозможности. Столько шансов было обложить его хуями и отправить в пешее эротическое, но Тихон проебал каждый из них, так что теперь - некого винить и пенять тоже некому. Остается лишь смириться, побухтеть для приличия, а потом все же включить запись и, запоров пару дублей, выдать шок-контент. Главное, потом не наебаться на монтаже. Ванька не то чтобы неправ - этот выпляс точно привлечет внимание и сделает свое дело, - но вместе с тем он не улавливает сути. Не понимает, что делает личное публичным. Не осознает, что такими заигрываниями с фанбазой они лишь раздразнят гусей. Не одупляет, дурак такой, что им бы лишний раз не палить контору, не подзуживать и не подогревать интерес. Комменты и так вчера разорвало, куда ж еще больше? Куда ж еще провокационнее, блядь? Они и без того на грани фола. - А че сразу ебанулся? - ничуть не обидевшись, фыркает Ванька, валится на кровать рядом и утыкается лбом в плечо. - Ничего такого, онли бизнес, Тиш. Немного поторгуем ебалами по фану. С нас не убудет, а девчонкам будет приятно. - Девчонкам? - скептически уточняет Тихон, почти бездумно притягивая его к себе за плечи и чувствуя, как Ванька расслабленно тычется носом в ключицу. - Ну а кому ж еще. Думаешь, на нас с тобой и то, как мы задорно ебемся, мальчишки дрочат? - лениво хмыкает Ванька, закидывая на него ногу. Ведет ладонью по груди вниз, цепляется за ремень и почти мурлычет: - Смирись уже, что основной драйвер карьеры - это фансервис, и выдохни. Я вот смирился, а это пиздец как непросто было, поверь. Тихон коротко прижимается ко встрепанной макушке губами, смеется коротко и невесело, а потом со вздохом бормочет: - И тебя это устраивает? На что Ванька лишь смеется, а потом, затихнув, как-то преувеличенно серьезно сообщает: - Веришь или нет, мне похуй, - а потом торопливо, будто бы опасаясь, что Тихон его неправильно поймет, добавляет: - Ну, с тобой, по крайней мере. Ясен хрен, с Матвеевым я б тик-токи записывать не стал, даже если бы мне за это отдельно заплатили. Ну и в целом, может, это и кринж, но в проекты меня теперь зовут потому, что за мной придет моя аудитория, а не потому, что фамилия в титрах неплохо смотрится. И Тихон не удерживается от смешка. Обнимает крепче, притирается ближе, ловя отголоски какого-то совершенно неуместного и всратого ощущения уюта. Глупо конечно, в этом трейлере никто из них толком не обитает - у Тихона своя квартира, у Ваньки на ближайшие несколько недель оплачен номер в отеле, - но ощущение такое, будто дурацкая железная коробка с полутораспальной кроватью, вставшая на прикол в самом сердце Питера, станет на ближайшие месяцы если не домом, то хотя бы местом, где они с Ванькой смогут быть собой. Между сценами или в больших перерывах, пока переставляют стейдж и свет, они в этих тесных четырех стенах будут рядом друг с другом без лишних глаз, и осознание этого факта здорово плавит. Смогут творить всякую дичь, развлекаться на все деньги и просто наслаждаться моментом. Будто время отмоталось назад, зажевалось пленкой и вернулось к исходной точке, в которой они с Ванькой уходили спать пораньше, сославшись на усталость, гасили свет и, по дурацки жадничая, сладко трахались в темнотище, опасливо зажимая друг другу рты. Точке, где они с Ванькой, дурея от безнаказанности, записывали всратые видосы, которые спустя пару месяцев собрали в полноценные записи и выложили, не задумываясь о последствиях. Не задумываясь о том, как по уебски влюбленно выглядят, как смотрят друг на друга и какую пищу для размышлений дают всем тем, кто ознакомится с контентом. Понимание придет много позже. Как раз тогда, когда Ванька уже отрежет пути назад, к этому легкомысленному безвременью, а Тихон, поведясь на провокацию, окончательно - ну, так он, по крайней мере, тогда думал, - сожжет мосты. Но вот они здесь - снова в тесной железной коробке. Совсем близко - снова обнажающие душу камеры и испепеляющие софиты, и ощущение такое, что последних трех лет просто не было. Пустой сон, дурманящий морок, изнурительный кошмар на грани сна и яви. Но Ванька вцепляется в него крепко, слюняво лижет шею, проходясь языком до линии челюсти - тогда он и понятия не имел, как сильно это заводит, а сейчас, разумеется, знает наверняка, - и шепчет до одури сладко: - Хочу, как в прошлый раз, помнишь? Дурака валять, прикалываться и ни о чем не думать. С тобой. Как в Киявце, как в Бресте. Я тогда думал, что пополам порвусь от этого драйва, - а потом, задохнувшись, сипит: - Хочу повторить. Норм аргумент? И Тихон, конечно же, помнит, хотя лучше бы не. Лучше бы он нихуя, блядь, не помнил - ни этого уебского тесного трейлера с узкими койками, ни воровато-охуевших поцелуев в темном еще тоннеле форта, ни перегонов в тачке, когда Ванька, сонно привалившись к его плечу, переплетал их пальцы, начхав с высокой колокольни на невольных и крайне тактичных свидетелей этой обнажающей откровенности. Как в прошлый раз уже не получится, хочет сказать было Тихон, но в последний момент прикусывает все же язык. Знает, Ванька загонится сто пудов, решив, что это в его огород камень. Расстроится, что даже кучу времени спустя Тихон все еще считает его виноватым в том, как все вышло тогда и к чему привело. И да, блядь, Ванька был виноват во всей той хуйне, что они оба натворили, но давно уже все искупил и отмолил, но дело вовсе не в этом. Дело в том, что фарш невозможно провернуть назад. Невозможно вот так просто забыть, что между тем, что было, и тем, к чему они пришли - три долгих и выматывающих года. Три года, две дурные свадьбы, два мелких пацана, носящих их фамилии и совсем другая жизнь, где уже нет месту безбашенной дурной влюбленности, которая вылезла, как прыщ, напугала их обоих до усрачки, но никуда, сука такая, не делась даже после попытки забыть все навеки и быть нормальными. И может, Ванька и прав - нужно как тогда, будто бы они в самом начале и смотрят друг на друга жадно и пиздец как влюбленно. Хотя бы ненадолго, чтобы потом не сожалеть об упущенных возможностях, когда их время выйдет и придется вернуться в реальность. Потому что они и смотрят друг на друга все так же, как и три года назад. Искрят до сих пор. Тлеют в своей рутине, но только и ждут, когда пожарище снова разгорится и сметет все на своем пути. Тихон не может залезть в чужую голову, но за себя он может сказать с уверенностью - все, что он имеет сейчас, он бы легко променял на то, чтобы снова вернуться в двадцатый и Ваньку ни за что не отпустить. Тупо? Да. Эгоистично? Ну, в целом, тоже. Но он бы, не задумываясь, скипнул на три года назад, лишь бы не наделать ошибок и не проебать то самое, настоящее, что у него было лишь однажды, и то, что он по глупости - молчал, выебывался, играл в равнодушие, - упустил безвозвратно. Ваньку легко винить. За то, что, испугавшись себя самого и родительского веского “фи” некрасиво ушел по-английски. За то, что в жалкой попытке доказать себе нетленный постулат “один раз - не пидорас”, пустился во все тяжкие и заблядовал при первом же удобном случае. И даже за то, что попав на залет, не разрулил все по-тихому, а за каким-то хреном решил по-быстрому слепить себе надежный и непоколебимый гетеросексуальный бастион, окольцевавшись втихушку, но, в конечном итоге, виноваты они оба. Ванька - лишь в том, что запутался, заигрался и наломал дров, а Тихон - во всем остальном. В том, что не смог переварить случившееся, вернувшись в большой мир. В том, что не смог вовремя рассказать о том, как сильно вляпался. В том, что отпустил Ваньку легко и непринужденно, пожелав мысленно попутного ветра в хвост, когда тот улетал в Сочи. В том, что не писал, не звонил и, в конце концов, не въебал Ваньке по его кривому шнобелю в ответ на заход, что, мол, поебываясь в жопу, карьеры в этой стране не увидишь. Не остановил. Что позволил всему этому случиться в принципе. Что повелся на ванькино бешеное обаяние и на его взгляды, что поплыл, словно пацан, от тонких цепких пальцев на запястии и заразительного громкого смеха. Ванька тогда казался ему оттаявшей снежной королевой - ржал, как ебнутый, улыбался так, будто накурился в каком-то темном углу, постоянно лез в личное пространство и в душу. И поначалу казалось, что он попросту был рад знакомой роже на площадке - на съемках “Огня” им тоже было весело в те несколько смен, когда пересекались, - но потом стало ясно, что нет, не в этом дело. Дело было в том, что Ванька еще тогда, в Карелии, похоже, к нему присматривался, а в Беларуси просто вывернул весь свой магнетизм на максимум и решил поглядеть, чем дело кончится, а Тихон повелся, как дурачок. Так что оба проебались. Вообще без вариантов. - Тиш, нормально все? - тихо интересуется Ванька, осторожно боднув его лбом в плечо, и это так вовремя, что не вышепчешь. Еще немного - и захотелось бы взвыть от тоски, а так ничего, в самый раз. Достаточно загнался, чтобы не обольщаться, будто бы может быть как-то по-другому, но все еще не потерял вкус к тому, чтобы жить моментом, запасая воспоминания впрок. Идеальная кондиция. - Все хорошо, - хмыкает Тихон и берется за телефон. Ведь этого же Ванька добивался? Следующие минут сорок думать уже не получается. Попадать в бит, кстати, тоже. Читка быстрая, буквы скачут перед глазами и расплываются, особенно когда Ванька приваливается к плечу, ржет, а потом задрав голову к потолку и наткнувшись взглядом на приоткрытый люк, предлагает закинуть телефон на крышу. Отказать ему Тихон, разумеется, не может и, уже забираясь по лесенке на крышу трейлера с совершенно невозмутимым лицом под охуевшими взглядами осветителей, думает: кого другого он и с такими идеями послал бы нахер. Но только не Ваньку, да. Слабовольный влюбленный идиот. И, если уж начистоту, прямо сейчас совершенно счастливый в своем безумии. Еще раз прогоняют весь трек, то и дело сбиваясь без текста перед глазами, но в принципе, будет из чего нарезать, а потом Ванька тянется к своему телефону, вырубает нахер всю эту придурочную дискотеку и, рухнув обратно, подкатывается ближе. Они лежат рядом, плечом к плечу, прислушиваясь к голосам снаружи и понимая, что идиллия вот-вот закончится, и Тихон, прикрыв глаза, вяло думает о том, как здорово было бы сейчас оказаться посреди нихуя, не беспокоиться ни о чем и быть кем-то другим. Но, увы, опция недоступна. Доступна лишь та, где Ванька осторожно водит пальцами по его ладони, неудобно извернувшись, тихонько дышит, успокаиваясь понемногу и расслабляясь, и можно ненадолго застыть в этом кратком затишьи, чтобы потом безжалостно стряхнуть его с себя и снова стать веселым кудрявым клоуном, подкалывающим гримерш и запарывающим дубли по причине смешинка в рот попала. Вся его жизнь теперь в этом - мгновения штиля, перемежающиеся с лицедейством без конца и края. Где-то там над их головами все еще идет запись, когда Ванька внезапно начинает негромко: -Знаешь, я походу никого так… Под ребра впивается крюк, тащит куда-то неконтролируемо, вздергивает, мешает дышать, и Тихон дергается, а потом, поймав ванькину ладонь, сжимает ее крепко, почти до хруста. Больно, наверное, но не больнее, чем ему самому. - Не надо, - слабо, в жалкой попытке образумить. В жалкой попытке съехать с темы, лишь бы не слышать. Лишь бы не от Ваньки и лишь бы не сейчас - хорошо же все было, хули портить, - но впустую. Ванька упертый, как баран, терпеть не может, когда его затыкают, ну и в целом не переносит, когда остается какая-то недосказанность с тех самых пор, когда из-за нее просрал буквально все, что мог. - А че не надо? - возмущается Ванька, не моргнув глазом и, повернув голову к Тихону, цепко ловит взгляд, а после спокойно и с расстановкой заканчивает с каким-то, сука, почти садистским простодушием: - Я никого раньше не любил, как тебя. Прикинь? Не-лю-бил. Вот ведь жопа-то, а? Прежде Ванька вообще никогда не заводил речь о высоких материях. Мог сгоряча ляпнуть, что пиздец как невмоготу месяцами не видеться. Мог шептать заполошно в ухо, медленно двигаясь внутри, насколько ему охуенно. Мог даже неосторожно пропиздеться, что соскучился до усрачки. Но прямо в лоб заявить, что любит, не решался никогда. Не то ссался, не то смысла не видел, а теперь вот решился. Нахуя, спрашивается? - Как - так? - устало и обреченно уточняет Тихон, жмурясь и накрывая лицо ладонью. Очевидно, что от разговора уже не отмазаться. Не время и не место, конечно, но он Ваньку знает, Ванька все равно не отъебется, пока не выскажет все, что наболело. Поэтому лучше, как с пластырем - одним махом и без лишних размышлений. Размышлять обо всей этой хуете Тихон будет уже как-нибудь потом. - Ну… Вот так, - пожимает плечами Ванька тем временем и, видимо, прикинув, что гвоздей в крышку гроба недостаточно, добавляет веско: - Так, что типа, если бы ты вдруг предложил все бросить и исчезнуть с концами, я бы только уточнил дату, на которую взять билеты. Тихон молчит, крепко зажмурившись и переваривая. Звучит, как что-то нереальное, будто бы не из его жизни. Звучит так, будто бы Ванька за эти годы дошел не то до просветления, не то до ручки, не то действительно, чем черт не шутит, до большой и чистой, но он этого легче не становится. Лучше бы и дальше прикидывался самовлюбленным придурком, которому просто в заднице свербит, когда кто-то может прекрасно без него обходиться и жить своей жизнью. Три года назад это имело бы смысл, сейчас - уже нет. - Ванько… - выходит как-то слишком жалко, но Ванька лишь вздыхает и спокойно перебивает его, даже не дрогнув: - Но ты не предложишь, потому что я все продолбал, - а затем, помолчав, добавляет: - Тупо вышло, согласен. Но я просто хочу, чтоб ты знал. И вот тут-то и накрывает злостью. Нет, ничего не поменялось, Ванька все еще самовлюбленный мудак, уверенный в том, что вокруг него мир крутится. Он просто хочет - и как балованный пиздюк ломает в одночасье одним движением то, что они вдвоем строили последние годы. Ломает хрупкий стеклянный шарик, который они вместе вокруг себя возвели без единого острого угла. Где их обоих все устраивало по большому счету, если закрыть глаза на то, что находится за тонкими прозрачными стенками. Ванька просто решает, что ему вот этого вот мало, и нужно больше. Нужно не спокойной и размеренной жизни от встречи к встрече, а какого-то ебучего надрыва. - Хочешь, чтоб я знал, что в жопу даю по большой любви, а не просто потому, что тебе с женой в койке скучно? - едко интересуется Тихон и, осознав, что именно ляпнул, моментально сдувается. Стонет громко и, перекатившись рывком на бок, торопливо бормочет: - Прости. Прости, ладно? Я ебу дал, не надо было… Он утыкается горящим лицом в ванькино плечо и замирает. Это было реально низко, Ванька при всей его сучной натуре Ксеню никогда не трогал, предпочитая чаще всего делать вид, что ее попросту не существует, а он вот сорвался, как последний уебок, и заступил на запретную территорию. Но Ванька лишь вздыхает снова и неожиданно спокойно отзывается, устраивая свою руку у Тихона на плечах: - Хочу, чтобы ты не думал, что вот это вот все - бездуховная ебля, а то ты любишь себя накрутить и голову греть. Чтобы знал, что вся эта хуета в два конца работает, а не в одностороннем порядке, где ты картинно страдаешь, а у меня все и так заебок. Я в курсе, что ты так и считаешь, но ты неправ. Мне пиздец, когда не вижу тебя пару дней, просто ебало на ноль лучше умею делать, - он замолкает ненадолго, ласково гладит рукой меж лопаток, потом скользит ладонью выше, по шее и, вцепившись пальцами в волосы с силой, уже чуть серьезнее добавляет: - Но то, что я тебя люблю, говнюк ты эдакий, не спасет твою рожу от кулака, если ты еще раз тронешь мою жену, понял? Мы договаривались, помнишь? Так что, сохраняй достоинство и не опускайся до тупых предъяв, раз уж спишь с чьим-то мужем, ага? И Тихон коротко кивает. По голосу чувствует, что Ванька сейчас вот нихера не шутит и реально полезет в драку, чуть что. Спускает все с рук лишь на первый раз, и, пожалуй, лучше бы ему остаться единственным. Ванька, может, и не муж года, но Диану уважает совершенно неиронично как женщину, которая подарила ему сына и день за днем со стойкостью переносит его говняный характер без упреков и истерик, вот и Тихону неплохо было бы ее уважать. Ну или, как минимум, не задевать почем зря. Они и впрямь договорились пару лет назад, что семью - и одну, и вторую, - цеплять не стоит, а неуместную ревность и собственничество лучше оставлять за порогом, иначе никакой каши не сваришь из взаимных упреков и говнежки. Раньше нужно было дохуя умными и рассудительными быть. Поговорить друг с другом тогда, три года назад, как сейчас. Взвесить все за и против, сообразить какой-никакой план, а не шагать с обрыва так, будто бы жизнь кончилась. Перекантоваться несколько лет в стране, нахапать проектов, примелькаться, зарекомендовать себя. А потом, под прошлогодний шумок дать по съебам, проявив дерзкую гражданскую позицию, а не сидеть на жопе ровно, прихлопнув варежку, потому что как-то нужно кормить семью. Ефремов, Кузнецов и даже, прости господи, Невский - все они неплохо устроились в Голливуде. Неужто и они с Ванькой на что-нибудь не сгодились там? Начали бы с кринж-камео русских братков на худой конец, а там, глядишь - и выгорело бы чего. Но они оба, думая непонятно чем, наворотили хуеты и привязали себе камень на шею. Выбрали не тех и не то, в итоге поставив не на ту лошадь. И можно было бы хоть что-то попытаться пофиксить, если бы не мелкие. Не отмотать, конечно, время назад, но одуматься, переиграть все и, хлебнув немало дерьма, оказаться в самом начале - вполне получилось бы, если бы не череда необдуманных половых актов без резинки. Здорово было бы сейчас жить какой-нибудь другой жизнью, а не сидеть в пыльном темном шкафу, охуевая от свеженьких законов, перечеркивающих саму возможность когда-нибудь выйти на свет и нихуево тренирующих сфинктер. Здорово было бы просыпаться вместе с Ванькой в одной кровати и умиленно пялиться на его расслабленную утренним сладким сном кривую рожу, а не видеться несколько раз в год от силы. Здорово было бы просто быть вдвоем, а не перечеркнуть все по собственной же дурости на старте, втянув в свои дохуя сложные возвышенные страдания других, ничего не подозревающих людей. Двух потрясающих - каждая по-своему, - женщин и двух же мелких, вообще об этом не просивших, карапузов, которые все только усложнили. Да, в Федьке Тихон души не чает - плоть и кровь, все-таки, совершенно нежданная после внезапного озарения, что ебаться в жопу ему нравится куда как больше, чем скрепно и в миссинерской позе трахать законную супругу. И он уверен, что и Ванька своего сына обожает, но есть нюанс, конечно. Огромный такой нюанс, за который расплачиваться придется всю оставшуюся жизнь. Жизнь, которую они с Ванькой проведут вот так: порознь, выгрызая у неумолимого времени часы и минуты друг с другом, пока не устанут лупить ветряную мельницу. Рано или поздно встречи сойдут на нет, а звонки станут реже. Потом Ванька настряпает второго, а Тихон всенепременно вляпается в ужасающую по своей протяженности ипотеку, въебывая на нее без продыху, и об этом они узнают не друг от друга, а из твиттера или от общих знакомых случайно. После - кто-нибудь из них обязательно грохнет многолетнюю переписку в телеге, чтобы не травить душу, а финал будет у этой истории один: воспоминания, сожаления и ощущение тотального проеба, который уже никак не исправить. Но сейчас Ванька рядом, дышит спокойно и глубоко, обнимает крепко, и кажется, будто бы все идеально правильно в эту самую секунду. Кажется, будто мир снаружи стеклянного шарика замер милосердно, чтобы понапрасну не тревожить их с Ванькой, затаившихся внутри. Жизнь, в конце концов, длинная, думает Тихон, а потом устраивается поудобнее и, негромко выдохнув, закидывает ногу на ванькино бедро. Где-то над их головами все еще идет запись, и в этот раз обрезать придется слишком много. Ну да и поебать. Плюс еще один файл в зашифрованную папку, которую и хранить на телефоне стремно, и рука зачистить не поднимается. Когда-нибудь с ней придется что-то решать. Но не сегодня. Отельная простынь пахнет свежестью, и Тихон вжимается в нее лицом изо всех сил, глуша стон - мало ли кто досужий окажется за стенкой. Скулит, ерзает нетерпеливо, двигает бедрами и почти отъезжает крышей, когда Ванька садистски медленно толкается чуть глубже и разводит пальцы внутри. Ванькины пальцы - ебучее произведение искусства, и при первой встрече Тихон неиронично думал, что в детстве Ванька часами просиживал за гаммами над фортепиано, поэтому позже, узнав, что тот с пиздючества мотался по спортивным секциям, изрядно обалдел. У Ваньки музыкальные руки, холеные и красивые, и поверить в то, что их не убил бокс или не замозолила ракетка, было трудновато, однако с фактами не поспоришь. Как и не поспоришь с тем, что этими вот пальцами липового пианиста Ванька может за считанные минуты превратить Тихона в бессмысленное и растекающееся по кровати желе. Ладонь на ягодице ощущается раскаленным клеймом, и Тихон плавится под этим прикосновением, чувствуя, как колени разъезжаются в стороны, позорно слабея. Вцепляется в подушку, тянет ее к себе, беспомощно кусает наволочку и, из последних сил прогнувшись в пояснице, выдыхает шумно, когда Ванька склоняется ниже и касается губами взмокшей поясницы. Они трахались меньше суток назад, вообще ни о чем, хоть бери - и с порога вставляй, смазав хер, но Ванька пиздец как обожает ебать его пальцами, даже если технически в этом нет никакой необходимости. Кайфует, неспешно двигая рукой, выматывает неторопливым темпом, смакует каждый вздох и каждый стон. Как в самую первую их ночь в минском отеле, когда у него не было цели присунуть истекающий смазкой член в узкую жопу, а хотелось просто пощупать простату и понять, что из этого выйдет. Вышло тогда просто заебись, на двух, а потом и на трех. Так, что отдышаться вышло не сразу, и Ванька подсел, как наркоман, на эту хуйню. Доводил почти до отключки, растягивая до предела, а потом, не сдерживаясь, втрахивал в горизонталь и наслаждался хриплыми судорожными вдохами и выдохами. Вот и сейчас он замирает на мгновение, а потом, уже заранее зная, как Тихона разъебет, проталкивает в него третий палец. Все так же медленно, выматывающе и совершенно идеально. Скользит языком от поясницы до копчика, потом ниже, обводит кончиком растянутую, скользкую от смазки дырку и все так же неспешно двигает рукой. Железное, блядь, у него терпение. У Тихона не такое, поэтому он выплевывает наволочку, сдавленно скулит и бормочет: - Да господи, блядь, боже, можно меня уже нормально выебать, а не издеваться? - а потом напрягает бедра и, сжавшись на пальцах, снова закусывает край подушки покрепче. Просто потому, что знает: Ванька толкнется еще пару раз, потянет его посильнее, добавив смазки, отчего орать захочется натурально в голос, а потом, пошло хлюпнув, вытянет свои бесконечные пальцы наружу и, не давая продохнуть, натянет на член со звонким шлепком кожи о кожу. Ванька не любит полумеры, трахается всегда, как в последний раз, и неукоснительно, даже если это идет вразрез с его собственным видением о прекрасном, подчиняется требованиям партнера. Он может хоть добрых полчаса доводить до исступления пальцами и своим ртом, но если Тихону совсем пиздец и невмоготу, не станет выебываться и дискутировать. Не станет доводить до тотального ахуя, а просто и без лишних разговоров заткнет своим членом по первому требованию. Чтобы просечь этот его заеб, Тихону потребовались почти две недели и несколько жгучих, выкручивающих наизнанку оргазмов с пальцами в заднице, которые, конечно, были весьма кайфовыми, но все же оставляли после себя какое-то смутное чувство наебалова и незавершенности. Зато потом, когда стало ясно, что если вербально выражать свои хотелки, Ванька без выебонов их удовлетворит, все встало на свои места и больше с них не сходило. Ванька еще пару раз двигает рукой, щедро добавляя смазку, а потом, прижавшись сзади и почти накрыв собой, плавно въезжает до конца, прижавшись раскрытым ртом к плечу. И кажется на мгновение, что это вот - слишком. Что чересчур и нужно было позволить ему еще немного потянуть удовольствие и жопу. Хер у Ваньки не то чтобы здоровый - не шланг какой-нибудь, от которого хочется немедля отползти, чтобы какой херни не вышло, но, толстый и перевитый венами. Такой, что в поначалу растягивает изнутри сладко и на грани с болью, будто бы еще чуть-чуть - и все, хана. Каждый раз, сука, как в первый. И не то чтобы Тихону было с чем сравнивать - до Ваньки у него вообще никогда мысли не мелькало с мужиком в койку прыгнуть, - но отчего-то ему кажется, что вот этот экземпляр - чуть ли не золотое сечение. Во всех, сука, смыслах, что в возвышенно философском, что в низменно геометрическом. Ванька понятливо замирает, скользит губами от плеча к загривку, целует коротко, щекоча кожу своей бородой, гладит судорожно поджавшийся живот и смыкает скользкие от смазки пальцы у основания члена. Осторожно двигает рукой, проезжаясь до головки, беспорядочно тычется губами в шею и плечи и ждет, когда будет можно. Когда будет нужно так, что туши свет и бросай гранату. Он внутри ощущается остро, растягивает собой и наполняет до предела, и Тихон, коротко выдохнув, расслабляется мало-помалу. Мало-помалу вспоминает, как дышать, как чувствовать всем собой, а не только натянутой на хер задницей, и, коротко простонав, толкается в плотно сжатый кулак, соскальзывая с ванькиного члена, а потом тут же подается назад. Потому что хочется быть ближе. Еще ближе, чем есть. Слиться воедино, сожрать друг друга, как уроборос бесконечно хавает свой хвост, а потом отдышаться и повторить. Голову повернуть стоит большого труда, но Тихон как-то справляется. Изгибается под немыслимым углом, едва не свернув шею, находит ванькины губы, стонет в них, кусается, лижется, а после, обессилев от этого рывка, лишь гладит взмокший затылок ладонью и падает лицом обратно в подушку. - Тиш, можно? - хрипло спрашивает Ванька, прикусывая мочку его уха и щекотно дыша куда-то в висок, и вот это все еще коротит мозг, как впервые. То, что Ваньке словами через рот нужно услышать, что да, можно ебать до бессмысленного скулежа и нечленораздельных звуков. Что он не довольствуется интуицией и собственными ощущениями, а реально готов ждать столько, сколько потребуется, даже если ум за разум отъедет. - Да, - выдавливает из себя Тихон, коротко и предвкушающе сжимаясь. Да, сука, да, блядь. Пожалуйста, прямо сейчас, потому что, если не сейчас, то он попросту ебнется. Ванька плавно подается назад, оставляя внутри одну головку, потом так же плавно толкается и, замерев, шепчет: - Или нет? Че так зажимаешься? Больно? И нет, не больно, конечно. Просто в груди неожиданно щемит каким-то дурацким ощущением, что вот это - тоже первый раз. Не тот, конечно, что в Минске, но тот, где Тихон уверен, что он не один в этом говне барахтается, а у него отличная компания. Тот, где он может с уверенностью сказать, что не он один вляпался по уши, но и Ванька, как теперь выясняется, не просто от скуки и хуй знает чего еще все никак не выйдет из этой игры. Что щемящее и боящееся громких слов - взаимное, что выматывающее и, казалось бы, бессмысленное, на том конце провода получает отклик. Когда-то, кажется весной двадцатого, Ванька то ли в шутку, то ли всерьез поинтересовался у него, важный ли это элемент тимбилдинга - ебаться с коллегами. Тихон тогда думал, что это прикол такой. Не придал значения, не ответил и вообще сделал вид, что абонент недоступен, утянув Ваньку в вороватый поцелуй за трейлером. И лишь сейчас он понимает, что вопрос был совсем не в этом. Вопрос был в том, важный ли в общем и целом элемент жизни в том, чтобы ебаться с кем-то, к кому непреодолимо тянет. Ванька все про них обоих знал, походу, уже тогда, но не рискнул сказать, как есть. Ванька тогда проебался по всем фронтам, но это не значит, что сейчас следует поступить так же и Тихону. Кто-то сказал бы - телячьи нежности это все и вообще хуйня на постном масле. Что глупо и нелепо двум взрослым мужикам вести себя, как впечатлительные девицы нежного возраста, но Ванька вчера вскрыл себя наживо, впервые за три года заговорив о том, что чувствует, и Тихона сейчас обуревает непреодолимое желание сделать то же самое. Да, пусть это ничего глобально не изменит - не запоют ангелы и не откроется респаун в давно ушедший двадцатый, - но так они хотя бы оба будут точно знать, что все происходящее имеет смысл. И может, стеклянный шарик благодаря этому продержится чуть подольше. - Нормально все. Хорошо, - мотает головой Тихон, окончательно расслабляясь и прикрывая глаза. Прислушивается к себе, неловко нащупывает слова, а потом все-таки, решившись, добавляет с изрядной долей смущения: - Просто я тоже… Ну, ты знаешь, - и, окончательно теряя связь с реальностью, бормочет: - Да по-любому, знаешь. Ты бы не стал тратить на меня время, если бы не знал. Выходит охуеть как красноречиво, конечно, просто высший пилотаж, но, кажется, слова тут и не нужны, если слушать не ушами. Если слушать тремя годами тревожного и глухого радиомолчания, даже такая ебейшая, по сути, херня, будет звучать сладчайшей песнью, лишь бы знакомым голосом. Лишь бы от того, от кого ждешь. И Ванька задыхается. Ванька застывает на долгое мгновение, а потом склоняется ниже, накрывает собой и лезет целоваться, вцепившись в подбородок пальцами. Одурело лижется, как подросток, заполошно и жадно, а потом, ухватившись за бедро, медленно скользит внутрь и наружу, выворачивая наизнанку не столько расслабившиеся мышцы, сколько грешную душу. Двигается спокойно и размеренно, не торопясь. Сладко, медленно, позволив уткнуться лицом в подушку и целуя кожу между лопаток. Гладит по бедру, неторопливо дрочит, чуть сжимая пальцы на головке, и размазывается наглухо, непривычно нежничая и наваливаясь всем весом. Обычно Ванька - нет, не жестит, конечно, но будто бы преследует самоцель, - довести от оргазма. Выебать до звезд в глазах, чтоб искрило, вытрахать всю вменяемость и превратить в бесформенную биомассу, будто бы у него какой какой личный зачет по количеству кейсов, где сторона, в которую сунешь хер, должна быть не просто довольна, а довольна на все сто от потенциала ебливости. Но сегодня они явно трахаются не во имя ванькиного внутреннего счетчика. Сегодня они, в кои-то веки, трахаются потому, что обоим это нужно, как воздух. Дыша друг другом, дыша полной грудью, и, кажется, охуевая от того, что выплыло наружу. Нежданно-негаданно, спустя столько времени, но тем не менее одуряюще искреннее и обнажающе честно. И если раньше Тихону казалось, что он в одиночку увяз в этом болоте, а Ванька лишь ходит по кругу, то сейчас становится кристально ясно - они оба в этом дерьме от макушки до пят. Может, не сразу. Может, не одновременно. Но они оба завязли в этой топкой хуйне, которую у нормальных людей принято называть любовью. Пусть не в одночасье, но с каким-то разумным лагом они с Ванькой состыковались в этом ублюдочном понимании, что без другого - пиздец. А потом просто вызревали долго, чтобы теперь возвести эту взаимность в абсолют, не доебываясь, кто был первым, а кто замыкающим. Движения внутри медленные, почти изнуряющие, но Тихон терпит. Тихон негромко вздыхает, когда совсем кроет, кусает наволочку и выезжает чисто на силе воли. Если бы ее не было - кончил бы давно, как пацан, потому что Ванька, совершенно расклеившись, даже не ебет его, а любит. Целует плечи, лижет загривок, вгрызвется в собственный кулак и трахает так, что хочется орать в голос. Но нельзя. Не стоит дразнить гусей и давать лишний повод местному персоналу думать, будто бы на третьем этаже хоть кто-то трахается. Чревато совершенно ненужными высерами к сети и совершенно лишними проблемами с Дианой, всегда держащей руку на пульсе. Ванька загнанно дышит в затылок, двигаясь все так же неспешно, а потом хрипло шепчет: - Люблю тебя пиздец, - и, задохнувшись, двигается чуть резче. Вталкивается до упора, потом застывает на мгновение, а после подается назад - и снова по кругу. Не стесняется ни собственных слов, ни того, что делает. Лишь трахает безбожно медленно, замирая то и дело на середине движения, а потом снова съезжает в этот свой неторопливый темп. Будто бы земля остановилась и съехала с орбиты. Будто бы время все еще идет вперед, а они, в этом номере отеля, застыли в некой секунде, чтобы потом отчаянно погнаться за ушедшими вперед стрелками и попытаться закрыть гэп. Хуйня в голову лезет. Ванька раскачивает оргазм, придавая ускорения маятнику, и по мозгам шибает медленно, но верно. На каждое движение будто бы костер все больше разгорается внутри, выжигая воспоминания о том, кто ты такой и куда идешь по жизни. Оставляя лишь жгучее желание принадлежать и владеть. Повелевать и подчиняться. Ванька больно впивается в бедро и бормочет, что все, еще чуть-чуть - и ебнется. Дурной, как есть дурной, думает Тихон, почти отлетая вслед за этими движениями внутрь и наружу, а потом вздрагивает и, почувствовав крепкую хватку на бедрах, выпадает из реальности. Почти в несознанке ощущает, как Ванька толкается быстро-быстро, прижавшись раскрытым ртом к коже меж лопаток, как он ловит встречную волну и мелко, содрогаясь сам, дотрахивает вквозь оргазм, вталкиваясь у узко сжимающуюся дырку. Как целует плечи, как гладит судорожно подергивающийся кадык ладонью и кончает глубоко внутри, охуев от дурманящей голову тесноты. Они и так оба давно ебнулись, куда уж еще дальше-то, Ванько? Отдышаться выходит не сразу, и Тихон, все еще ощущая в себе распирающий задницу хер, сжимается коротко, тихо проскулив что-то невразумительное в жадный ванькин рот. Целоваться так сладко, так охуенно, что мозг отключается напрочь, а когда включается, наконец, обратно, в теле все еще бродят неясная истома и ощущение чужого члена в заднице. Из жопы течет, как из ведра - презики они презирали с самого начала хуй знает, почему, - и Ванька, наплевав на все, стекает ниже. Мажет языком меж бедер, собирает языком смазку, слизывает свою собственную сперму. Доводит до исступления и толкается языком внутрь даже тогда, когда Тихон обессиленно раскатывается по кровати. А после валится все-таки рядом и, утерев рот предплечьем, интересуется как бы невзначай: - Останешься? Тихон молчит минуту-другую, а потом невпопад брякает: - Завтра Ксеня с мелким прилетают. И на мгновение кажется, что сейчас что-то надломится, но Ванька лишь плечами пожимает, улыбается как-то мягко и ласково, и, наморщив нос, спокойно заявляет: - Ну тогда точно останешься, - а затем уж совсем как-то просветленно и в несвойственной для себя манере добавляет веско: - Сегодня. А завтра я тебя сам выгоню, годится? И Тихону не остается ничего кроме, как кивнуть. Ванька без особого труда выпутывается из рук, наощупь бредет в сторону ванной и, пару раз от души выматерившись впотьмах, возвращается оттуда в накинутой на плечи рубашке и, судя по щелчку зажигалки, с сигаретами. Добирается до балкона, распахивает его настежь, впуская в номер прохладную августовскую ночь, и вкусно жадно затягивается. Лица его ни черта не видно, конечно, но в свете желтых фонарей Тихон замечает все же, что рубашка - его собственная. Длинная, прикрывающая подтянутую задницу и застегнутая всего на одну пуговицу чисто для галочки, чтоб причиндалами в окно не трясти. Немедленно всплывает в памяти другой такой прокол - если это, конечно, был баг, а не фича. Вспоминается бесконечная ночная смена еще на съемках “Огня”, когда свет переставляли, наверное, раза три или четыре, в перерывах разгоняя всех по трейлерам, чтобы перезагрузиться. Смена, когда днем ванькину койку завалили каким-то барахлом в поисках рабочей зажигалки по карманам, и Ванька, не растерявшись, приткнулся к Тихону под бок, скинув куртку и заявив, что если не подремлет хотя бы полчаса, то попросту сдохнет. Сколько правды тогда было в его словах Тихон, наверное, никогда не узнает. Может, Ванька и вправду заебался тогда по самое не балуйся, а может, уже и щупал почву, гадая, как бы половчее подкатить яйца, но сопел он тогда вполне правдоподобно, а подскочив за зов гримеров, так же искренне и непонимающе хлопал глазами, тупил по-страшному и вылетел из трейлера второпях в тихоновой куртке. Пиздов от режиссера и шуточек про общий шкаф они тогда огребли знатно, запоров дубль, и с тех пор Ванька, конечно, скрупулезно проверял нашивку на желтой куртке, прежде чем соваться в кадр, но что-то тогда все-таки сдвинулось у него в голове. Что-то перемкнуло, потому что много позже, уже на съемках в Беларуси Тихон все чаще ловил его на непринужденном воровстве толстовок, если решали выскочить покурить на улице или просьбах одолжить запасную футболку. А когда они начали друг с другом трахаться, Ванька вообще потерял совесть и даже не заморачивался уже, напяливая не свою одежду. Сейчас, конечно, все уже совсем по-другому, и за такое палево можно крупно поплатиться, но в темноте отельного номера - почему бы и нет. Маленькая слабость для больших дяденек, потому что Тихон давно уже смирился с тем, что не только Ванька тащится от этой херни. Он и сам всякий раз, видя, как Ванька - даром, что как кабан раскачался, - утопает в широких в плечах шмотках, чувствует что-то такое, отчего теплеет в животе. Годы идут, люди меняются, а всратые привычки остаются, и это то самое, что вообще-то держит на плаву. То самое, что не дает забыть, с чего все начиналось. Тихон выбирается из кровати, заворачивается в одеяло и подходит ближе. Прижимается со спины, скользит рукой под рубашку, устраивая ладонь чуть повыше пупка, и, уткнувшись носом в ванькин затылок, втягивает носом дым. Курить хочется зверски, но электронка осталась в кармане спортивных штанов, сброшенных на полу в темной ванной, и идти за ней пиздец как лениво. А с обычными он, в отличие от Ваньки, завязал, чтобы не смердеть, как пепельница. Ксене жуть как не нравится, да и мелкому ни к чему нюхать эту дрянь. Но Ванька оборачивается, затягивается глубоко, а потом, отведя руку с сигаретой в сторону, прижимается к губам, и удержаться невозможно. Вдохнуть горечь, выдохнуть носом, целовать, пока не поплывет все перед глазами - пока не смажутся желтые фонари за окном и ванькино знакомое до последней черты лицо. Тихон любит его так сильно, что ебнуться можно. Так сильно, что хочется выть в голос. Но вместо этого он лишь хватает ртом воздух, когда Ванька отворачивается и затягивается снова, задумчиво глядя куда-то вдаль. На горизонте темно, хоть глаз выколи, закончились белые ночи. Ваньке бы чуть раньше приехать, ему бы точно понравилось смотреть на это чуть подернутое чернилами небо и ждать терпеливо, когда его зальет красками нового дня. Ваньке бы раньше понять, что от себя нихуя не убежишь, даже если нестись со скоростью ветра, и что уходя, мы всегда берем самих себя с собой. - Соскучился? - едва слышно спрашивает Ванька, и Тихон, вздрогнув, глупо переспрашивает: - А? Но Ванька лишь вздыхает и терпеливо поясняет: - По Федьке, говорю, соскучился? И нет, это, конечно же, не провокация и не какая-нибудь доебка, поэтому Тихон честно отвечает: - Ужасно. Почти месяц не видел. - Они в этом возрасте растут быстро, только и успевай запоминать, какими были, - добродушно тянет Ванька, зябко переступая с ноги на ногу, и Тихон, опомнившись, заворачивает его в свое одеяло, обняв за плечи. - А что, в каком-то возрасте они не быстро растут? - лениво уточняет он, утыкаясь носом в шею и осторожно касаясь прохладной кожи на шее. Вот же кринж - обсуждать пацанов, стоя в чем мать родила в отельном номере и обжимаясь с любовником, - но отчего-то Тихону совсем не стыдно. Вот ни капельки, ебаный ж ты пиздец. - Не знаю пока, но когда узнаю - расскажу обязательно, - пожимает плечами Ванька почти легкомысленно, а потом тушит бычок в приткнутой на внешнем подоконнике переполненной пепельнице и добавляет: - По ногам сквозит. Пойдем в кровать, а? И, попятившись от балкона, прикрывает дверь. Разворачивается в руках, теснит к разворошенной постели и улыбается солнечно. Так же ярко и счастливо, как когда-то в минском отеле, где они когда-то думали, что вся жизнь впереди. Улыбается так, будто бы они в самом начале, и не Ванька только что с невозмутимой рожей задвигал про то, как быстро растут дети. Дети и вправду быстро растут. Может быть, они вырастут быстрее, чем даст трещину стеклянный шарик. Сколько там, прикидывает Тихон, лет семнадцать осталось, пока мелкие не вылетят из гнезда и не заживут своей жизнью? Не так уж и много. А в полтинник жизнь не заканчивается, кто бы там что ни говорил. И если звонки и встречи не сойдут на нет к тому времени, а переписка в мессенждере все еще будет оживать чаще нескольких раз в год на дни рождения и праздники, Тихон обязательно попытается начать все заново. На этот раз - уже правильно и без всякой там херни. Как в самом начале - когда они были молодыми, беззаботными и беспросветно тупыми, - уже не получится, конечно, ну да и похуй. Вместе нести багаж прожитых лет будет всяко проще, чем поодиночке, если все еще будет такое желание. Если будет желание держаться друг за друга, цепляться за прошлое и ни за что его не отпускать. Время все по местам расставит, думает Тихон, навзничь падая на кровать и увлекая Ваньку за собой. Скидывает одеяло, сжимает коленями бедра и задушенно стонет, когда Ванька мажет языком по шее и скользит головкой меж ягодиц. Так хорошо и так привычно, что ебнуться можно. - Хочу. Сейчас, - заявляет Тихон, требовательно поддавая пяткой в поясницу, и едва не срывается на громкий стон, когда Ванька наваливается всем своим весом и по еще не успевшей подсохнуть окончательно смазке въезжает разом и не размениваясь на никому не всравшиеся разговоры. Он коротко и совсем небольно - даже сейчас помнит, что трахаясь с чужим мужем следов оставлять крайне не рекомендуется, - прикусывает за шею, а потом выпрямляет руки и задает бешеный темп. Двигается резко, шепчет что-то едва слышно, срывает с пересохших губ быстрые голодные поцелуи и смотрит. Смотрит так, будто не может наглядеться, двигаясь глубоко внутри, а потом прикрывает свои глаза - два чернеющих провала в ебаный космос, - и, склонившись ниже, прижимается лбом к плечу. Да, может - не может, так, блядь и есть, - они не самые лучшие представители человечества, раз одурело ебутся сейчас на отельных простынях, наплевав на то, что за пределами этих стен у каждого из них есть своя глянцево-счастливая и нормальная жизнь, но… Но каждый раз рядом друг с другом они будто бы оказываются в самом начале и ничего поделать с этим не могут. В самом начале, где все было дохуя просто на самом деле, но придуманно-сложно. Днями-ночами они с Ванькой то приближались друг к другу на шаг, то отходили на десять, испугавшись того, что разрывает грудь безжалостно и неотвратимо. Они оба тогда, зажимаясь, где бог на душу положит, и трахаясь где попало, надеялись, что дурман развеется, стоит только выбраться из белорусских лесов в цивилизацию, и оба уже тогда в глубине души понимали, что нихуя подобного не случится, хоть ты раком встань и трижды прочитай заговор на отворот. Днями и ночами они - вот же срань, - любили уже тогда, вот только распознать эту заразу, отравляющую кровь, вовремя не смогли, списав все на эмоции, обстановку и неиронично пропихиваемую Мирзоевым клюкву про секшуал теншн Макса с Дениской. Днями и ночами они любят и сейчас - спустя три года на съемочной площадке, украдкой пересекаясь взглядами, и в номере “Рэдиссона” в самом сердце Питера, схавав дохуя дерьма и все еще не не отказавшись друг от друга. Не выйдя из этой уебищной гонки не на жизнь, а на медленное умирание, где самое разумное - затаиться и тупо ждать, когда выдастся удобный момент, чтобы просто побыть вдвоем. Иногда даже без секса, а просто мимолетно касаясь друг друга пальцами, когда никто не видит, или обнимаясь коротко под покровительственными взглядами так и не поладивших между собой супружниц. Насколько бы было проще, если бы они поладили. Но нет, Ваньке досталась спокойная и рассудительная Диана, отлично понимающая цену полезным знакомствам и привечающая только Тихона вопреки здравому смыслу, а самому Тихону - Ксеня, которая тянется ко всем подряд, лишь бы быть конвенционально хорошей, и это Диану явно подбешивает, но лишь на том уровне, чтобы холодно и с достоинством держаться в стороне, а не затевать противостояние. Диана, конечно, снисходительно обсуждает с Ксеней какие-то детские вопросики, держится молодцом и виду не подает, что накаляется, но Тихон просвечивает ее насквозь. Читает по взгляду, что нахер ей не всралась дружба семьями, не всрались посты в инстаграме и красивая картинка, где они с Ксеней лучшие подружки. И вот по здравому размышлению, Тихон мог бы с ней согласиться по всем пунктам, если бы Ксеня несколько месяцев не мучилась от токсикоза и не рожала почти десять часов его собственного сына. Ксеня почему-то была абсолютно слепа. Диана, кажется, чуть более мудра, прозорлива и готова вообще к любой хуйне, но несмотря на это, рядом с нею закидывать руку Ваньке на плечо было даже стыднее, чем лапать его за коленку под столом сидя рядом с Ксеней. А впрочем, похуй. Ни одной, ни второй волею судьбы рядом, слава всему сущему, рядом нет, поэтому Тихон лишь жмурится, чувствуя, как внутри все горит огнем не то от трения, не то от ощущения полной безнаказанности, и подается навстречу. Ванька целует его жадно, двигается все быстрее, и назавтра жопа точно ныть будет, как пить дать, но Тихон оплетает его руками и ногами, отвечает на поцелуи, а потом, потерявшись во времени и пространстве, беспомощно распахивает глаза и все-таки срывается на громкий стон. Днями-ночами. Когда днями, когда ночами, они все равно урвут свое, так или иначе. Просто потому, что они с Ванькой каждый раз - будто бы в самом начале, и уже ничему не изменить эту константу. Просто потому, что они двое были раньше, чем все остальное. Раньше, чем жизнь свернула не туда, оставив их, дураков, довольствоваться тем, что есть. Нескончаемым ожиданием и этой минутой, когда Ванька, уткнувшись в шею, шепчет: я тебя… Я тебя тоже, думает Тихон, выгибаясь навстречу. И кажется, так они еще ни разу не ебались - говоря, что в голову взбредет. Любя, как и в ушедшем давно двадцатом, но со звездочкой. Со звездочкой, которая бы неиронично намекала, что даже тогда, три года назад, все было не просто так. Что все было по большой и чистой, которую никто из них с Ванькой так и не смог озвучить в нужное время и в нужном месте. А теперь уже и не имеет смысла думать, как все могло бы обернуться. Днями-ночами теперь, пока не переболит и пока не затухнет. Не затухнет. Тихон уверен, что не затухнет. А что потом? А потом, как и прежде - днями и ночами, пока не выгорит дотла. Как-то так. И никак иначе.