Deus Caritas Est

Руки, спина и грудь горели огнём, сводя с ума. Любая попытка выпрямиться и выдохнуть причиняла Мессии адскую боль. Воздух легко попадал в лёгкие, совсем не выходя обратно. Судороги усиливались. Распятый на кресте мужчина смотрел в тяжелое свинцовое небо, покорно снося боль и насмешки римлян. — Что же ты, Царь Иудейский, себе помочь не можешь? — издевательски протянул один из стражников. Даже если бы Иисус хотел что-нибудь ответить, у него бы это не получилось. Дышать и так удавалось с трудом, на слова вряд ли хватило бы сил и воздуха. Боль начала отходить на второй план, когда он опустил взгляд на людей, стоящих у Креста. Рядом тихо скорбит Мария Магдалина. Пыльный красный платок сильно трепещется на ветру, то и дело спадая на плечи и оголяя волосы. По щекам женщины текут слезы, прокладывая чистые светлые дорожки через грязную серость кожи, и не всегда она замечает, что вместо платка ветер начал трепать длинные волосы. Время от времени она отнимает руки от груди, чтобы поправить упавший платок или стереть слезы, обильно собравшиеся на подбородке. Она не собиралась скорбеть громко. Последовательница Христа понимала — громкие слезы и крики не сделают Учителю легче, а сама Мария не имела никакого права особенно убиваться. Не жена она Ему, не мать, не сестра. Не связаны они ни кровью, ни обетами. Иисус переводит усталый взгляд проницательных синих глаз левее. Почти вплотную к римской страже стоит его мать. Она не скорбит тихо, в стеснении, как плакала в сторонке Магдалина. Женщина ещё в начале казни, увидев свое дитя в одной лишь набедренной повязке, с исполосованной до крови спиной и в терновом венце осела на пыльную землю и зарыдала. Ей стало все равно на неправильность своего внешнего вида, на то, что платье испачкано и помято, а платок слетел с головы и безвольно болтался на плечах. Для неё существовал лишь распятый Иисус. Не Бог, не Мессия, не Спаситель мира и народа Иудейского, а её сын. Просто её сын. Сын, которого она родила, который при ней делал свои первые шаги, говорил свои первые слова. Сын, с детства спокойный и не по годам мудрый. Ещё до Его рождения она знала, что она мать Бога-Сына, которому уготована великая миссия. Однако последнее о чем она думала, когда слышала «величие» — это такая чудовищная и унизительная казнь. И главное из-за кого?.. Рядом с крестом высилась дощечка с кривой, но чётко различимой даже сквозь слезы надписью: «ИИСУС НАЗАРЕЙ. ЦАРЬ ИУДЕЙСКИЙ» Из-за Иуды.. Ещё ужаснее стало безутешной матери. Она уже знала, что Он сейчас на Кресте из-за предательства. В душе Марии вспыхнул гнев. Она всей душой, всем сердцем, болевшим за сына, возненавидела Иуду Искариота. Возненавидела за то, что он оказался слаб, безволен, лжив. Настолько сребролюбив, что продал собственного Учителя, которым в открытую восторгался за тридцать серебрянников. Глаза Иисуса, за краткий срок помутневшие, но не потерявшие былую яркость забегали по лицам, всех кто стоял в окружении Креста. Взглядом Он отмечал стоящих в отдалении Апостолов, местных зевак, охочих до хлеба и зрелищ, первых предприимчивых торговцев со своими телегами и лавками на колёсах. Последние быстро смекнули, что понаблюдать за казнью и смертью Царя хотелось многим, а значит толпе можно что-то продать с наценкой. Даже рассматривание лиц не помогло Мессии отвлечься от боли. Мышцы были напряжены до предела, болезненная слабость растекалась по всему телу, вызывая судороги и дрожь. Выдыхать становилась все тяжелее, ребра смыкались в грудной клетке. Сил подняться и выдохнуть у Сына, как Ему казалось, не оставалось. Небо, с самого начала казни свинцовое и затянутое тучами разразил первый разряд молнии. Жаркий пыльный воздух Иудеи наполнился влажным запахом предстоящего дождя. В скором времени на людей должны были хлынуть ледяные потоки воды. Попадание в лёгкие влажного кислорода ненамного, но облегчило состояние. Звон в ушах уменьшился, дав возможность услышать ропот зевак, а свежесть придала сил. Слова людей обрушились на Сына Божьего как камнепад. Быстро, тяжело и беспощадно. — …уда? С чего бы мне видеть этого предателя? — Согласен с тобой, брат. То, как поступил Иуда — не достойно уважающего себя человека. Нет более страшного греха, чем предательство. — Аврам, что ты думаешь, может стоило что-то сделать, сказать, а не спасать того преступника? — тихий женский голос. — Помолчи, женщина, мужчине виднее. Сказал «нет» — значит «нет». Не лезь куда не просят, все равно мозгов как у курицы. — А слышала, вчера соседскую девушку камнями забили? В подоле принесла. Ну ты подумай, Сара, у тебя у самой дочка подрастает, замуж скоро выдавать. А вдруг тоже не девица уже? — Ох, тогда это будет такой позор, такой позор на мои седины. Если моя дочь в подоле принесёт, то лучше в останусь совсем без дочери, чем с такой. Иисус приподнялся, сцепив зубы, но все равно тихо простонал от боли. Забитая до кровоточащих ран спина при любом движении соприкасалась с грубой шероховатой поверхностью Крестовой перекладины. Терновый венец запутался в длинных вьющихся волосах. Острые тёмные шипы были покрыты запекшейся кровью и грязью. Шипы больно вонзились в кожу головы, режа её и вместе со спиной доставляли все новую и новую боль. Каждый раз новая боль была сильнее предыдущей. На тяжёлом выдохе с губ Христа сорвались тихие, еле-еле слышные за шумом ветра стоны: — Прос…их, О…ец, — тяжелый всхрип, ещё одно болезненное приподнимание, — они не ве…ут, что тво-ор… Последнее слово Мессии, адресованное Богу-Отцу потонуло в оглушительном громовом раскате. Боль стала медленно, словно бы нехотя освобождать тело. Бренную оболочку для существования Души в Этом мире. Глава в терновом венце упала на грудь, синие глаза закатились, спрятанные под пропитанными кровью волосами, последний стон сорвался с треснутых губ. Вместе с болью из тела вытекала жизнь. Первой это поняла Мария Богоматерь, как стоявшая ближе всех к Кресту и не сводившая глаз с лица собственного чада. Изо рта женщины вырвался одинокий вскрик. Вскрик, в котором были и отчаяние, и боль. Крик понимания, что поздно, теперь ему уже точно ничем не поможешь. Вторым это понял юноша, все время казни прятавшийся в густых зарослях кустарника. Иуда Искариот смотрел и не мог поверить своим глазам. Юноша, ещё почти что мальчик не мог поверить в то что Мессия ничего не предпринял для спасения собственной жизни. Осознание собственной ошибки и её трагичности пришло внезапно и ударило по голове кувалдой. Неожиданно кошель с теми треклятыми тридцатью серебряниками, которые Иуда не потратил, а носил с собой стал до невозможности сильно тянуть пояс. В это же время с Небес начали падать первые дождевые капли. Иуда не моргая, смотрел на свою раскрытую ладонь, на которой медленно собирались мутные большие капли. Нечистая вода приходила с дождём. Юноша видел, как на коже остаются едкие темно-серые разводы от дождя. Искариот сам не понял как и зачем, но он выскочил из кустов к Апостолам, аккуратно снимающих своего Учителя с Креста. Выскочил как был, в грубой домотканной тунике, кое-как подпоясанный, с матерчатым кошелем, который по привычке болтался у бедра. Первый порыв был родом из самого сердца — Иуде захотелось подскачить к Андрею или Иоанну, что-то рассказать, улыбнуться и получить в ответ лучезарную улыбку и по-отечески взьерошенные волосы. Но его пришлось подавить, натолкнувшись на ледяную стену отчуждения и осуждения. Стену Упрёков. Немых и словесных, тихих и громких. — Как ты посмел вернуться? — удивлённо вопросил его Павел. Никто не ожидал, что Иуда наберётся наглости и объявится на казни. Закусив губу, юноша хотел было сказать что-то в свою защиту, но обвинения Петра оказались быстрее. — Иуда, ты — предатель. Ты предал всех, кто тебе доверял. Ты не имеешь больше права зваться учеником Христа, на твоё место двенадцатого ученика уже выбран Матфий, — от гнева Пётр говорил на одном дыхании, но лёгкие не бесконечны, и рано или поздно ему нужно было замолчать, — Тебя не за что уважать. Ты мелочный, лживый, алчный подонок. Каждое слово — гвоздь в крышку гроба Иуды. Не выдержав праведного гнева, Иуда «заработал» себе ещё одно негативное качество — трус. Он струсил, позорно убежав, вместо того, чтобы выслушать достойно. *** Иуда бежал, не замечая как голые ступни царапаются о траву и корни деревьев. Хотелось плакать, но плакать не получалось. От простого осознания, что именно из-за Иуды умер в мучениях Учитель. От всей ситуации в целом юношу тошнило. После тошноты накрыло понимание. «Его. Больше. Нет». Иуда долго отрицал, что ему нравится Мессия не как сын Божий, Спаситель рода Израилева, способный ходить по воде, как по суше и превращать воду в вино, а простой человек. Иуда вспомнил как украдкой по ночам подходил к спящему Иисусу, чтобы невесомо, самыми кончиками пальцев трогать лицо и волосы, вздрагивая от каждого шороха. Иуда до безумия ненавидел божественную природу возлюбленного. «Бог не любит так как простые смертные», — уверял сам себя юноша, пытаясь в свободное время ответить почему же он не расскажет Иисусу всю правду. «У Бога своя любовь — она высокая, не телесная, а духовная. Телесно Бог не любит, ему не за чем удовлетворять плоть. Я более чем уверен, что Он спит, только потому что спим мы все». Рассуждая так, Иуда все тянул и тянул, дотянув в конце-концов до непоправимого. Теперь рассказывать некому. *** Осина. Небольшой участок земли под ней порос сочной зелёной травой. Лето только входит в свои права, в пору веселиться, играть свадьбы, гулять с детьми, а не стоять у могучего дерева с крепким канатом в руках. Уже несколько дней Иуда бездумно ходил с верёвкой, примериваясь к деревьям. Со дня Распятия жить не хотелось. От других Апостолов он слышал, что Учитель воскрес и явился к нему, показав следы от гвоздей на кистях рук. Решив, что он и правда совершил ужаснейший грех и ещё один грех — самоубийство, на фоне предательства будет смотреться не очень значительно осунившийся юноша перекинул канат через ветку, подергал для проверки и завязал узел. Он специально выбрал тихое место, его нескоро найдут и уж точно не помешают. Если вообще будет кто-то искать. Пень. Петля на шее. Проверка прочности. Последний вздох. Шаг. Больно. Пытаться выпутаться. Царапать шею до крови. Ноги дрожат. Конвульсии. Агония. Всё. *** Иуда просыпается не в Аду, как он ожидал и даже не на каком-то Суде, где Бог должен судить его Душу. Аккуратное убранство комнаты, выбранное с хорошим вкусом. Большая мягкая кровать, на которой и лежал юноша-самоубийца. Чистое зеркало, широкое окно, платяной шкаф из дерева, письменный стол. «Очень похоже на что-то среднее между спальней и каким-то странным рабочим кабинетом», — подумал Иуда, пусть убранство комнаты и её назначение — это последнее, что его в тот миг волновало. Тихий скрип двери, приглушённые мягкие шаги и через несколько секунд перед Иудой уже стоит Иисус. Юноша хочет закричать извинения, упасть на колени, повиниться за свою глупость, но изо рта не вылетает ни слова. Искариота захлестывает паника, и Иисус это видит. — Успокойся. Да, голос пропал, но за все в этом мире надо платить, — показывает руки, где ближе к запястью проделаны два сквозных отверстия, — вернётся ли голос не знаю, но то, что у нас впереди вечность вдвоем — в этом я уверен. Долго ты планировал мне рассказать о своих чувствах, если бы меня не распяли? Дальше Иуда уже не слушает — последний вопрос задан точно риторическим тоном, а голос, точнее его отсутствие — совсем не проблема, при условии всю вечность провести с любимым человеком. Подлетает к Мессии просто Иисусу и обнимает со всей силы, выражая в этих объятиях все то, что нельзя, да и не получилось бы выразить словами. Иисус понимает его, обнимает в ответ, и шепчет на ухо: — Божественная природа не может противоречить Любви. Бог есть Любовь, Бога не может быть там, где нет Любви, однако Любовь может быть и без Бога. Помни это, и никогда не смей думать, что ты или кто-то другой недостоин Любви. Право любить и быть любимыми — основное правильно Божественного мироздания, на котором строится все остальное. Понял? Повтори. — Любой человек имеет право на любовь и нельзя в этом сомневаться.