Я тоже не могу уснуть

Я тоже не могу уснуть, Смотрю в окно На глупый танец Строчек разноцветных. Уже светало. Гвидон, кряхтя, снова повернулся на другой бок и уставился в окно на буйство зелени. Говорят, спать на жёстком полезно для здоровья и долгожительства, но как этих состояний добиться, когда заснуть вообще не можешь? Вроде бы и дождь за окном, и за предыдущий день приятная усталость есть – спи не хочу… а вот и «не хочу». Сегодня снова наступила очень тяжёлая для Вишневского и Морячка годовщина. Не один десяток лет назад Дыбин осиротел, в одночасье лишившись родителей и тётки. Совсем ещё юнец, мальчик приехал со своей небольшой, но счастливой семьёй, как всегда, на лето в деревню – и сразу побежал в гости к отшельнику, давнему другу матери и отца. К тому как раз на месяц приехал брат, поэтому счастью пацана не было предела – наверняка сейчас они все вместе (правда, без тётки, так как та постоянно жаловалась на больную спину) отправятся плавать на лодках, а Гвидон Сергеевич даже даст весло. Когда же братья Вишневские и мальчик пошли к последнему домой, ещё издалека, шагов за пятьсот, дядя Витя почувствовал запах гари – к сожалению, на работе в НИИ он быстро наловчился определять, где начинается пожар. Троица не успела вовремя добежать и хоть как-то помочь. Потушить огонь соседи смогли, но всё старшее поколение Дыбиных просто задохнулось в дыму. А в мониторе – снег и так темно, В неспящих окон лучиках рассветных. Время шло. Лето сменялось зимой и наоборот. Виктор Сергеевич уехал в город навсегда и, кажется, даже из института не выходил. Гвидон взял мальчика на попечение и тоже был вынужден обзавестись квартирой в Катамарановске. Ребёнок давно повзрослел, возмужал и замкнулся в себе, хоть Вишневский и старался искренне ему помочь пережить увиденное в юности. Годы шли вперёд, но казалось, будто жизнь вокруг застыла. Нет, наоборот: эти двое застыли, пока остальные заводили семьи, старели и ждали, пока их дети заведут свои семьи. Гвидон постарел давно, а вот Дыбин и не думал, кажется, заводить семью. Морячок тупо глядел в экран всю ночь – шли «Слёзы сентября», но почему-то сейчас в серии, идущей уже около часа, тоскливо падал снег. Бред какой-то, сентябрь – и тут снег. А эпизод вообще летом показывают. Дыбин вздохнул и взглянул в окно: уже светало, надо было вставать – мужчина собирался навестить старого опекуна на выходных и заодно рассказать о важном решении, которое мариновалось у него в голове ещё с подросткового возраста. Твоё лицо, да это же смешно. «Морду твою страшную посмотреть можно», вспомнил Морячок одну из предыдущих поездок. Нет, ему не было обидно, ничуть. Просто у дяди Гвидона была такая манера речи, немножко с издёвкой. Если тому подобные высказывания хоть чуть-чуть облегчают и без того сложную жизнь, то Дыбин не будет останавливать Вишневского. Тяжёлый человек с тяжёлой судьбой, как и он сам… наверное, уже пора вставать. Я тоже так хочу курить. Гвидон Сергеевич курил всё то время, что Морячок знал его. В детстве мальчику курение казалось чем-то солидным и «взрослым», но на все просьбы дать попробовать трубку или папироску Вишневский твёрдо говорил «нет». ‒ Пойми, кочерыженька, ‒ начинал художник каждый раз, когда Дыбин начинал выпрашивать «хоть попробовать». ‒ Не сможешь ты потом эту мерзость бросить, будешь, как я, задыхаться. Конечно, сейчас ты меня, вредного такого старика, уж точно не послушаешься, где-нибудь у себя в городе с однокашниками попробуешь в подворотне, знаю я. Но я сам тебе не дам эту дрянь! ‒ Дя-ядь, так никто уже не говорит, у меня ‒ не однокашники, а одноклассники! ‒ Почему-то Дыбина очень забавляло и даже смущало это слово, которое он считал «древним». ‒ А ты, кстати, зачем начал, если так опасно? ‒ Не от хорошей жизни, ‒ обычно отвечал в такие моменты Гвидон и, покачивая головой, что-то мямлил себе под нос. Рано ещё было пацану знать, что табак притупляет чувство голода: в его детстве, да, в то самое время, когда «брат бил», Вишневский был, откровенно говоря, неуправляемым, и за каждую провинность родители лишали его обеда, а то и ужина. «В семье не без урода», приговаривали они, когда жаловались на то, как «урод» ворует всё чужое, что лежит без присмотра, включая табак. В какой-то момент, кажется, в старшей школе, Морячок всё-таки начал курить. Гвидон Сергеевич, конечно, хотел было начать читать нотации, когда застукал парня, но не решился, пожалел ‒ слишком уж виноватый у того был вид, да и не хотелось ругать Дыбина за курение, когда сам Вишневский дымил, как паровоз. Вертеть в руке хоть что-нибудь, Забытое на полке, А не сидеть часами в этом толке И ждать тебя с сердечком в кулаке. Морячок наконец приехал в деревню к отшельнику. Сбросив небольшой запас вещей в своей старой комнате, он начал думать, как лучше сказать волнительную новость. Чтобы занять руки, он снял с полочки глиняную свистульку с ярмарки, которую ему купили ещё родители ‒ вместе с Вишневским Дыбин в своё время оттирал тряпочкой обугленную игрушку, одно из немногих сохранившихся воспоминаний о доме, о прошлой жизни, и, даже спустя столько времени, свистулька дожидалась его в деревне на полочке, прямо рядом со старым рисунком, где совсем ещё юный мальчик изобразил Гвидона и Виктора Сергеевичей, свою покойную кровную семью и себя, немного криво обведя всех в символ сердца. Внезапно опекун сам начал разговор: ‒ Стеклянный глаз, а ты остепеняться собираешься? Нельзя всю жизнь, как я, быть одиноким и несчастным! ‒ Я не знаю, если честно… Но я уже давно думал, что такое семья на самом деле. Вот мне кажется, что не нужна мне жена, чтобы быть счастливым, не построю я так своего счастья. Не подумай чего-то, я просто… ‒ мужчина запнулся, не зная, с чего начать. Гвидон смотрел на того немного с удивлением, но молча слушал. Даже если он не сможет понять «кочерыжку», он не должен хотя бы потерять доверие. Очень подмывало спросить что-то вроде: «Ты из этих, что ли?», но Морячок очень вовремя затараторил. ‒ В общем, я долго думал, почему так получается, что мир часто несправедлив к детям, и понял, что это всё ‒ от страха ответственности. Ты не побоялся ничего и приютил меня, дал мне семью настоящую. А ещё я понял, что семья не всегда обязательно содержит двух биологических родителей. А если ты не спишь, Закрой глаза. И, может быть, Сотрутся километры. В первые годы жизни с Гвидоном Дыбин никак не мог понять, почему тот взял его под опеку, а не усыновил полностью, «как надо», и всё время расспрашивал об этом опекуна, опасаясь, что тот не хочет «признавать его своим» и поэтому не менял мальчику документы. Только позже до него уже дошло, что Вишневский принял такое решение как раз из-за особого уважения к почившей семье. Почти каждую ночь в первые годы без семьи, когда парнишке не удавалось заснуть из-за кошмаров, Гвидон Сергеевич часами сидел в детской рядом с его кроватью на стуле и терпеливо объяснял, что со сменой документов редактируется и метрика, после чего усыновителя записывают как родного отца. Меньше всего художник хотел отобрать у мальчика чувство принадлежности к своей первой семье и всячески старался вспоминать какие-то забавные истории из жизни своих соседей, попутно называя Морячка по фамилии, чтобы тот не забывал свою родословную. Вдалеке от деревни было плохо Гвидону, а вдалеке от мамы, папы и тёти страдал маленький Дыбин. И, может, я усну Под нежный шёпот ветра. ‒ И я всю свою более-менее осознанную жизнь восхищался тобой. Я тоже не понимаю всю эту романтику и гонку за как можно более ранней женитьбой. Возможно, ‒ Морячок зевнул от усталости, аккуратно поставил свистульку на полку и начал разбирать спортивную сумку, с которой приехал, чтобы пораньше лечь спать. ‒ Мне тоже суждено быть полумифическим отшельником ‒ что в этом плохого? И я хотел бы в будущем, когда морально созрею, взять опеку над кем-нибудь, повторить твой подвиг. Вишневский замялся, вытер слезу и начал как будто оправдываться: ‒ Какой же это подвиг, кочерыжка?.. Я сделал то, что должен был. Я не хотел лишать тебя детства, отдав в приют, поэтому попробовал всё возможное, чтобы тебе помочь. И даже всё Смогу вернуть назад. ‒ Знаешь, ты мне подарил замечательное детство. Прошлое уже не вернуть, знаю. Точно так же, как знаю и, наконец, понимаю, почему ты не записал меня на свою фамилию. Но я уже давно взрослый и имею право решать за себя сам. Я хотел тебе важную новость рассказать… в общем, я вскоре буду менять документы и брать двойную фамилию. Я теперь буду Дыбин-Вишневский. В честь самого лучшего опекуна на свете. ‒ Скажешь тоже, Морячок. Пойми ты, стеклянный глаз, что опекун из меня получился никудышный. А когда ты краски мои сожрал и попал в больницу, это ведь я не углядел! Какой же я лучший? ‒ Для меня ‒ единственный, потому и лучший. Знаешь, Гвидон, я все эти годы мечтал только об одном. ‒ О чём же? ‒ Я хочу назвать тебя папой.