***
Глэм ожидал увидеть мужичка за шестьдесят старой закалки. Чопорного, едва не задыхавшегося от своей важности. А увидел юношу не старше двадцати пяти. С показательно надменным лицом, костюмом в клетку и редкими, только-только зародившимися, усиками. «Не усики, а пропуск в трусики!» — шутил над такими людьми Чес. Но по одному взгляду на этого сноба было понятно — все более чем серьезно. Стоило музыканту войти, как математик театрально скривился. — Добрый день. Подавив желание просто взорвать здесь все к Дьяволу, металлист сел на стул. — Насколько мне известно, у вас есть претензии к моему младшему сыну Хэви. Я его отец. — Я догадался. Какой ребенок, такой и папаша. — Можете называть меня Глэм. — Мистер Эрик Фрост. — Кхм. Рад знакомству. — Не могу сказать такого же. — Тогда сделайте тоже самое что и я. Соврите. Голубые глаза сверкнули ледяным пламенем. — Предупрежу заранее — от вашей вежливости зависит то, куда потечет наш разговор. — Ты угрожаешь мне? — Во первых обращайтесь ко мне на «вы». Я старше вас как минимум на десять лет. А во-вторых ваша некомпетентность как преподавателя ставит под сомнение ваш диплом, который вы вывесили в центре класса. — На «вы» я обращаюсь к нормальным людям. В список таких людей не входят фрики с тушью на глазах! — Но зато входят моральный уроды, поднимающие руку на чужих детей? Атмосфера в комнате стала давящей. — На протяжении месяца гнобить восьмилетнего ребенка. Губить его самооценку, прививать отвращение к школе, позорить перед одноклассниками. Не боитесь, что мы обратимся в ГОРОНО? Мистер Фрост ухмыльнулся, демонстрируя желтые от предположительного курения зубы. Поганец чувствовал свою безнаказанность. Видимо не простой перец. Есть связи. — Обращайтесь! Директор с удовольствием подтвердит мою профпригодность. А вот вам с вашим нечёсаным зверьком придется туго. Гляди, как бы вашу семейку Аддамс в обезьянник не увезли. — У меня не зверек, а ребенок. — Да ну? От животного мало чем отличается. Была бы здесь Вики, мерзкий студентик уже лежал мертвым. С переломленными конечностями. Возможно их бы еще связали в бантик. Но еще не время. — Это относится и к вам. Крысеныш с низкой самооценкой, явно не поступивший туда, куда изначально хотелось, вынужденный идти в педагогический. Весело чмырить малышей, а Фрост? Глэм хищно прищурился. — В свое время любое отклонение от стереотипных норм каралось расправой, я прав? Завидно смотреть на ребенка, которому разрешают носить то, что не разрешали маленькому мальчику Эрику? Он расхохотался. — Какое же оказывается ничтожество ведет уроки у второклассников! А в школу вас запихнул папочка? Стойте! Ничего не говорите!!! Директор и есть ваш отец! Тогда все сразу встает на свои места. Виделись. Знаем его бойцовскую породу. Здоровущий боров с бульдожьей мордой. Сильно бил? Так сильно, что даже фамилию его боитесь носить? Господи, как я сразу не разглядел схожие черты! Пусть сынуля и хлюпик в отличии от папеньки, зато глазюки и шнобель прям один в один! — Да как вы смеете… — Ого! Теперь на «вы»! Я добился уважения? Какая прелесть! Блондин вскочил со стула и резко дернул на себя математика, вжимая его в стол. — А теперь слушай сюда, мерзкое насекомое. Еще раз мой сын придет в расстроенном состоянии… Я не стану разбираться за что ты наказал его. Я просто приведу с собой супругу. Ту которую ты назвал «гориллой» в разговоре С Хэви в прошлый четверг. Эта «горилла» стащит с твоей жалкой задницы портки и хорошенько тебя выпорет, как ты того заслуживаешь. Назовем это «путешествием в детство». Станут ли ученики уважать тебя после того, как увидят с красной как у павиана жопой? А они увидят! Я об этом позабочусь! Он отпустил перепуганного студента. — Всего хорошего. До свидания. Надеюсь этот разговор не выветрится к завтрашнему утру. Глэм хлопнул дверью, оставляя перепуганного юношу одного. За дверью послышался истеричный всхлип. Кажется дело сделано!***
Март в этом году был довольно теплым. По улицам уже носилась детвора без курток. На деревьях чирикали птицы, а снег почти полностью растаял. Глэм все еще ощущал противное послевкусие после этого разговора. Конечно он заранее подготовился к встрече, изучив биографию горе-математика. И про отца-тирана, и про навязанный выбор металлист знал не понаслышке. «Неужели и я мог стать таким… Самоутверждаться за счет невинного ребенка.» — аналогия билась в голове отчетливо. Густав, черт бы его побрал, Швагенвагенс делал тоже самое. Отчего его образ всплыл в голове так отчетливо? Может из-за конфликта с Фростом. а может из-за аварии из новостей. Ведь именно автомобиль Швагенвагенса вылетел на встречку, спровоцировав массовую аварию. Как потом выяснилось, тормоза перерезали. Об этом чуть ли не месяц трубили в новостях. Карма штука странная. Шестнадцать лет позволяла домашнему тирану творить беспредел, а на старости лет решила напомнить о себе. Урон был не только физический, но и психологический. Всегда держащий все под контролем, сильный, не терпящий слабости мужчина оказался прикован к постели навсегда. Параплегия нижних конечностей и парапарез рук. Он не мог взять пальцами ничего тяжелее ложки. Не мог двигать ногами. Наверное, Густав предпочел бы не открывать глаза никогда. Остаться в списке погибших. Было ли это справедливо? Возможно. И дело было не в личных обидах музыканта. Густав многим испортил жизнь. Ведя бизнес невозможно остаться кристально чистым, а зная характер Швагенвагенса, можно было с уверенностью сказать, что трупов за собой он оставил много. Пожелал бы ему этого Глэм? Нет. Не потому что простил. Такое не прощают. Просто потому что отпустил, или думал что отпустил, предпочтя забыть жизнь до Чеса как страшный сон. Отца гитарист не навестил. И в мыслях не было. В голове все еще жил образ озлобленного цербера с горящими адским огнем глазами. Глэм был уверен, что будучи полупарализованным, Густав продолжал самоутверждаться за счет сиделок. Приходить отчаянно не хотелось. Он просто передал соболезнования Лидии. Сестра с каким-то злым смехом ответила, что еще пока рано и она его пока не убила. Как убьет обязательно оповестит. На том и закрыли тему. Сейчас же образ папаши снова бился в мозгу. Будто намекал на что-то. На что-то, похороненное глубоко в душе. Фрост был жалок и мелочен. А что насчет Густава? Надави сейчас и вся гниль также полезет наружу? Глэм-хороший отец. Не идеальный, но хороший. Он очень старается таким быть. Глэм защитил сына не ради репутации. Глэм любит его!!! «А при чем здесь репутация?..» — перед глазами замаячил калейдоскоп картинок. Голова закружилась. Пришлось плюхнуться на мокрую лавочку. — Репутация…***
Себастиан трясся как осиновый лист. Колени предательски подгибались. Красное лицо выдавало с потрохами. Запястье протяжно ныло в предвкушении нового наказания. Но подойти к отцу надо было. Густав был гением в музыке. Только он мог бы внятно объяснить его ошибки. Легкий стук по белой двери кабинет показался выстрелом из пушки. — Да. — О-отец…можно войти? — Заходи, раз пришел. Настроение отца было ровным. От того было еще страшнее. Сейчас Себастиан войдет и мигом испортит все. Ребенок сглотнул, но мужественно сделал шаг. — Чего такого могло случится, что ты посмел оторвать меня от работы? В комнате царил сумрак. Это играло на руку. Каких-то восемь секунд Себастиан будет в безопасности. — Мне нужна помощь по занятиям. Густав скривился. — Очередное недосочинение про работу родителей? — Нет. Не по основным. Дополнительным. Вот и все. Сейчас его убьют. — Я не понимаю, почему учитель исчертил красной ручкой мою работу. Я же все сделал правильно… Швагенвагенс моментально завелся, стоило увидеть листок с контрольной. — Да у тебя же ВСЕ перечеркнуто! — Я знаю… Но не понимаю почему. У моего одноклассника такие же ответы и у него оценка отлично… Отец зло зыркнул на сына, но вчитался в ответы. Судя по недоуменному взгляду, он тоже не понимал проблемы. В глазах Себастиана заперчило. Он шмыгнул носом. — Не ной! Ненавижу нытиков. Старший блондин встал из-за стола. Сердце ребенка упало. — Ты спрашивал у учителя? — Н-нет… — Мозгов не хватило?! Тебе уже не два года, научись разбираться с проблемами сам. Или рот ты умеешь открывать только в сторону сестры? Ничтожество. Видимо случай с Лидией он не простил. А ведь Себастиан лишь сказал, что она называет его «туполобым дегенератом, недостойным существования». Густав с этим, увы, согласился. — Я-я…постеснялся… — Постеснялся?!!! Господи в кого ты такая тряпка?!!! Швагенвагенс грубо отпихнул ребенка, выходя из кабинета. Как только дверь за ним захлопнулась, Себастиан обессиленно рухнул на пол. Приглушенные рыдания, накопленные за весь день, вырвались наружу. Мальчик уткнулся носом в колени, забившись в угол. Отводя душу, он долгое время задыхался от истерики, пока измученный стрессом организм не отключился. В себя пришел третьеклассник у себя в комнате. Отец сидел рядом и смотрел на него нечитаемым взглядом. — Это последний раз, когда я решаю твои проблемы. Надеюсь ты меня понял. Потом он встал и вышел из комнаты. А до Себастиана не сразу дошло, кто донес его до кровати. Учитель больше не придирался.***
Все кусочки утренних домыслов встали на место. Удивительно, оказывается иногда Густав старался быть хорошим отцом. А старался ли? Или пытался не выделяться среди светского круга? И много ли таких случаев, которые память засунула в долгий ящик, происходило на самом деле? А ведь Глэму даже спросить было не у кого. Мать умерла пять лет назад. Слава Богу они с отцом разминулись в целый час и не пересеклись на церемонии прощания. Лидия вряд ли знает больше брата. К отцу идти? После единственного светлого воспоминания? Ну как светлого…серого. Уже лучше постоянных придирок и побоев. Гитарист чувствовал себя полным идиотом, но понимал что больше откладывать это нельзя. Эту проблему надо решить раз и навсегда.***
— Да твою то мать… Лидия со стоном узнала в мусорном ведре осколки любимого чайного сервиза. — Просила же не давать ему в руки хрупкие вещи!!! Она с раздражением захлопнула дверцу. Девятая чашка за месяц. Горничные суетились вокруг мокрых простыней. Ну точно пролил на себя. «Надеюсь это был кипяток.» — женщина зашагала на второй этаж. Шел четвёртый месяц этого кошмара. По ощущениям же, Лидия страдала уже четыре столетия. — Кто сегодня его кормил? — Элли, Мисс. — Передайте ей, что стоимость разбитой посуды я вычту из ее зарплаты! Постельное белье горничные уже поменяли. Отец полулежал, закрыв подрагивающие веки. — У самого мозгов не хватило не брать наполненную до краев чашку? — Как всегда сама тактичность. — Да пошел ты! Иногда возникает ощущение, что ты нарочно колотишь мои сервизы. Затуманенный обезболивающим взгляд мутно-голубых глаз отразил горькую усмешку. Мужчина чуть приподнял руки, которые не переставали дрожать. — Нарочно, Лидия? Нарочно. — Вот только не надо разводить драму. Четырнадцать человек сейчас в земле гниют. Трое из них малолетние дети. А ты живехонький. Пусть и не полностью здоровый. Тебя кормят, поят, а ты еще и недоволен. Не так на тебя посмотрели, не то сказали! Скажи спасибо, что не отослала тебя ко всем чертям в какой-нибудь дом престарелых. — Родного отца… — Пф… Отец. С таким отцом и врагов не надо. Что опять натворил? — Ничего. Пальцы свело. Не удержал. Телефон в кармане брюк пиликнул. Швагеннвагенс, ждавшая важного звонка, мигом забыла про отца. Но прочитав сообщение, она впала в ступор. — Ого… Густав вопросительно поднял бровь, но увидев, что дочь не обратила и капли внимания, слегка покашлял. — Я ненадолго выйду. Постарайся не довести очередную девушку до увольнения. Пять минут. Но женщина не появилась ни через пять минут, ни через десять. Шаги раздались через сорок минут. Человек было двое. Они что-то бурно обсуждали. — Если честно, я понятия не имею как начать разговор. — Выбей дверь с ноги и крикни «Привет Фашистам!». Тогда у него точно найдутся силы, чтобы наконец встать! Второй голос был смутно знакомым. Лидия открыла дверь с необъяснимой ухмылкой. Вид у нее был загадочный и немного взвинченный. — К тебе посетитель, отец. В комнату прошагала высокая фигура с фирменной улыбкой на лице. Может быть остальное Густав и не узнал, но вот привычный оскал не перепутал бы и в предсмертном состояния. — Добрый день! Вышло приветствие чересчур дружелюбно. Сын был на нервах, но старался не подавать вида. Так вот что означало это «ого». — Неожиданно. — Сама еще не отошла от шока. Оставлю вас наедине. Блондинка шмыгнула за дверь. — Спрашивать «как дела» не стоит? — Не стоит. — Ладно. В до боли родных и ненавистных когда-то глазах сбежавшего мальчишки бегущей строкой шла надпись «помогите бл*ть». Наверное Густав выглядел точно также. — Все-таки пришел. — Да. Пришел. — Что-то понадобилось? — И да. И нет. — Выкладывай. Я сегодня в настроении. Швагенвагенс попытался усесться повыше, но руки отказались слушаться хозяина. Себастиан, не сменяя улыбки, подошел и помог отцу устроиться поудобнее. Даже одеялом укрыл, почувствовав аномальный холод от загрубевших ладоней. — У моего сына появились проблемы в школе. — У тебя есть сын! — Даже два. Я женат. Глэм постучал по золотому ободку. — И как я связан с этими проблемами? — Не напрямую. Просто так совпало, что один молодой человек заставил меня кое-о чем вспомнить. — Ну? «Он сегодня поразительно спокоен. Видно с годами характер и правда смягчается.» — Ты же тоже в свое время вступился за меня. Помнишь? — Нет. — Я тогда не сказал тебе спасибо. — Ты из-за этого приехал? — Не только. Блондин тряхнул головой. — Думаю пора расставить все точки над и. — Мы расставили их в ту дождливую ночь. — Нет. Мы расставим их сейчас. — Если пришел обвинять меня, то скатертью дорожка!!! — Ну что ты. Наоборот хочу сказать тебе «спасибо». — Что?.. Густав потерял дар речи. От блудного гаденыша он такого точно не ожидал. — Спасибо за то, что подарил мне жизнь. За одежду, еду и кров. За блестящее образование в различных сферах. Нельзя не признать, что именно это помогло мне выжить. Спасибо за то, что не объявил в розыск. Спасибо, что дал уйти. Спасибо за то, что показал каким отцом быть не надо. Себастиан посерьезнел. — Воды утекло много, я не собираюсь пытаться что-то вернуть. Мне это не надо. Я не буду тебе что-то доказывать, это бесполезно. Я бы мог тебя пожалеть, но не буду. — Почему? — Тебе этого не хочется. Ты привык к другому. Блондин задумчиво хмыкнул. — Хотя признаюсь, наверное я тоже бы не смог. — Чего не смог? — Стать нормальным, если бы не Чес. Я прощаю тебя. — Я этого не просил. — Этого и не нужно. Бездарный мальчик, променявший семью на хлам, вдруг показался таким взрослым. — Я прощаю тебя, отец. Густав резко отвернулся от него. Когда-то давно, в самом детстве, он предпочел сделать вид, что не услышал протяжный всхлип напуганного ребёнка. Стоит ли отплатить ему тем же? Глэм садится рядом, держа чужую кисть в руках. И пока отец приводит себя в порядок, стараясь сохранить остатки гордости при себе, неспешно гладит по слабой руке. — Ты делаешь упражнения? — Смысл? Мне под семьдесят. Это бесполезно. — Хотя бы болеть не будет. — Не твоя забота. Металлист закатывает глаза. Густав и при смерти Густав. Одну слёзинку отец все же пропустил. Глэм утирает её большим пальцем. Пожилой мужчина не даёт отнять ладонь от лица. Он недоуменно косится на неё. Как давно его не касались родные руки? Вряд ли Лидия обнимает его и сто процентов не обнимет никогда. Блондин кладет руку на плечо. Слегка притягивает. Вопрошая. Потом прижимает ближе и похлопывает по спине. Мол держись тут. Короткое, суховатое, но тёплое объятье. Детей он обнимает по другому. Зарываясь носом в их мягкие волосы, не желая отпускать никогда. Виктория часто подымает его и кружит по комнате, в проявлениях нежности. Но с Густава достаточно и этого мимолетного чувства неодиночества. Глэм не ожидает, что отец ответит. Также сухо и неловко, но ответит. — До свидания. Отец молчит, оставаясь в задумчивости. Глэм все так же улыбается. Около дверей стоит Лидия. Подслушивает.***
— И не ваксурь так ярко брови. Ты светлокожая блондинка. Выбери более светлый карандаш. Губы лучше делай более матовым оттенком. А то добавляешь себе десять лишних лет. А оно тебе надо? — Ой, все иди уже! Советчик хренов. — Др встречи. — До встречи… Мотоцикл унёс брата в даль, а Лидия ещё долго смотрела ему в след. Пока дворецкий не сообщил, что отец просит её подняться. Глаза у него были на мокром месте. Швагенвагенс сделала вид, что не заметила этого. — Чего хотел? — Лидия, как думаешь он ещё придёт? Женщина фыркнула. — А ты как думаешь? — Не знаю. Точки над и расставлены. — Вернётся. На этот раз в улыбке проскользнула грусть. — Он же не сказал тебе «прощай».***
— Папа, папа!!! Рыжее чудо опять ворвалось в кабинет без стука. — Ты не поверишь!!! — Что случилось, Хэви? — Наш математик уволился!!! Нам дадут новую училку!!! — Хех, смотри, чтоб хуже не поставили. Глэм улыбнулся. А потом раскрыл руки для нежных объятий.