Твой ангел, ведущий в Ад

— Ты... Ты только что вернулся! Я не позволю тебе! Не позволю! – голос Хансэ впервые срывается. Сонхва, ставший невольным свидетелем, а точнее слушателем разговора двух влюблённых, вздрагивает всем телом, к черту посылает желание выйти в два часа ночи на кухню. Он стоит в пижаме за дверным косяком, прижимаясь к нему спиной настолько плотно, что из кухни не видно даже краев его пушистых штанов. И почему они не закрыли дверь, раз решили начать ругаться? Да и вообще, зачем им ругаться? Что происходит? Почему они здесь так поздно? — Почему ты не хочешь меня слышать!? – продолжает истерить До Из своего укрытия он чудесно слышит каждое слово, разговор теперь стал чертовски интересен. Изо всех сил старается быть как можно более незаметным и тихим, лишь наблюдая, как спор становится все более и более напряженным. — Не кричи, нас услышат, – Сыншик отзывается спокойным тоном. — А тебя разве волнует? – шипит в ответ «кот» , — Тебе же все равно! На удивление следует тишина. А за ней через ничтожных пару минут, пощëчина глухая. Ну, глухая, может быть, для всех остальных спящих, но для них "троих", по идее двоих, конечно, ибо Пак официально не участвует в их "разговоре", если это можно так назвать, пощёчина была звенящей. Он ахает слегка, почти выдавая свое местоположение этим звуком. «Жестоко» , – проносится в мыслях; прижимается к стене немного сильнее, но все еще молчит. События всё интереснее и интереснее. — Ты… не понимаешь, да? — Младший вздыхает очень, очень глубоко. Судя по шелесту его ночнушки , он обнимает Сыншика. И Кан начинает естественно рыдать. Нет, конечно, Сонхва видел, как Сыншик плачет. Особенно ему запомнился тот день, когда... А когда же? Когда Хансе ушел, да? Определенно. Когда они вместе пили, Кан просто расплакался на глазах у Хва. В глазах наблюдателя тревога, а у Сыншика слезы. Боже, как Паку хотелось его обнять, притянуть к себе, как он... хотел. Но он этого не сделал. Потому что он понимал причину этих слез. Не только из-за вечной нагрузки, окончательной потери терпения, обычного срыва. Потому что сложно было конкурировать с "идеальным во всем До Хансэ" Он продолжал спокойно наблюдать, как спор превратился в настоящий сеанс плача. Как можно было не пожалеть Шика? Но он старался сдерживать свои чувства, как мог, старался вести себя как можно тише, даже если тоже собирался заплакать. — Прекрати, идиот. Тебе не следует просто врываться и заключить Кана в объятья, верно? Это было бы просто глупо, – шептал себе Хва Но все же... Угнетала вся болезненность ситуации. Ужасно угнетала. — Почему ты не можешь уйти позже? Почему сейчас? Почему? Почему? Скажи. Пак, возможно, потерял счет, сколько раз Сыншик произнес слово «почему». И его можно было понять. Для Сонхва, Хансэ не последний человек и ни в коем случае не соперник, хотя бы потому, что он «идеальный во-всем-До-Хансе». — Но я вернусь раньше, ангел. Я клянусь. Теперь, когда он слушает еще более внимательно, он чувствует, как его сердце разрывается от этого прозвища. «Ангел». Когда в последний раз кто-то называл Кана «ангелом»? Это так... Странно, но мило. «Ангел. Звучит так идеально. До скрежета в зубах идеально. И настолько достойно Сыншика» – подумал он про себя, и ощущение тепла в груди заставило его улыбнуться, на ничтожные пару минут. Сыншик наконец-то замолчал. Рыдания больше не слышны. «И слава Богу» – думает Сонхва. Ведь еще пара минут плача любимого Кан Сыншика и он бы просто не сдержался. — Я знаю, но всё же я, — лепечет лидер. — Любишь меня, м? – слышится от Хансе Хва чувствует эту противную улыбку Хансе на своей коже, и что-то внутри переворачивается. Переворачивается, потому что знает ответ и совсем не хочет его слышать. — Да, потому что люблю... Ай, ты и так это знаешь. Пак щурится изо всех сил. "Ты и так знаешь". Да все знают, Боже, - думает Хва. Его сердце разбилось на миллион кусочков, когда он услышал ответ. Ему так хотелось плакать, но он заставил себя молчать, опасаясь, что кто-нибудь его услышит. «Да, потому что люблю… Ты и так знаешь.» – повторяясь снова и снова, как будто ощущения, что его сердце разбивается на миллион кусочков, было недостаточно. Если бы он был так хорош, если бы сам ангельский Кан Сыншик любил его. Почему это был не он? Почему чëртов До Хансэ? — Я знаю. Я знаю, ангел, – Хансэ тяжело вздыхает. — Но если ты знаешь, то почему? За что? Я совершенно не понимаю, я, – разбитый голос слышится, — Я жду. Жду в любом случае. И буду ждать. Слышится внезапный скрип проклятого пола, они оба застыли на месте, как оловянные солдатики, глядя на «полусонного» Сонхва. Сыншик мгновенно отстраняется от Хансе и прячет заплаканное лицо. Хва замечает это, хотя и делает вид, что ни черта не знает. — Почему ты здесь так поздно? – недоуменно интересуется Шик. Старший вздрагивает от внезапного вопроса, но все равно изо всех сил старается обыграть ситуацию так, как будто он на самом деле спал, но проснулся от ссоры. Он лишь вздыхает и медленно открывает глаза, прежде чем ответить. — Я просто проголодался, – пожимая плечами отзывается Хва, — За печеньем пришёл, – отвечает спокойно, словно ничего и не было; пальцы подхватывают коробку с заветным лакомством, а ноги несут вон из кухни, раньше чем кого-то из этих голубков. Скажет ли когда-нибудь Пак о своих чувствах? Нет. Хотя бы потому что, рушить счастье своего «возлюбленного» ему не хотелось. И хотя бы потому что соревноваться с «идеальнымвовсемдохансэ» было чертовски сложно.