обнажая изнанку

В помещении прохладно, за окном, как и обычно, ночь. Время, когда выползают самые уродливые твари и хихикают страхи, приобретающие очертания, формы и огромные размеры, способные буквально придавить. Плотные, засевшие глубоко внутри, они рвутся наружу, показывая, что вот же, смотрите, любуйтесь, глотайте противные комки, дерущие горло кисло-горьким привкусом, и все равно наблюдайте, как эти самые страхи танцуют победные танцы прямо на центральной арене.  Хуже всего, когда не можешь отвернуться, даже если имеешь тысячи вариантов, как это сделать. Просто невмоготу. Иногда так бывает, и этому нет объяснения. Ни логического, ни какого-то абстрактного. Лишь бы выдумать причину и скрыть ею как будто нагую часть тела от взгляда незнакомых глаз.  Тэхён вот любит, когда смотрят.  Ловит каждый мазок зрачков, отпечатывающийся на его коже. Он знает, что то, что он делает, впечатляет. Сам долго наблюдает на экране телефона за выступлениями, путь к которым ему закрыт. И даже не потому, что жизнь слишком зла, хотя оно так и есть, а просто не может.  Он тренируется всегда один. Исключения — понедельник. В этот день Тэхёну приходится делить зал, зеркала, заменяющие стены, и воздух в помещении с одним человеком. Имя его, кажется, вызывает не менее склизкие ощущения внутри, будто это и есть тот самый главный страх. Чон Чонгук преподает в хореографической школе. Тэхён об этом узнал случайно у охранника, который пришел закрывать зал и увидел там Кима, едва дышащего и запутавшегося не только в конечностях, но и в себе. О втором никто не знал и никогда не узнает. Это не для посторонних ушей. Это даже не для ушей Кима. Признаться ведь нужно сначала себе, чтобы потом и другие в это поверили, а не морщили лица, показывая насколько им плевать на фальшивые обрывки фраз человека, чья мечта до смешного проста и вместе с тем недостижима.  На то и мечта. Из-за того и больно. Потому и ощущает ноющие мышцы, выворачивающие наизнанку отголоски выкручивающихся суставов. Он не гимнаст. Он — человек-пластилин. Крути, сгибай, сворачивай, выравнивай и так по кругу. Тэхёну больно, но он терпит. Всегда терпел и будет дальше, потому что это единственное, что помогает отобрать у мыслей главенствующую роль. То, куда можно направить все вектора, до этого стыкующиеся на работе, не принося никакого удовольствия. Тэхён в этом зале семь дней в неделю. Он приходит сразу после смен и начинает с разминки. Четыре круга по залу легкой трусцой, а потом около часа на беговой дорожке, чтобы в ногах и руках мышцы горели от напряжения. Ким знает, что те потом становятся более гибкими, как и суставы. Те, как пластилин, из-за высокой температуры более мягкие, поддаются легче деформациям. Не постоянным — временным, но оттого не менее опасным и до зуда в висках необходимым.  Когда по линии роста волос стекает не одна капля пота, лицо раскраснелось, а в легких — пожар вместо нужного кислорода, и пространства там с каждым входом меньше и меньше. Пока не слипнутся, тогда Ким закашляется, возможно, отключится на пару минут из-за гипервентиляции, но это точно не остановит его. Он продолжит тренировку. Вывернет себя так, что боль затопит сосуды, выливаясь в растянутые до самых краев радужки зрачки. До повышенного давления, до очередного приступа кашля из-за сдавленных легких. Ему это надо. Он от этого буквально зависим. Так думает, пока не ощущает запах. Его парфюм. Сводит. Не с ума. У Тэхёна давно там ничего не щелкает. У него все в мышцах, суставах и сухожилиях, а те вытягивает и скручивает в узлы от желания вдохнуть глубже, чтобы задохнуться, подойти ближе, чтобы выдавило даже кости, заговорить, чтобы голосовые связки лопнули и опали выжженными нитями вниз по пищеводу. Не позволяет. Никогда. Этот день не станет исключением. Даже тот факт, что Чонгук пришел в четверг, хотя у него тренировки только по понедельникам. Ким это выучил. Знает наизусть. У него не неделя начинается с понедельника, а сбои в организме, до этого никогда не подводившем хозяина. Учащенный пульс, глубокое рваное дыхание и ненормальное потоотделение. Жар по всему телу иногда удается контролировать. Точнее, просто клеить другую причину повышения температуры — долго тренировался, устал, пора заканчивать. Пора домой. Пора признаться, что иногда хочется просто перекинуться быстрым «привет». Все слова остаются не озвученными, как и всегда. Чаще всего Тэхён покидает зал сразу же, как в него входит Чонгук, но сегодня почему-то остается. Просто уходит в другой угол и садится на пол, натянув носки и вытягивая руки вдоль расставленных широко ног. Он сразу же ложится животом и грудью на бедро, глубоко вдыхает и практически сразу жалеет об этом.  Нос щекочет его запах. Тяжелый аромат оседает дымящимися клубками в легких, источая там свой запах, въедаясь в клетки, проникая между ними, и становится частью того, что должно помогать дышать. Но делает только хуже. Легкие увиты его ароматом.  Глаза прикрывает невольно. С каждый секундой все больше и больше хочется сбежать, но Тэхён продолжает и дальше тянуться. Непонятно зачем, ведь он уже разогрет. Ему бы взять ноутбук, подключить колонки и выворачиваться. Как и всегда. Гнуться, выгибать суставы, держать голову прямо, не раскрашивая мимику ни в одну эмоцию. Серость, монотонность, незаинтересованность. Все на поверхности. Бери, читай, слизывай, глотай и выплевывай, потому что такое никому не нравится. Об этом Тэхён тоже думает непроизвольно, снова прикрывая глаза. Он плавным движением перекатывается с пятки на носок, делая упор на руки и выпрямляется, изогнув плавно спину так, будто под кожей нет позвоночника, а ребра — это всего лишь клетка, только внутри него не костная — выдуманная, сплавленная из страхов и сомнений. В первую очередь в себе.  Руки опускаются сами, свисая, словно ветки дерева, давно уже утратившего шанс продолжать жизнь. Там корни сгнили, впитав не те вещества, просто перепутав, не осознав, что подсунули яд, убивающий все живое. Листвы давным-давно нет, нет и желтых отголосков кричащих зеленых красок. Ничего нет. Только костлявые ветки, напоминающие зигзаги и линии, обрывающиеся, так и не успев начаться, приобрести форму. Им бы у страхов поучиться. Пусть так же ночью выползают, царапая кожу, оставляя грубые шрамы в местах, где должно быть больнее всего, ярко ощущая перед этим уязвимость.  Но руки все еще свисают между ног. Широкая стойка позволяет им бездыханно качаться из стороны в сторону, отдавая себя в пользование ветру, колышущему дерево. Пусть и безжизненное, зато позволяющее с собой играть. Тэхён воображает это очень четко. Визуализирует, чтобы показать одному-единственному зрителю, что сейчас стоит, замерев и не дыша. Боится, что его выдох будет слишком громким, ворвется бесцеремонно в симбиоз одного парня, что уже рисует круг руками в воздухе, изгибая спину и поворачиваясь вокруг себя, с ветром, гуляющим по помещению. Здесь нет кондиционера, но ночь холодная. Чонгук понимает, что Тэхён замерз. У того мурашки на предплечьях и шее. Их внезапно, сильнее, чем обычно, хочется разгладить руками. Возможно, даже, если позволят, губами. Из-за этого у Чонгука покалывает губы: то верхнюю, то нижнюю.  На стенах — конденсат, Тэхён уверен, что это из-за его частого дыхания. Сколько бы ни пытался, не может уговорить сердце биться медленнее, не гоняя кровь по сосудам. Невозможно не ощутить взгляд, скользящий по телу, следящий за каждым движением, отпечатывающий изгибы на обратной стороне век. И ему нравится то, как Чонгук на него смотрит. Он бы отказался от публики, сцены, которая и так ему не доступна, отказался бы от многого, лишь бы вот так выворачивать руку, чтобы сустав менял расположение по четко определяемой траектории. Годы тренировок не проходят мимо — Тэхён знает каждый миллиметр своего тела, знает, на что способен. Он улавливает каждый сдвиг сустава, чтобы не навредить. Лишь почувствовать ту самую тянущую, скрипучую и до темноты в глазах необходимую боль. Она ему нужна. Она помогает забыться. Она дает себя почувствовать живым. Человеком.  В жизни тоже больно. Но только здесь, в зале, что сейчас спрятал в своих стенах двух совершенно незнакомых людей, дышащих их общим запахом — Тэхёна, который терпит и выгибает сустав еще сильнее, и Чонгука, который стоит и хочет подойти, спросить, дернуться хотя бы на сантиметр вперед, но так и не решается. Просто тихо дышит, слыша, как дыхание Тэхёна учащается.  Он на пике. Опадает.  Дерево сломалось, изогнулось, из него выдавили то, чего там уже давно нет.  Тело мягко падает на пол, когда Тэхён фиксирует руку в одном положении. Лопатка походит на крыло. Это отчетливо просматривается, потому что Чонгук стоит сбоку. Он лишь наблюдает, боясь нарушить то, что Тэхён создает. Себя.  Он выворачивает себя наизнанку, чтобы каждый раз освобождаться.  Только получается ли? Видимо, нет. Чонгук это понимает, когда все-таки решается подойти и слышит замершее дыхание. Утяжеленное, сгустившееся. Его хотят скрыть. Показать, что и не живы вовсе. Какое-то иллюзорное представление для одного зрителя. А там внизу, прямо на полу, пытаются молиться, чтобы не услышали, как слезы катятся по щекам. Снова больно, снова что-то надломилось. Только боль далеко не физическая, она душевная. Придавливает, уничтожает, даже не вдаваясь в причины, зачем на самом деле человеку это надо. А Тэхёну просто — чтобы чувствовать себя живым. Кто бы ему рассказал, что боль — не единственная доступная эмоция. Через нее нельзя увидеть то, что прячется глубоко внутри. То чувство намного сильнее, многограннее и недоступней. Его делить на двоих нужно. Прямо как воздух, где два аромата сливаются в один, и двое им дышат. Один — звучно, взвешивая, второй — пытаясь навсегда прекратить, чтобы никто больше не услышал. Чтобы один единственный не распознал.  — С тобой все в порядке? — звучит даже не вопросом, а скорее как ярко выраженный укор. Даже не требует ответа. Видно, что нет, но, вопреки всему, Чонгук дожидается, когда Тэхён сядет, отвернувшись от него в другую сторону, и бросит резко, со злобой: — Да. На этом их разговор заканчивается, потому что Тэхён сбегает. Так давно хотел, буквально грезил о разговоре, хотя бы немного, а сам не выдержал и ушел. Этого все равно оказалось достаточно, чтобы потом всю неделю не выбрасывать голос Чонгука из головы.  Даже вопрос был не так важен, как тембр, интонация, в конце концов, просто губы, с которых слетали звуки, в которых смысла так много, что Тэхён им давится и не пытается отсрочить эту пытку.  Спросили. Поинтересовались. О нем. Это выбивает из колеи. Тэхён всю неделю ходит ни живой, ни мертвый. Надеется лишь, что спросит у Чонгука в понедельник, что он своим вопросом имел в виду. Зачем его задал? Что хотел узнать? Выпросить? Допросить? Он уже чувствует, как напрягается. Эластичные суставы деревенеют, когда Ким не приходит в зал две недели подряд, потому что что? Боится. Конечно, боится. Куда ему до человека, умеющего задать вопрос, когда ему что-то интересно. Он всего лишь забывается, иногда перебарщивает, как в тот четверг, и срывается. Он не кричит, не воет и не бьет зеркала. Просто тихо выпускает остатки усталости. И кто виноват, если это происходит именно так: слезами по щекам, оставляющими после себя рвы. За них Тэхён себя ненавидит еще больше. В голове так и крутится — слабый, но он себя останавливает каждый раз, стоя перед зеркалом, и не позволяет произнести это вслух. А потом день за днем, спотыкаясь, надрывая легкие, Тэхён выходит на пробежку и затягивается прямо в парке за домом, потому что не может пересилить себя, свои внутренние толстые стены, которые уже успел выстроить, и вернуться в зал. Он терпит холодные дни, иногда вечерами тоже тренируется, чтобы забить голову правильностью выполняемых упражнений, а не тем, что было вечером, когда Тэхён случайно позволил себе слишком много. И когда на улице уже становится холодно до такой степени, что мышцы коченеют, стоит лишь выйти на улицу, Тэхён принимает решение, что пора вернуться, закрыть глаза, бежать, если увидит там Чонгука, и никогда, без единого исключения не приходить в понедельник и четверг. Второй день тоже стал опломбированным. Чтобы без всяких случайных стычек, незапланированных встреч, чтобы без взгляда, которого так мало и который так далеко, а все внутри просит, чтобы ближе, четче, чтобы почувствовать даже дыхание. Услышать, как ровно бьется сердце. Это происходит в субботу. Тэхён переступает порог зала и вдыхает, чтобы заполнить легкие привычными холодными стенами, зеркалами со стекающими по поверхностям капельками конденсата и прохладным воздухом. Он прикрывает окно, переодевается и повторяет то, что делает всегда — пробежка трусцой, потом час на дорожке и долгая разминка.  Весь процесс не катится кубарем, не разрывается чем-то. Его плавность и размеренность подкреплена даже мелодией. Тэхён поставил свой любимый плейлист. Наслаждается, пока может. Ставит широко ноги, скрещивает руки и наклоняется. Без труда касается локтями пола и немного прогибается, чтобы почувствовать, как натянутся сухожилия бедер, спины, как начнут выгибаться суставы плеч.  Он поддается, расслабляется, проникается мелодией и сливается. Тело соскучилось по знакомым полам, стенам и неяркому освещению, но того вполне достаточно, чтобы рассмотреть силуэт возле окна. Тэхён в помещении не один.  Когда он разгибается, то видит, как знакомая фигура медленно движется прямо на него, выходя из тени.  Соджун крадется хищником, даже не заботясь о том, что жертва его увидела. Он измеряет взглядом Тэхёна, а второй стоит, как вкопанный, и даже не думает двигаться с места. Это было бы позорно. Второй раз он себя не позволит унижать, оскорблять и уйти с высоко поднятой головой. В прошлый раз Тэхён едва сдержался, чтобы не оставить на его щеке след от костяшек. Уж больно напрашивался. Но это было давно, а значит, Соджун, наверное, только этим и руководствуется, когда подходит еще ближе, что забылось. Но Тэхён все помнит. Каждое брошенное: «Ты как дерево». Каждый плевок: «За тобой даже наблюдать неинтересно, не то что приходить на выступления. Наверное, тебя поэтому и не берут в программы». — Снова выворачиваешь свои суставы. А чего ради? — его голос ничем не откликается внутри. Слова тоже. У Кима давно есть ответ на каждый вопрос. Тот раз — переломный момент. Сейчас Ким ощущает, что он в разы сильнее, а значит сломать будет не просто. — Чтобы ты пришел и посмотрел, на что у тебя никогда не хватит гибкости, — это дается легко. В этом литры яда, но он красиво замаскирован. У Соджуна лицо меняется мгновенно, как снаряд разрывается, достигнув цели. Яркая вспышка, а потом — взрывная волна. Тэхён даже не отшатывается, наблюдая за парнем, теряющим запал. У них так всегда — один укол, и думают, что победили. Только вот нужно долго выбирать точку, чтобы попасть в нужное, чтобы наверняка прикончить. У Тэхёна панцирь, защищающий от иголок. Соджун не на того нападает. Слишком слаб и слишком глуп, чтобы это понять. Тэхён выворачивает суставы, но чтобы вывернуть душу — никогда. Это табу. Запрет, выведенный жирными буквами на всех языках мира, чтобы каждому было понятно, что туда соваться не стоит. У Тэхёна нет иголок, у него яд, и тот убивает за доли секунд.  Лучше бы Соджуну сейчас уйти, но он ведь глупый, а еще обиженный словами, пропитанными ядом, а потому срывается на крик. — Да я лучший танцор в стране, как ты вообще смеешь со мной разговаривать?! — Я бы с радостью этого не делал, но когда спрашивают, нужно отвечать. У меня есть вежливость. Даже к таким, как ты, — ровно, без заминок, так, что у Соджуна на лбу набухает вена.  Он в бешенстве. Тэхён ликует. Суставы начинают ныть, в них будто копятся эмоции, которые хочется вывернуть. Хочется станцевать, чтобы выплеснуть все, но Тэхён понимает, что нужно подождать, нужно выслушать, потому что человек напротив копит свое — оскорбления. А те ведь не тронут, только Соджун этого не понимает. — Таким как я это каким? — он почти срывается.  — Подстилкам. Это ведь честно. А кулак в челюсть, и потом в плечо — вовсе нет.  Их разнимают раньше, чем того хочется Киму, ведь он даже ни разу не замахнулся кулаком по чужой оболочке, не способной на логические умозаключения, лишь на плевки никому не нужного мнения, и то не всегда в цель. Сам ведь такой, а на правду обижается. Удел дураков, не более.  — Вы с ума сошли? — Чонгук врывается в зал в тот момент, когда Тэхёна бьют в живот. Он быстро оттягивает того от Соджуна и ставит на ноги, пока Соджун тоже поднимается и пытается снова влезть в драку.  — Выйди, — в его голосе столько стали, что можно было бы сплавить новые станки для балетного зала. — Я не… — Сказал. Выйди, — режет.  И Соджун правда уходит. Не оборачивается, будто знает, что там ему уже нечего ловить. Он не закончил, это понятно всем троим, но сейчас в зале есть лишний, а потому лезть дальше не хочет. Отступает. Трусит? Вовсе нет, но хвост поджимает, смиряя свой пыл, проснувшийся непонятно зачем. Сам ведь остался в зале раньше, Тэхён знает это наверняка, но спустя каких-то жалких десят минут уходит, выветрив из себя всю накопившууся обиду. Тэхёну кажется, что не столько на него, сколько на себя самого. Он же не слепой. Видит, сколько Ким отдает тренировкам. Видит, что у того вместо лопаток, когда выворачиваются суставы плеч, прорезаются самые настоящие крылья. И только одному Киму решать — дьявольские те будут или же ангельские, с белыми пушистыми перьями, сверкающими в свете солнечных лучей. Снова холодный пол, рука не остается в захвате чужих пальцев — Тэхён пугаясь отстраняется от Чонгука. Его откидывает, выдергивает и отстраняет от тепла чужого тела, потому что еще немного и воспламенится. А у него крылья. Ему нельзя. Есть, что беречь. Сердце, например. Зачем только начинает выдавать себя с потрохами? Стучало бы и дальше равномерно, шестьдесят раз в минуту, а не гналось, как умалишенное, за показателями, далеко перескочившими за трехзначную цифру с двумя нулями в конце. Контролировать дыхание тоже не получается. Он весь выходит из себя, хоть и пытается абстрагироваться, буквально запечатывая себя изнутри. Второго раза не случится, а если и да, то Тэхён больше никогда Чонгуку на глаза не попадется. Это будет выше его сил, простой человеческой гордости, которая будет задета. Он не даст увидеть нечто большее, чем должен показать. Он вообще ему ничего не должен. Не должен вздрагивать, когда на плечах чувствует горячие ладони. Те немного сдавливают пылающие мышцы, и на теле вырастают, будто подпитываемые лучшими удобрениями ростки самых прекрасных цветов, мурашки. Они бутонами распускаются от макушки до пят, и Тэхён силится, чтобы не прикрыть глаза, но когда Чонгук снова надавливает, создавая сам того не осознавая, оранжерею на коже, Тэхён не может бороться. Веки трепещут, и ресницы тянут друг друга на себя, чтобы на обратной стороне век вырисовался образ. Они одни в зале. На улице снова темно, но так тихо, что даже жалюзи не трогают мерные потоки ветра. Все замирает, как и Тэхён, когда слышит: — Как ты? Обычный вопрос. Звучит сейчас по всему миру на сотнях языков. На этот вопрос можно ответить по-разному, и люди отвечают: иногда просто улыбаются или показывают жестом, чтобы дать понять, что с ними происходит. Тэхёна, сидящего на полу в одном из спальных районов Сеула, этот вопрос вводит в ступор.  — Все… Не дают закончить, нагло перебивая, из-за чего Тэхён замирает снова, казалось, что невозможно сильнее, но теперь и внутри что-то ставится на паузу. Сердце пропускает удары. Оно просто останавливается, чтобы через секунду запуститься с такой скоростью, что грудную клетку опаляет жаром. Не только ее. Все тело начинает пылать, потому что Чонгук шепчет прямо на ухо, заставляя звуки рассыпаться по шейным позвонкам, позволяя прыгать по ним, как по ступенькам, и задевать нервные окончания, чтобы Тэхён окончательно задохнулся. — Не говори, что все в порядке. Я ведь вижу, что это далеко не так. Вижу, как ты кривишь лицо от боли, когда пытаешься вырастить крылья, когда каждый раз терпишь поражение, — шепчет, шепчет, шепчет. — Покажи мне, — просит. А Тэхён не понимает, что именно. В любой другой раз он бы промолчал, забыл, заглушил все слова, убавив громкость на ноль, но не сейчас. Не тогда, когда в крови адреналин, а шепот Чонгука громче сигнальных сирен в голове. — Показать что? — Танец. Голова падает. Подбородок касается грудной клетки. Тэхён смиряется, взвешивает уже давно принятое решение. Он хочет. Он покажет. Спрячет все эмоции и покажет Чонгуку ровно столько, сколько может позволить видеть человеку, совсем его не знающему.  Музыка плавно сочится между молекул холодного воздуха. Тот сжат, запакован и совсем редкий. Он позволяет звуку распространиться беспрепятственно, проникнуть в мышцы, суставы и каждую кость, разминая, плавя, смягчая. Тэхён пропитывается мелодией, забывает о том, что за ним наблюдают, абстрагируется, отдается полностью. Вверяет себя мнимому спокойствию, что прячется только внутри танца. Тэхён только через него познает что-то новое. Через боль, когда выворачивает суставы. Через затяжное дыхание, чтобы насытить все тело кислородом, чтобы не пузырился, а струился по легким, придавая легкости каждой клетке уставшего разума. Руки вздымаются вверх, а потом резко, словно отрезанные безо всякого сожаления огромными ножницами нити, опадают вниз. Ложатся по швам, и хотелось бы, чтобы намертво приклеились. Только сейчас танец. Тэхён должен чувствовать, а потом отдавать. Этот круг нельзя прерывать, нельзя переставить пункты местами и ждать, что результат удовлетворит, что им насытятся, потому что так не произойдет.  Никогда не происходит, если ты мысленно не в здесь. Хотя бы частично ломаешься. Ведь должен весь. Не симметрично, а буквально скользящей симметрией в трех доступных плоскостях одновременно. И чтобы ни секунды задержки, иначе если сбился — начинай заново. А оттуда и в самое начало — туда, где мышцы деревянные, и каждый не удержится от резкого «бездарь».  Отдает полностью то, к чему Тэхён пришел самостоятельно, и сейчас происходит именно это. Тело гнется вокруг своей оси вслед за звуком, наклоняя корпус, и руками бежит по воздуху, перебирая каждую молекулу пальцами, не разрывая между ними связи, а просто лаская, как при щекотке. Играется. Создает. Вовлекает. Несколько шагов в сторону силуэта, что сейчас без имени и присвоенных ему привилегий. Просто темное пятно, позволяющее собой владеть, только Тэхёну это пока неизвестно. Чонгук его чувствует. Прямо сейчас, в момент, когда он заводит руку за спину, выворачивая ту физиологически недопустимо. Градус вращения растет, а у Тэхёна температура тела каждую секунду поднимается выше нормы, давно забыв о ней, как таковой. Сейчас вовсе не важно, что происходит вокруг. Он лишь чувствует, как напрягаются мышцы, подхватив кости, чтобы не дать тем липнуть от напряжения, и выворачиваются так, словно внутри желе — формируй комки, не жалея фантазии и упорства. Стихающие ритмы взывают остановиться, но тело само вычерчивает фигуры — плавно вниз, а потом вверх, вверх и вверх, чтобы достать до воображаемой цели, пошатнуть, но не сбить.  Стекло впивается в оконные рамы, стараясь удержать всю силу давящей отдачи, с которой Тэхён отдает себя каждому движению, каждой плавной линии, заученной мышцами в теле, выгравированной так глубоко в подсознании, что оттуда уже не искоренить. Ноты отскакивает от стен и прямиком по телу рассыпаются мурашками, припечатываются и впитываются под кожу, чтобы по-настоящему прочувствовать, чтобы впитать, а потом выжать из себя все до состояния тряпичной куклы. Взмахи руками все тяжелее, они будто скребут якорными цепями об пол, где с легкостью несколько секунд назад проходились ступни. Тэхён снова прокручивает руки так, чтобы лопатки вывернулись, и на тени прямо за ним, прямо там, куда направлен один-единственный взгляд. Он неотрывный, липкий, но такой щемяще нежный, что Тэхён смотрит на Чонгука всего раз, а потом взглядом таранит пол, боясь вымазаться в чужих эмоциях. А там целый калейдоскоп. Он посмотрел всего на секунду и осекся тут же, потому что увидел, потому что прошило таким током, что кости выломало, завыло внутри и встрепенулось.  Когда органы закрутились в единый клубок, а потом медленно поползли по своим местам, осознав, что напичкали их не кровью с кислородом, а веществом горячее раскаленной лавы, а в составе его парфюм и глаза его темные, способные на разговор. Честный, открытый и навсегда хранящий тайну своей первобытности.  Только для них двоих. Одна секунда — диалог, где каждый понял, о чем хотел сказать собеседник. Язык не требуется, когда говорит сердце, когда эмоции — то, чем страшно руководствоваться, но если довериться, можно узнать намного больше. И Тэхён узнает. Потому что смотрит еще раз. В тот момент, когда лопатки натягивают кожу так, что больно, и та почти трещит. Рождается. Нигде не написано и никем не проговорено, что ангелам рождение дается просто и с улыбкой на лице. Это пот, слезы, долгие годы упорства и выкручивания. Совсем не суставов, чтобы до тянущих и сдавливающих ощущений. Другого. Того, что Чонгук рассмотрел всего за миг. Этого уже не скрыть. Прочитано, запомнено, вызубрено наизусть, только не механически, а вдумчиво, чтобы навсегда сохранить в памяти. Той, которая долгосрочная. Где хранится первый поцелуй, побег из дома, название любимых хлопьев и момент, когда Тэхён падает на пол, выдыхая. Последнее невозможно забыть. — Знаешь, что я вижу в твоем танце? — голос так охрип, что Чонгук едва узнает в нем очертания своего. Сил не осталось, а потому по залу в унисон с последним придыханием мелодии врывается мычание. Тихое, измученное. Открытое. — Не то, как ты выворачиваешь суставы, давая прорезаться крыльям, а то, как ты выворачиваешь душу, обнажая себя, ангел, — звучит, и Чонгук думает, что это как никогда... Правильно.  — Ты не можешь так говорить. Ты мне никто и ничего не знаешь обо мне, — слова слетают острыми лезвиями с искусанных губ, потому что тяжело сдерживать слезы, и это единственный на данный момент способ закрыть доступ к подкапывающийся истерике. Он сам себя иногда не понимает. Как может понять человек, видевший его несколько раз, и то на расстоянии, что крошило частичку сознания каждый раз, когда приходилось уходить. Тэхён сам себя ломает, выворачивает, но внутрь залезть не даст. Он не слабак, он просто отчаянно хочет, чтобы увидели то, что надежно спрятано, при этом срывает все указатели, чтобы человек шел наощупь. И Чонгук идет. Навстречу телу, свалившемуся на пол и медленно растворяющемуся на холодной лаковой поверхности.  — Защищаешься, — спокойно, сдержанно, с буквами, пропитанными нежностью, оттого кажется лживым, фальшивым и громким.  Отскакивает эхом внутри черепной коробке и шуршит на подсознании, соглашаясь. Тэхён заперся и молчит. Он слышит, что Чонгук приближается. Мышцы облепили кости надежным щитом. Только защищаться не от кого. Этот урок еще не усвоен, но обязательно будет. Нужно время. Нужно что-то ответить, но Тэхён молчит, неспособный даже промычать, дать понять, что слушает.  — Я не тот, от кого нужно, ангел. Воздух вплетается между прядей — Чонгук протянул руку. У Тэхёна сердце почти выбило тараном грудную клетку. Наверняка она уже вся покрыта трещинами. Лишь бы только не просочилось наружу и не вывалилась в руки тому, кто ждет ответного действия. — Ты не знаешь меня. — Позволь узнать. В этот момент все делится на две части — существовавшее «до» стирается за мгновение, и каждая клетка в теле вибрирует от желания оказаться в «после», потому что оно осязаемо, как никогда близко. Человек, интересующий так давно, завладевший вниманием, впившийся паутиной из своих образов в мысли, хочет узнать. Не внешнюю оболочку, а начинку. То, что Тэхён бережно хранит, и то, что так и сочится наружу, понимая, что не осудят, примут. У него нет стопроцентной гарантии, что Чонгук поймет его, не сбежит, увидев все проблемы, но отчего-то уверенность в обратном топит все остальное. Каждое сомнение и все плоды страхов. Они огромными монстрами вжимают голову, пряча шею, и отступают в темные углы комнаты.  А Тэхён смотрит Чонгуку в глаза и касается его руки своей. Она у Чонгука теплая, совсем отличная от его холодной. По коже волной проходятся мурашки, заставляя подобраться и почти выпрыгнуть на ноги. Тело покачивается в воздухе от резкой смены положения, а Чонгук не теряет и секунды, подхватывая. Не дает упасть. Страхует. Бережет.  — Это значит да? — Я устал в одиночку, — тихо. Липкими буквами по стенам, прямо в уши Чонгуку. Тэхёну страшно такое говорить, но когда тебя сжимают в объятиях, легкие раскрываются шире, впуская больше кислорода внутрь. Его парфюма. Запаха его кожи. У Тэхёна начинает кружиться голова, соревнуясь со скоростью вращения Земли вокруг Солнца. Запредельно. Слишком масштабно. — Наверное, не только людям нужны ангелы, но и наоборот. Только сейчас Тэхён осознает, что Чонгук уже несколько раз назвал его ангелом. Жар тут же окутывает щеки, и он вынужденно прижимается плотнее к телу напротив. Впервые к нему такое отношение. Впервые внутри бурлит не злость, желание доказать, а что-то иное. Что-то более приятное, волнующее и многогранное. — Придется не нарушать баланс, обычный человек, — шатко-шатко, зато честно, а еще так, как хочется. Нежно. — Мы постараемся, ангел. Тэхён не ожидает этого, но губы сливаются в мягком поцелуе. Сознание позволяет пасть обороне, воинам — сложить оружие, сдаться и капитулировать, потому что хочется добровольно. Потому что уже давно об этом мечтает. Признается только сейчас самому себе, пока его губы в плену губ Чонгука. Те горячие, мягкие, а еще такие сладкие, что Тэхёну кажется, будто он пьет сок. Хочется облизнуть и проглотить. Слюна скапливается во рту, и он сглатывает, не отдавая себе отчет в том, что немного мычит. Сладость оказалась слишком пленяющей. Способность к сопротивлению сошла на нет, и теперь Тэхён обвивает длинными пальцами шею, позволяя рукам Чонгука притянуть ближе. Целует нежно, плавясь в ощущениях. В чувствах к человеку, которого так долго к себе не подпускал. Позволяет. И Чонгук ныряет под свободную футболку руками и скользит ими по ребрам, пока язык скользит по губам, облизывая их. Тэхён же цепляется за Чонгука, как за главную опору, которую потерял, но теперь нашел. Обрел заново, а оттого сердце трепещет сильнее. — Ты умеешь прятать крылья? — шепчет в поцелуй, когда нежно проводит пальцами по лопаткам. — У меня их никогда не было. Чонгук отстраняется от его губ и смотрит так, будто услышал самую огромную глупость за всю свою жизнь. Не верит? Тэхён, сам того не понимая, пугается, что сделал или сказал что-то не так. У него покалывают губы, и в глазах начинают собираться кристаллики слез. Взгляд скользит вниз, голова опускается, а плечи поникают. — Всегда есть, ангел, просто ты еще не понял, а я наблюдал, как ты их расправляешь каждый раз, когда танцуешь. Это выглядит так, будто небо открыло свою тайну, обещанную хранить вопреки всему, и я так счастлив, что могу сейчас коснуться тебя, твоих губ, — Чонгук, кажется, слишком многое себе позволяет, но промолчать не получается. Тэхёну хочется говорить лишь правду. Чтобы тот понял, насколько уникальный, идеальный, прекрасный такой, какой есть. А еще ангельски красив со своими блондинистыми прядями и яркой квадратной улыбкой, которая прямо сейчас сияет на лице. Впервые. Чонгук чувствует, что впервые в жизни влюбляется. Пускай он обычный человек, но кто ему запретит любить ангела и делать его счастливым? Кто запретит сейчас наклониться и поцеловать его улыбку, втягивая губы, чтобы оставить свой след? Кто запретит спросить? — Можно мне отдать тебе свое сердце? А у ангелов разве есть права отказаться? Не отвечать на поцелуи? Не выворачивать душу перед простым человеком? Возможно, и да, но Тэхён не из тех. А потому… — Только взамен обещай хранить мое. Нам ведь нужно поддерживать баланс в мире, простой человек. Да, нужно. Чонгук это говорит, целуя. Еще и еще, пока не немеют губы и не сбивается дыхание. Пока не пересчитывает пальцами все ребра и не унимает головокружения от того, насколько легким ощущается Тэхён в его руках, когда он поднимает его, прося обвить ногами бедра и сажает на подоконник. Он говорит это маленькими поцелуями на кончике носа и конечными точками координатных осей на щеках. И никто не поспорит, что человеческая любовь приземленная, потому что Чонгук готов доказать обратное. Она внеземная. Ангелов по-другому любить не получается. Только так. Только запредельно. Вне масштабов и стирая границы.