Наследие

Я пришел в себя, как только мне в нос ударил резкий запах нашатырного спирта. В тот момент моей первой мыслью было то, что в последнее время я сталкиваюсь с этой вонью слишком часто. А второй — на что сейчас похоже лицо моего отца? Я задумался об этом на несколько секунд, пока смотрел на двоящуюся перед глазами люстру на потолке, и понял, что моя фантазия, вероятно, одновременно и далека от реальности и максимально ей соответствует. Мне представилось выражение на его лице: напряженные скулы, плотно сжатые тонкие губы, глубокая складка на лбу и взгляд полуприкрытых глаз, вопрошающий: «На что мне такой сын?». Разумеется, внешне все было на самом деле совсем не так. Когда я сел, жестом отгоняя хлопочущую надо мной медсестру, отец стоял поблизости и буднично рассматривал какой-то инструмент со стола. Его лицо было расслабленным, никакой тяжелой печати сумрачного разочарования на нем не было и в помине, но я понимал, что внутри он все равно задается все тем же вопросом. «Почему? Почему у меня такой сын?» Я никогда не хотел становиться разочарованием. Но, по всей видимости, есть вещи, не подвластные даже моему феноменальному упорству. — Не вскакивай так резко. Посиди, пока голова не перестанет кружиться, — посоветовал отец, не отрываясь от своего занятия. — Все в порядке, — ответил я, возможно, даже с излишним упрямством. Должно быть, мне это только почудилось, и на самом деле его голос был полон родительской заботы или чего-то такого, но я услышал скорее снисхождение и насмешку. — Уверен? Ты бледный, как полотно. — Да. Все отлично. Откачавшая меня медсестра предложила мне стакан воды, который я опустошил залпом, лишь бы меня оставили в покое, и на зло отцу все равно встал со сдвинутых вместе стульев, куда меня положили, когда я потерял сознание. Тут же я едва не упал обратно, но моей силы воли хватило, чтобы устоять на ногах. Впрочем, на всякий случай я старался не смотреть снова в сторону операционного стола, возле которого стоял отец. Мне показалось, я услышал, как он тихо хмыкнул, но этот звук потонул где-то в ровном щелкании механизмов в его протезах. — Попробуешь еще раз? — спросил он, когда я подошел обратно к столу, избегая взглядом накрытого тканью… «содержимого». — Или на сегодня закончим? — Я ощутил тяжесть металлической ладони на своем плече. Должно быть, он пытался заглянуть мне в лицо, но я пока не хотел смотреть на его выражение, даже если в нем не было ничего из того, что я себе нафантазировал. — Мы даже не начали. Мне почудился вздох. — Хорошо, как знаешь. Тогда надевай обратно защиту. Я потянулся, чтобы взять со стола перчатки и медицинскую маску, но наткнулся на перепачканный в потемневшей крови скальпель, из-за которого я, собственно говоря, и отключился. Меня внутренне передернуло от воспоминаний о крови, которая проступила из первого неровного надреза и от ощущения того, как разрезается острием инструмента плоть, и ткани расходятся-… уфф. На миг на меня снова накатила дурнота, и я быстро схватил перчатки и маску, начав натягивать их на руки и на лицо. Возможно, я сделал это слишком резко. Папа это заметил? Надеюсь, он даже не смотрел. Закончив, я обнаружил, что шапочка на моей голове сбилась и волосы теперь лезли в глаза, так что это тоже пришлось исправить. Затем мне показалось, что фартук тоже сидит не так как надо, и узел сзади немного ослаб-… в общем, стыдно признать, но, кажется, я сам неосознанно тянул время. Отец не ворчал, просто терпеливо стоял над душой. Когда я собрался с мыслями и наконец впервые посмотрел на него, я обнаружил его привычное выражение лица: спокойное и даже немного веселое. Может быть, в морщинках в уголках его глаз пряталось беспокойство, но я не был в нем уверен. Я постарался вдохнуть поглубже, только так, чтобы маска не прилипла к моему лицу, и кивнул, давая знать, что я готов. И тут же об этом пожалел, потому что как только мед-сестра, ассистировшая в процессе вскрытия, откинула покрывало, мне в нос снова ударил едкий отвратный трупный запах. Я тут же подумал, что нашатырный спирт был в разы лучше. Отец сказал, что тело было совсем свежим и еще не начало разлагаться, и возможно, это была моя паранойя, но мне показалось, что я начал задыхаться. Стараясь не дышать слишком глубоко, сжал предательски трясущимися пальцами скальпель и, надавив другой рукой возле уже начатого разреза, уже погрузил в плоть кончик лезвия, но не успел даже сдвинуть его и на миллиметр, как из уже проделанного отверстия наружу стало сочиться что-то отвратительное. Темная, почти черная густая жижа, похожая на… я даже не мог дать внятного описания. Она не текла, как кровь, а лезла наружу тягучими сгустками. Мой организм снова меня подвел и желудок скрутило судорогой. Картинка перед глазами снова поплыла и я выронил инструмент, резко отдернув руки, и отвернулся. Я успел сделать буквально шаг или два, прежде чем согнуться пополам и содрогнуться от рвотного позыва. Руки меня не слушались, я не успел снять маску и она провисла под тяжестью того, что из меня вышло. Слава богу, я с утра не ел, зная, что мне сегодня предстоит, но мое горло все равно жгло от горькой желчи. Кажется, у меня подкосились ноги, но кто-то успел меня поймать и опустить на пол, над которым меня заставили склониться и стянули с меня медицинскую маску. Она была плотной, успела прилипнуть к моим губам, и ощущение было просто отвратительное. Меня вывернуло наизнанку еще раз, нутро тут же скрутило от разрывающего легкие кашля. В голове словно бил набат. Затем мне снова сунули под нос нашатырь и это немного отрезвило меня, хоть общее состояние и не улучшило. «На сегодня точно хватит. Уберите тут все. Тело в холодильник, инструменты в мойку, ” — скомандовал отец над самым моим ухом. Я снова почувствовал тяжелый металл у себя на спине, но на этот раз это были слабые хлопки. — «Не мучай себя, Палл. Прими душ, переоденься и отдохни.» Привычной бодрости в его голосе не было, но я никак не смог или не успел разобрать истинную эмоцию, крывшуюся в его интонациях. Мне показалось, это было разочарование. Или досада. Я хотел остановить его и сказать, что попробую еще раз, но из горла вырывалось только сипение и противное бульканье. Черт побери! Я сам себе в этот момент был противен… все та же откачивавшая меня медсестра спросила, как я себя чувствую, и промокнула испарину у меня на лбу влажной тряпкой. Кажется, я что-то ей ответил, но сам не понял что. Меня подхватили с другой стороны, как тряпичную куклу, и подвели к умывальнику. Там я кое-как стянул перчатки и смог умыться. От этого мне немного полегчало, но окончательно меня отпустило лишь когда я сунул под кран голову и мой организм будто перезапустился от ледяной воды как барахлящий механизм. Мокрый, продрогший, но с ясным разумом, я избавился от остатков обмундирования и поплелся домой. По пути я молился только об одном: если мои братья сейчас в поместье, не приведи господь мне пересечься с ними двумя.

***

Вселенная оказалась глуха к моим молитвам, потому что, разуме-е-е-ется, Родий и Родерик оба были тут. Вот не сидится же им в их ангарах и лабораториях.! Когда я спустился в обеденную залу, они оба были там, обсуждали с отцом какие-то великие проекты с вдаль идущими планами. Мне до смерти хотелось быть частью этого и тоже привносить свой вклад в семейное дело, но пока что я был… откровенно говоря… ну… очень далек от их работы. И их достижений. Я все еще считал, что со стороны вселенной это было жутко несправедливо. Если бы я только умел делать все как надо и не подводить отца.! — Эй, братишка! Привет. Как проходит учеба? — Спросил Родий, заметив меня. — Гм, вполне неплохо. У меня много… практики. — А что с теорией? — спросил Родерик, спокойно взглянув на меня поверх чашки чая, и тут же задал вопрос в догонку: — Основные отделы кишечника у млекопитающих? — Эмм… — Я на секунду невольно завис, с содроганием вспоминая так и не случившееся вскрытие ранее. — Тонкий, толстый, ободочный… двенадцатиперстный и… ээ… подо-… дыш-… — Подвздошный. Начал забывать. — Я почти все назвал! — Основными являются только тонкая, толстая и прямая кишка, плюс слепая. Все остальное к основным не относятся. Но… я понимаю, без реального вскрытия, только по рисункам, в этом трудно разобраться. Я почувствовал невольный укол обиды. Захотелось просто уйти куда-нибудь еще, может быть, прогуляться, но мне нужно было знать, как продвигается семейный бизнес. — Вот именно, Род! Не смущай его, у тебя несравнимо больше опыта. А ты не стой как неродной, Палл, спускайся к нам. Кроме того, — бодро продолжил Родий, когда я подошел к столу, за которым они все сидели, и занял свое место, — сдалась ему твоя медицина! Может быть, он хочет, как я, заниматься машиностроением и протезированием. — Он подмигнул мне. — Поверь наслово старшему, Палл, ковыряться в железках куда приятнее, чем в органах. Да и гораздо увлекательнее тоже! — Не имеет большой разницы, с чем вы работаете, — возразил отец, покачивая в руке стаканом с чем-то светлым — точно не чаем — с гремящими внутри кусочками льда. — Как я всегда говорю-… «Организм — тот же механизм», — хором закончили все трое. Я присоединился к ним, хоть и терпеть не мог эту фразу, потому что мне, в отличие от старших братьев, не давалось ни то, ни другое. Хоть я и окончил уже большую часть своего домашнего обучения, мне было все еще далеко до них обоих, а уж тем более до отца. Они… определенно оправдывали его ожидания куда лучше. Родий с детства был прирожденным механиком, жил и дышал своими конструкциями и изобретениями. А Родерик обрел себя в медицине и стал хирургом от бога — его уж точно не скашивало от вида крови! Оба лучшие в своем деле, они стажировались не только у отца, но и у его компаньона — Господина Иридия. Величайший ум нашего тысячелетия, еще никто в истории не превзошел его таланты и способности едва не во всех известных человечеству науках. И Родий, и Родерик взяли от него и от нашего отца все самое лучшее и стали профессионалами. А взять было что, хоть от господина Иридия, хоть от нашего отца — он тоже был выдающимся умом современности. Но в отличие от своих старших сыновей, он был несравнимо хорош как в механике, так и в анатомии. Именно он расширил возможности человеческого организма и придумал механизированные протезы и многое другое… В общем, семья у нас была крайне одаренная и отметилась в истории так глубоко, как это только было возможно. А еще в этой семье был я… просто я, как ни стыдно мне было это признавать. В отличие от Родия и Родерика, я не преуспел ни в инженерном деле, ни в биологии. Единственное, что мне давалось хорошо — это риторика и гуманитарные науки, что, в общем-то, было в нашей семье не в почете. Родий утешал меня, что не всем же в семье не высовывать носа из затхлых мастерских и моргов, кто-то должен и семейным бизнесом управлять, но мне всегда казалось, что это нечто сродни подачки — мол, не осилил что потруднее, иди чеши языком. И вроде бы он даже отчасти прав — отец действительно за свою жизнь сколотил настоящую индустриальную империю и в последнее время больше занимался ее управлением, финансами и промышленностью, но все же я понимал, что он справляется с этим, будучи практикующим механиком и хирургом. И если он это делает, неужели я тоже не могу? Кроме того, все это казалось мне сущими мелочами и полным отсутствием каких-либо перспектив. Ведь если рассуждать здраво, я понимал, что рано или поздно отец просто разделит свое дело надвое между Родием и Родериком: одному сеть клиник и лабораторий, другому кузнечное дело и машиностроительные заводы. А что останется мне? Магазины, в которые поступают их же товары? Рекламный бизнес? Черт подери! Я отчетливо понимал, что с такими темпами останусь ни с чем! И всегда буду зависеть от предприятий братьев и того, насколько успешно идут дела у них, и насколько они лояльны ко мне. А нахлебников никто не любит, пусть даже этот нахлебник — твой младший брат. Нет… мне нужно было тоже отличиться чем-то. Чем-то большим и значимым, чтобы на меня не смотрели с презрением или — того хуже — с жалостью. И если в механике и медицине я не тянул, значит, нужно было найти что-то еще. Просто… я пока не понял, что именно.