Готов на всё

Тав влюбился. Впрочем, это было лишь вопросом времени для него. Он всегда был доверчивым, в каком-то плане даже наивным, умудрившимся дожить до своего совершеннолетия и несколько лет после, будучи верным послушником в храме. И вот наивное и доверчивое «дитя Фаэруна» окунулось с головой в эту удушающую страсть, полную запретов, нежные прикосновения и ноющую боль в шее. Боль — это лишь плата за то, чтобы «любить» его. Тав влюбился без памяти: в эти глаза, напоминающие ему цветом яркую кровь на клинке, в прекрасные ямочки на щеках, когда ему улыбались, пусть и не столь искренне. Даже те шрамы, которые он заметил в их вместе проведенном рассвете, Тав их любил. «Дьявольская поэзия, испещренная канцеляритом», — говорил Тав, когда изучал шрамы и в благоговении ждал, что ему скажут. Понятно, что на спине Астариона красовалось нечто, что связывало его с Касадором. И естественно, Тав был согласен на то, чтобы узнать, что именно было высечено на мертвецки бледной коже. «Он пользуется тобой», — когда-то говорил ему Гейл в одну из ночей. — Почему ты так считаешь? — поднял взгляд на него Тав, разжигая костер. — Благодаря тому, что я даю свою кровь, Астарион лучше стреляет и убивает врагов. Мы все в плюсе. Это взаимовыгодное соглашение. Гейл ответил еле слышной усмешкой и дружеским похлопыванием по плечу. И позже был слышен сочувствующий вздох. — Будь по-твоему. Только не позволяй ему слишком многого, иначе на рассвете мы увидим нашего обескровленного друга, — шепнул Гейл на ухо Таву, когда мимо них прошел Астарион с тушей кабана. Цепкий взгляд красных глаз тут же метнулся к неловкой парочке, и Таву пришлось нервно сглотнуть. Наступила неловкая тишина, а хворост и поленья лихо потрескивали в огненном танце, отчетливо показывая всем, что наступил очередной привал. Тав знал, к чему клонил Гейл, но не стал оправдываться, пытаться убеждать его в обратном. Гейл говорил правду, да и остальные склонялись к этому, хоть и соблюдали «видимый» нейтралитет. Несколько ночей назад Лаэзель показательно продемонстрировала, что бывает с теми, кто посмеет укусить ее, на что Астарион лишь фыркнул в духе «больно мне нужна твоя кровь». После неловкой паузы Гейл добавил: — А теперь дай мне приготовить что-нибудь съестное, а то вы все в лагере только умеете еду портить! Тав сразу отошел от костра и хотел было пойти прогуляться по лагерю, но его тут же окликнул манящий голос: — Не поможешь мне освежевать кабана? — попросил Астарион с той же ласковой улыбкой, от которой млел Тав. Тав не мог ему отказать. После неприятного и изматывающего занятия Астарион между делом спросил: — О чем болтали? Его бледные руки были по локоть в крови, как и у Тава, но Астарион не облизывал их, не смаковал «уходящую жизнь» у бедного животного. Он прекрасно знал, чью кровь сегодня будет пить этой ночью, кем он сегодня насытится. И теперь ждал ответа от Тава. — О том, как прекрасны сейчас ночи… — Астарион на чужие слова нахмурился, и Тав все же решился сказать правду: — И о том, что я не должен слишком много позволять тебе. Астарион хрипло засмеялся: видимо, Тав шутку сказал, что ему стало смешно. — Я сказал что-то смешное? — Ох, милый, — закончив смеяться, он взял флягу воды из рюкзака и смыл с рук кровь и только потом дотронулся до щеки Тава, — это самое веселое, что я слышал за время нашего путешествия. Не знал, что Гейл умеет шутить. Но что-то было в его прикосновении такое, что Тав задумался о словах Гейла. Хоть он не ощущал тепла от ладони Астариона, но чужой взгляд обжигал так же, как горячая похлебка язык. Диссонанс, от которого сердце и разум были по разные стороны баррикад. Сердце пело о том, что нужно довериться Астариону, поверить в его слова. Разум же кричал, что нужно быть осторожным, провести дистанцию, очертить какие-то границы дозволенного. — Ты ведь не думаешь так же, как и Гейл? — вкрадчиво задал вопрос Астарион, и его рука нежно сжала плечо Тава. Разум в этой битве безнадежно проиграл, уступив доверчивому сердцу. — Нет, — строго сказал Тав и, нервно улыбнувшись, добавил: — Сегодня ты можешь снова пить мою кровь. Наигранное удивление Астариона и ласковая улыбка лишь доказали то, о чем говорил Гейл, но Таву было все равно. Ведь сердце не могло лгать, верно? — Тогда я буду с нетерпением ждать наступления ночи, дорогой. Ох, как же его сердце ошибалось.

***

— Ты действительно хочешь… этого? — спросил Тав, стараясь увидеть хоть каплю сомнений на любимом лице. Сомнений не было, лишь ярость в чужих глазах и намерение завершить до конца начатое. Завершить ритуал, стать высшим вампиром, подняться из черни в «высший свет». Стать тем, над кем солнце не властно. — Да… хочу. Прошу, помоги мне. Кровавый ритуал по своей сути был ужасен, отправить на смерть «родственников» Астариона и другие измученные души… это было отвратительно. Но ради одного, чья мечта была сильней всех вместе взятых, ради того, кто хотел возмездия, Тав не мог отказать Астариону. Дворец Касадора окрасился в красный цвет от взрывающихся отродий, от их предсмертных криков. Тава это будет преследовать до конца своей жизни, а пока он наслаждается тем, как его возлюбленный получает могущество, данное Дьяволом. Первый из вампирских отродий, созданный Касадором, первый, кто получил благословенную личинку, дающую ходить под лучами неласкового солнца, и первый, кто решился на ритуал Возвышения и завершил его во Вратах Балдура. — Мы сделали это, — сказал Астарион после завершения ритуала, и его взгляд, холодный, как сама смерть, обратился к Таву. — Самая безнадежная мечта сбылась… благодаря тебе. Что-то в нем определенно изменилось, отчего Таву стало невыносимо холодно рядом с ним. В этот раз разум кричал сильнее, чем кто бы то ни было, но он вновь отбросил его. Ему казалось, что он сделал все правильно. Если выпустить этих отродий, то они могли утопить город в крови. Тав в этот раз думал рационально, но не в ту сторону. Ведь сердце до сих пор было на стороне Астариона: Тав попросту не мог ему отказать. И тем же вечером, расположившись в лагере неподалеку от Ривингтона, Тав получил закономерное предложение от возлюбленного стать вампиром. Разум настоятельно просил, умолял не соглашаться на ужасную затею. Но сердце… его наивное сердце желало любить и быть любимым. Кто, как не Астарион, мог дать ему это? — Ты собираешься навсегда отказаться от мирской жизни ради меня… — мягко улыбался Астарион, наблюдая за тем, как Тав снимал с себя одежду, готовясь к их особенному «ритуалу». — Спасибо, любовь моя. — У нас не совсем «мирская» жизнь, — неловко подметил Тав, усмехнувшись, и, окончательно раздевшись, он подошел к возлюбленному и запечатлел на чужих губах поцелуй, — ради тебя я готов на все. И в глазах цвета багряного вина Тав отчетливо видел, что Астарион будет любить его даже тогда, когда он примет объятия ночи, став вампиром.