Талисман для инкуба

Как сияют глаза у скачущего туда-сюда и почти не задерживающегося на одном месте Жени, Юра видел даже со своего края сцены. У этого сияния не было ничего общего с отблесками софитов или целым морем фонариков. Нет, глаза у Женьки блестели далеко не поэтому. Инкуб был сыт и счастлив. Он купался в чужой любви, обожании, восхищении, желании, даже похоти. И губы облизывал не потому, что они у него пересыхали, а потому, что ему было вкусно. Краем глаза Юра выцепил, как Женька почти улегся на плечо Ларсу. Тот даже не обратил на него внимания, скользя пальцами по грифу и взмахами головы то и дело отбрасывая волосы. Женя, належавшись, перепорхнул к Диме, прижался к его боку, чуть ли не всем собой оплел. Дима дернул плечом, сгоняя, и Женька понятливо широкими скачками понесся через сцену к Юре. К барабанам он дальновидно никогда не лез, отлично понимая, что там можно было получить только палочками по горячей голове и длинным лапкам. Раскаленная, обжигающая даже сквозь костюм, рука легла Юре на левое плечо. Женя прижимался всем телом, гибкий и подвижный, горячий настолько, что казалось, ткань вот-вот не выдержит и сгорит к чертям. Люди такими не бывают. Да он, в общем-то и не был. Юра повернул голову и улыбнулся, встречая взгляд горящих золотом глаз инкуба. Женька тоже улыбался, да так широко, словно все счастье мира свалилось на него одного. Он весь как будто светился, а не только глаза. Опять же не потому, что кругом все сверкало от пляшущих пятен света. Не потому, что он был инкубом. Потому, что он был Женей Егоровым. И от этого становилось нестерпимо жарко. Мокрые волосы липли Юре ко лбу, костюм к спине. А на шее вечной прохладой лежала тонкая витая нить простенького кожаного шнурка. Только она остужала то, что полыхало где-то внутри, позволяла не то что сосредоточиться, а просто спокойно дышать рядом с Женей. Маленькая спасительная ниточка. Такая же, как у Ларса и Дим. Руки двигались сами собой, а в голове невольно вспыхивала давняя-давняя картинка – молоденький, до слез смущенный вокалист, отчаянно кудрявый и тоненький, как тростиночка. Блестящие голубые глаза метались между Максом и самим Юрой, не зная, на ком остановиться. В руках парнишка судорожно сминал край мешковатой кофты. Юре тогда очень хотелось дернуть Самосвата за убранные в хвост волосы и рявкнуть в подозрительно невинную физиономию: «Ты кого привел, зараза?!». Но рявкать на вокалиста при посторонних – слишком дурной тон. А еще до Макса надо было как-то добраться. Потому что этот гад предусмотрительно окопался подальше. А вставать из-за стола и демонстрировать, как сильно давят кое-где джинсы – тоже сомнительное удовольствие. −Он же инкуб. – все-таки выговорил непослушными губами Юра, ограничившись брошенным в сторону Макса крайне выразительным взглядом. Парнишка – Женя – втянул голову в плечи и совсем сжался. Теперь при взгляде на него екало уже где-то под ребрами, а не в паху. Захотелось почему-то потрепать по голове, обнять за плечи и пожалеть. −И что? – выразительно поднял светлую бровь Макс и ученым жестом поправил на носу очки. – Не кикимора же. Зато поет как. Нет, Юрон, лучшего Гилтиаса нам не найти. −Ага, и все время следить, чтобы «Эльфийская рукопись» не превратилась в «Камасутру». – пробормотал Юра. Женя вдруг поднял голову и выговорил твердо и очень звонко: −Не превратится! На Макса этот пассаж видимого эффекта не произвел. Зато Юра стиснул зубы и глубоко вдохнул. Да черт возьми. Джинсы уже не просто жали, а прямо-таки капитально давили. −Да ты же себя не контролируешь. – все-таки сумел ровно и спокойно выговорить Юра, не иначе, гены матушки-диктора сыграли. – Ты хоть соображаешь, что случится, если тебя, такого, хотя бы на репетицию выпустить? И сам внутренне содрогнулся, вообразив последствия. Женя только упрямо мотнул головой. −Ничего не случится. С Максом ведь ничего не происходит. Медленно, но верно закипая уже не от возбуждения, а от злости, Юра повернулся к Самосвату. Тот подпирал плечом стенку и выглядел абсолютно нормально. Перехватил взгляд Мелисова, улыбнулся и подергал тонкий шнурок, висевший на шее. −Амулет. – усмехнулся Макс. – Противоинкубный. Женька сделает, сколько надо. Нацепим на всех вокалистов и на группу, объясним технику безопасности. И никто не пострадает. −А зрители?.. − совсем уж растерянно выговорил Юра. −А их же много будет. – распахнул глаза Женя. – На такое количество все влияние рассеется. −Юра. – с нажимом проговорил Макс. – Надо брать. Он должен петь. Мелисов тяжело вздохнул и спрятал лицо в ладонях, остервенело растирая пальцами лоб. Поднял голову. Женя смотрел на него широко раскрытыми блестящими глазами. Ну ребенок-ребенок. Если отставить в сторону мысль о его сущности. И ведь прав Макс, прав, действительно хорошо поет. −Ладно. – тяжело уронил Юра и погрозил Самосвату пальцем. – Но вся ответственность – на тебе, инкубоупорный ты наш. Кто из них просиял ярче – Макс или Женя – Юра так и не понял. Только о своем решении не пожалел. И потом, несколько лет спустя, когда все такой же тонкий и кудрявый Женя Егоров старательно и явно волнуясь пел «Звон монет», улетая на совсем уж немыслимые высоты, а ухмыляющийся Самосват все так же подпирал притолоку, Юра уже знал, что согласится. Что возьмет этого голосистого инкуба. В группу, конечно же. Конечно же, в группу… А Максу все-таки съездит по морде от чистого сердца и широкой души. А потом, пожалуй, расцелует. Юра тряхнул головой, возвращаясь обратно на сцену. Поймал Женькин взгляд, улыбнулся, вскидывая гитарный гриф. Женя отозвался такой же широкой улыбкой и снова приник к микрофону, едва ли не целуясь с ним. В зале кто-то взвизгнул от восторга не хуже самого Женьки. До чего, однако, способный народ в славном городе Екатеринбурге. После концерта в гримерку по давней договоренности десять минут не заходил никто. Только Юра отваживался переступать порог и закрывать за собой дверь. Хотя эти десять минут безопаснее было бы провести в клетке с тигром, чем со взбудораженным инкубом. −Нас ждут. – проговорил Юра, задвигая хлипенький шпингалет. – Вот-вот ребят на сувениры растащат. −Мои десять минут не прошли. – отозвался развалившийся на диване Женя. – Иначе кто-нибудь пострадает. Ну и зал сегодня был… Я сам такого не ожидал. Щеки и губы у него раскраснелись. Нечеловечески золотые глаза не просто сияли, а светились. Воротник костюма Женька кое-как распустил и дышал преувеличенно спокойно и глубоко. Недавно подстриженные и залитые гелем кудри, художественно уложенные перед концертом, спутались и растрепались, липли к мокрому лбу и шее. Юра опустился на стул рядом, провел ладонью по пышущему жаром лицу, убирая волосы. Женя закрыл глаза и прижался щекой к Юриной руке. −Хорошо… − выдохнул он. – Сейчас… Еще минуточку. −У тебя их есть целых четыре. – улыбнулся Юра. Женя повернул голову, прижимаясь к так и лежавшей на его лице широкой ладони губами. Юра улыбнулся и свободной рукой стянул с шеи амулет. В груди защекоталось и разрослось хорошо знакомое чувство. Это чувство всегда хотелось выкричать, выпустить на свободу, переплавить во что-то другое, совершенное и прекрасное. У Юры оно обычно переплавлялось в песни. Или… −За четыре минуты не успеем. – не открывая глаз, пробормотал Женя. – Надень обратно. Нехорошо заставлять столько ждать. Юра засмеялся, потрепав жесткие от укладки кудри. Женя-Женя… Когда же такое было, чтобы ты сперва думал о себе, а потом о других? Да никогда. Амулет вернулся на шею и скользнул под воротник. Женя открыл глаза и гибко, одним движением, поднялся на ноги. Изящный, весь какой-то летящий, улыбчивый и совершенно прекрасный. Взрослый, отлично осознающий свою силу инкуб. −Идем? −Идем. Длинные уже не горячие, а просто теплые пальцы стиснули Юрину ладонь. К плечу коротко прижалась щека. Юра качал головой и никак не мог согнать с лица улыбку. Впрочем… А зачем ее сгонять?