Get rid of the body

      Чувство окольцовывающего запястья мрака протекает в артериях, тянется вдоль венозных сеток и перехватывает дыхание где-то под адамовым яблоком. Ладони холодит до мелкой дрожи в кончиках пальцев, о которой можно лишь предполагать, ведь онемевать они начали куда раньше, поглощенные запахом металла. На фалангах, запястьях, предплечьях оседает кровавая тяжесть, встревоженная редкими порывами ветра, едва ли не прилипающего к ней. Там, прямо под кожей ползает множество личинок, корчащихся в агонии и кричащих, кричащих так надрывно, словно они умоляют о пощаде. Приклеенный к пятнам крови на руках холод покрывает мелкие раны, подобно пластырям, утешает, лелеет. Руки немеют.       Даже он хочет избавиться от рук монстра.       Неожиданный прилив отогревающего адреналина, над головой замах плотно сжатых вокруг рукояти побелевших костяшек, мерзкий, но ласкающий звук разрывающихся тканей и хлюпающих глазных яблок заставляет поежиться в удовольствии. Он отражается от темных бетонных стен парковки, цепляет в себя сырость места, впитывает и кружится вокруг, забивая легкие.       Удар, еще удар.       Очертания чужого лица едва ли можно назвать человеческими: изувеченное, вывернутое, превратившееся в одну сплошную кашу из клубничного варенья кожных тканей, крови и мяса. Вылетает заколоченная крышка надгробная, из мозга льются лишь более бредовые идеи. Холодное орудие пляшет на костях, вытанцовывает изящество вальса меж волокон. Руки немеют.       Я швырну тебе на стол шмат сырого мяса.       Убийца растекается по трупу под собой в неге, погружает ладони в темнеющую смесь телесных жидкостей в области красивого лица, коим оно являлось в прошлом, цепляется пальцами за рваные края разорванной вмятины прямо в центре, шикая от остроты оставшихся зубов, тянет в стороны с остервенением, дрожит, скулит и любуется, не в силах сдерживать просящуюся наружу улыбку облегчения и искренней радости. Зачесывает волосы назад, морщась в отвращении: ощущать на своем лице то, что только что было внутри чужого такого же — не высшая степень удовлетворения; смазывает со лба пот и остатки «чужака» окровавленной ладонью, делая ситуацию куда более плачевной. Он далек от эстетики.       Молодой человек тянется к карману жертвы, стаскивая мобильник, быстрым набором кликает на вызов и, прижав плотно телефон к уху, скатывается с бездыханца, удобно пристраиваясь на асфальте под его боком. Если бы только труп был способен сохранить человеческое тепло чуть дольше — он бы точно прямо сейчас согрел физически, но в этом не было нужды. В грудной клетке неконтролируемое жжение. Руки немеют.       Нет, это не онемение. Это остывающая чужая кровь, затекающая в подкорку через поры, мясные ошметки, свернутые в кусочки фарша, возможно, даже слезы. И запомнится это на долгие годы, впитав в себя собачий холод парковки, металлическую вонь и зверскую жажду убивать. — Сто двенадцать. Я внимательно слушаю, что у Вас произошло? — Я Ли Минхо. И я убил человека.

***

      Может быть, иногда безумие перестает являться чем-то запредельно далеким и диким. Иногда безумие заходит к нам во двор, здоровается, робко помахивая ладонью, уже по-хозяйски проходит в дом и хлопает по плечу, словно вы давние знакомые. И мы не смеем сказать что-то против, возразить, коротко хлопнув кулаком по столу: не испугается, не развернется и не двинется к выходу. Лишь обнимет со спины, нежно прошепчет на ухо, что способно исполнить все наши желания, стоит только протянуть ладонь. И Минхо тянет. Минхо такой же, как любой другой, готовый порвать всех и вся за свои мечты и желания.       Готовый заключить сделку с любым, кто предложит взамен хоть что-то, помогающее достичь, заполучить желаемое. Даже если это сделка с самим дьяволом, владыкой всего самого мерзкого и темного в этой чертовски тесной вселенной. Но никакого дьявола никогда не было, а Ли Минхо с рождения является воплощением всего самого мерзкого и темного. Так ему мама говорила.       Мелкий клубок грязи, в данную минуту скручиваемый парой «ебаных ментов», которые «могли бы и понежнее», трясет скованными в наручниках запястьями, высказывая все свои глубочайшие недовольства о температуре капота служебной машины. Сам сотворил мясокомбинат из человека, сам признался, сам сдался. Но окрыляющее чувство прошло, а на смену ему подтягивается разрушающая все изнутри паника, жгущий легкие страх и осознание. Осознание того, что его ждет теперь. И абсолютное отсутствие жалости и вины. Все по заслугам, все честно, равная сделка, спасибо, что без сдачи, и все такое прочее, только никому из полиции, в чьих головах по кругу несется жалкая клятва о вечной защите граждан своей страны и их права на мирное существование, этого сейчас не объяснишь. Да и, насколько знает Ли, личные обиды не являются весомой причиной для убийства. Да вообще ничто по закону таковым не является. А для Минхо вот резко появилась парочка причин расквасить одному уроду лицо и сбросить с себя тяжелейший груз, тянувший его вниз на протяжении стольких лет.       Сейчас он определенно должен чувствовать себя окрыленно, легче перышка в небе, если бы не отяжеляющие положение кандалы за спиной и давление тучного мужчины. В сознании Ли картинки мигают одна за другой, голова едва качается в такт, притягивая вопрошающие взгляды собачек служителей закона; в ушах белый шум, а перед глазами бельмо, перекрывающее чертовски смешные водовороты. Вот, прямо сейчас появились сине-черные вращающиеся круги, куда засосало серьезного мужчинку с усиками и до ужаса узкими глазами, вызывая вполне логичный вопрос: видит ли он что-то в своем протоколе; а следом выплюнуло в виде таких же кругов, но оранжево-зеленых. Так бы перед лицом и происходило это продолжение шарообразного рода до бесконечности, если бы одну из иллюзий не разрезала пополам пуля. Разумеется, на самом деле не было ее в поле зрения мужчины — его заботливая фантазия самостоятельно достроила происходящее на основе услышанного, но это действенно взбодрило ее носителя.       У Минхо на уровне диафрагмы словно в секунду дергают рычаг генератора (подобно сцене из горячо любимой им «The last of us»), отвечающего за все выведенные из строя органы чувств, и заводят их заново, заставляя голову разрываться изнутри в убийственной мигрени. Перепонки вибрируют от активной суеты вокруг: разнообразие звуков, которые так активно стараются перекрыть друг друга, взяв громкостью. Что за сражение за Царя Всех Звуков — будущему заключенному не понять, но что он понимает в первую очередь — сзади его уже давно не прижимают, пускай и металлические браслеты все еще на месте.       Все изменилось в этот момент?       Ли разворачивается отстраненно, желает съязвить, выкинуть очередную глупую шутку в лицо офицера, но не замечает его, перекрывающего обзор на крытую парковку, с которой он вышел сдаваться минут десять назад. Как раз сейчас выдается возможность оценить ситуацию в красках, пускай и преобладают в этой палитре бардовые да красные оттенки, в которые окрашено полотно на предполагаемом лице и в области плеча фигуры у входа в громадную постройку. Качающейся фигуры, едва стоящей на ногах, но живой. Фигуры, которая еще час назад издала свой последний вздох и уже была накрыта формалиновой простыней, зацепившейся сейчас где-то в районе загривка. Но Минхо знает, что под ней, знает, кому принадлежат эти шлепающие кожаные туфли, оттого и дыхание задерживает, зажмурившись изо всех сил.       Не может же такого быть, правда? Мысли его веером раскрываются, предоставляя любое утешение на выбор: если-таки человек остался жив, то посадят хотя бы не на пожизненное. Если же нет и это действительно восстание мертвецов, о котором он так давно мечтал, занимаясь прохождением всех игр соответствующего жанра, — его не посадят вообще. — Выходит, я в любом случае в плюсе… — бурчит несвязно под нос Ли, вздрагивая от своего же скрипучего голоса и неприятного липкого чувства на губах, скованных долгим молчанием.       Руку потянуть хочется, дабы от этого избавиться, даже предпринимает попытку, но все, что получает — собственные округлившиеся глаза в осознании. Он абсолютно беспомощен без свободного доступа к своим же рукам. Все, что остается сейчас мужчине — жалобно смотреть в спину одному из отчаянных офицеров, активно приближающемуся к трупу.       Вот так и начинаются всевозможные апокалипсисы, показываемые по телевизору. Достаточно бы было просто не лезть и уезжать подальше от странного феномена, но не в случае этих мужчин в форме, которых выпустили с одного завода Чести и Достоинства: дело доведут до конца даже ценой собственной жизни.       Едва Минхо успевает моргнуть, как с фигуры сдергивают простынь рывком, вновь являя миру его искусство в виде ошметков кожи и повисшей челюсти. Ему нравится, остальным — явно не очень, судя по скривившимся лицам и характерным звукам за машинами: у кого-то завтрак выпал на асфальт дважды. Тело лишь резко дергается в сторону чужой руки, спотыкаясь, но не предпринимает никаких попыток напасть, продолжает шататься из стороны в сторону и держаться неизвестного ориентира.       Мужчина в полной готовности пробить челюстью дорогу под собой. Невероятно. Невозможно. Если это подобие зомби, то почему оно функционирует даже с расквашенным в йогурт мозгом? Теперь по-настоящему страшно.       Дыхание Ли учащается, слух вновь пропадает, улавливая лишь бесконечные помехи раций и свое имя из чужих уст. «Нельзя же просто так это оставлять, нужно сделать хоть что-то, кроме как опечатать территорию» — остается невысказанным вслух, но читается в бегающих из угла в угол глазах. Он сходит с ума, на самом деле ведь никто больше этого не видит, а все происходящее — плод его скрытой вины за убийство. Сейчас он наверняка сидит в теплом участке, один из этих грозных дядюшек ведет опрос за металлическим столом, а он просто витает в облаках, одаривая всех своим молчанием и отяжеляя приговор. Нужно сейчас просто очнуться и… — Со Чанбин! — Почему тут военные? — Улица Санун, восточное крыло крытого паркинга у жилого комплекса, пришлите подкрепление. — Просьба всех покинуть территорию, дальше будет работать отряд военных! — Чего вылупился?       Вот так очнулся в участке. Вот так иллюзия. Вот так вина. Только человек перед ним весьма настоящий, осязаемый, и уж больно сильно сжимает плечо, приводя в чувство. Что ж, у него удалось вызвать хоть какую-то реакцию, пускай и расплывчатую. Минхо следит за движениями военного словно в замедленной съемке, после чего его трясут уже за оба плеча. — В машину лезь, — диктует низкий мужчина, и едва ли его оппонент открывает рот, сразу же пресекает. — без лишних вопросов. Голову пригнул и сейчас же сел в машину.       И Ли абсолютно не бессмертный, чтобы спорить с тем, кто на вид куда страшнее ожившего мертвеца и усиленно давит ему на макушку, поэтому, пускай и неуверенно, но усаживается в машину, к которой его всем телом жали не так давно. Дверь сразу же захлопывают, стучат тяжелой ладонью по крыше и авто начинает движение. Мужчина льнет к окну сразу же обеими ладонями, явно оставляя отпечатки, и вглядывается в происходящее: по периметру выставлены военные, никого из гражданских не подпускающие даже близко, а его недавний собеседник одним четким выстрелом пробивает мертвецу грудную клетку, заставляя пасть второй смертью. — Да уж, даже после смерти ты доставил всем столько проблем, папа.       Пробка на автомагистрали заставляет напрячься и вжаться в заднее сиденье спиной так плотно, что лопатки сводит. Чтоб в Соннаме и пробка на автомагистрали? Нет, дело пахнет жареным.       Но действительно вонять жареным оно начинает тогда, когда из поворота вылетает фура, сминая собой пару машин перед служебной, и вмиг заваливается в лобовое стекло, оставшись последним, что видел Ли Минхо в тот злополучный день начала конца.