Абсурд

Тав стал героем. Поразительная абсурдность, если задуматься. Отродье Баала, виновник возвышения культа Абсолют, предатель Императора, своей паладинской клятвы и дьявол знает кого или что он ещё предал. Убийца со смазливым лицом, вызывающим доверие. Монстр, которому добровольно отдали власть и все ключи от города. Его союз с Горташем продолжился и после уничтожения Абсолют, что позволило ему получить титул и неограниченный доступ к Стальной Страже. И люди аплодировали их новому лидеру с выражением счастья на их лицах. Потрясающая глупость. Астарион никогда не считал себя глупцом. Тем более доверчивым глупцом. Жизнь научила его быть подозрительным и готовым укусить любую руку, которая посмеет до него дотронуться. Принцип его жизни был прост и строился в основном на взаимовыгодном обмене. Когда он был судьёй, это помогало ему вести дела. Когда он стал вампирским отродьем, это помогало ему выжить в проклятом поместье Касадора. Когда он стал "счастливым" обладателем паразита, это помогало ему найти союзников. "Я тебе, ты мне". Достаточно просто, не так ли? Видимо это было просто для всех, кроме Тава, почему-то решившего, что Астарион достоин всего этого мира. Ему следовало почуять неладное ещё в самую первую их встречу. В тот самый момент, когда Астарион приставил нож к его горлу и вместо страха увидел в глазах этого ублюдка предвкушение. Лишь спустя время Астарион осознал, что тогда Таву потребовалась бы всего пара секунд, чтобы действительно выпустить ему кишки, если бы вампир не пошёл на примирение. Каким же все-таки глупцом он был, когда шутил про то, что наконец-то нашёл родственную душу. Астарион жил во тьме, потому что у него не было выбора. Тав жил во тьме, потому что он родился в ней, сделал её своим домом и откровенно наслаждался этим. Вампир не был добрым по своей натуре. Он признавал жесткость, иногда даже восхищался ею. Он признавал необходимость убийств, лжи и предательства для того чтобы выжить в этом мире и иметь возможность подняться выше. Но он не был воплощением этих пороков, он был лишь приверженцем. Стать воплощением убийств было слишком даже для него. Тав же принял свою суть с достоинством и смирением. Астарион знал, что его любимый паладин смертельно устал. Устал сопротивляться своим желаниям, своей крови и нескончаемым проблемам в той грёбаной ситуации, в которой они все оказались. Тав не хотел проходить через частичный цереморфоз ради силы. Никто из них не хотел, если быть честным. Но факт оставался фактом, сила была им необходима, чтобы пережить все это дерьмо. Поэтому паладин, дьявол раздери его извращенное благородство, принял предложение своего отца, чтобы повысить их шансы в этой бойне. Когда вампир увидел как Тав стоит над мертвым телом своей сестры и глаза его загораются алым огнём, он понял, что, вероятно, это конец. Конец их сложившимся отношениям, конец неловким разговорам о прошлом у костра, конец смущенным улыбкам и конец осторожным, все еще непривычным, поцелуям. На его глазах умирала прежняя личность Тава и рождалась новая, сотканная из его тёмных желаний и остатков его поломанной памяти. Толпа вокруг ликовала, приветствуя убийцу, который обещал принести в этот мир хаос. Астарион и их команда молчала, прощаясь со своим другом. Тав улыбался ликующе, и видят Боги, Астарион сбежал бы от него, бросил на милость судьбы, если бы не секунда, когда он посмотрел в глаза убийце и не увидел там промелькнувший страх. Одно мгновение позволило ему увидеть, что перед ними все еще их паладин, боявшийся их осуждения и ужасающийся тому, на что он подписался в этом храме. Одно мгновение, из-за которого вампир остался с ним. Может быть, Астарион все-таки был глупцом не меньшим, чем вся их сумасшедшая компания. — Я с тобой, моя радость, куда бы не привел нас этот путь, — сказал ему Астарион, когда Джахейра сделала то, что полагалось сделать ему — попыталась убить отродье Баала, пока еще не слишком поздно. — Я верю, что ты меня не убьешь, — сказал ему Астарион, когда Тав хотел разорвать их отношения из-за страха причинить вампиру вред. — С тобой я чувствую себя в безопасности, — сказал ему Астарион на кладбище после того, как Тав устроил кровавую баню в подземелье Касадора и позволил вампиру изрешетить своего уже бывшего хозяина. Любопытство тогда пересилило осторожность и убийца спросил Астариона, не жалеет ли тот об упущенном могуществе. Вампир ответил отрицательно, но ему не хватило духу сказать, что одной из главных причин его отказа от силы были не слова Тава о том, что он уподобится Касадору, а то, что он боялся стать таким же заложником власти, как и сам паладин. Он видел изменения в Таве, пока что незначительные, но все же они были, и он не хотел идти по тому же пути и потеряться в новообретённой силе. Как бы он не мечтал о свободе, его ужасала перспектива потери своего разума в угоду безумию. Отныне паладин больше не сдерживал себя в битвах. Он кромсал своим двуручным мечом всех подряд и, если того требовала ситуация, обращался в отвратительное чудовище, от вида которого внутри все содрогалось. У их команды появился собственный ручной монстр, из-за которого после каждого боя на них было в два раза больше крови, чем раньше. Астарион временами завороженно смотрел, как усилиями Тава от их врагов остаются только ошметки тел, истерзанные и разорванные. Паладин упивался криками жертв и видом их оторванных конечностей, он дал волю своим тёмным желаниям, которые сидели в его голове, вероятно, с самого рождения. Все его ограничители словно разом слетели. И хоть Астарион был согласен с тем, что именно такая сила была им необходима для борьбы с Абсолют, ему с каждым разом было все больнее смотреть, как его любимого поглощает его же тьма. Каждый раз после очередного кошмарного дня, когда Астарион сидел на кровати в своем углу комнаты, отгороженный ширмой от всех остальных, Тав приходил к нему и садился перед его ногами, укладывая голову тому на колени и закрывая глаза. Он мог сидеть так час и больше, если вампир ему позволял. Сначала Астарион не мог понять этого, в первый раз он даже напрягся от подобных действий со стороны убийцы, но со временем он с небольшой долей смущения осознал, что стал для Тава оплотом спокойствия и надёжности. Сидя так, одной рукой держа книгу, а другой поглаживая чёрные волосы своего паладина, он дарил ему возможность выдохнуть хотя бы раз за день и приглушить выматывающую потребность в жестокости. Он заменил ему дом. В такие моменты разум Астариона успокаивался. Ему нравилось заниматься самообманом и представлять, что между ними все осталось неизменным, что Тав все так же приходит к нему вечерами, чтобы провести время вместе за разговорами у костра или в объятиях друг друга. Ложь самому себе всегда была самой сладкой. Однако жизнь не дает ему наслаждаться долго даже этой ложью, ломая все его спокойствие в тот день, когда они собирают все три камня короны. Холодный страх сжимает его внутренности все то время, пока их группа бежит по канализации, абсолютно не готовая к финальному сражению. Смотря на лица своей команды, Астарион понимает, что не он один почти сломался под тяжестью их бремени. Они все были в ужасе, и как бы они не пытались спасти свое положение подшучиваниями и ободряющими улыбками, в глазах каждого можно было заметить хорошо скрытую панику. Каждый понимал, что это может быть их последний день жизни. Наверное, поэтому во время минутной передышки, к Астариону подошел Тав. — Возможно, это наш последний шанс поцеловать друг друга, — сказал он, наклоняясь к вампиру. — Тогда не будем упускать его, — ответил Астарион, усмехнувшись. Вероятно, это был их самый отчаянный поцелуй за все время. Ладони Тава обхватили лицо вампира и он излишне резко прижался своими губами к его. Сквозь полуприкрытые глаза Астарион видел напряженный изгиб бровей убийцы, его зажмуренные глаза, чувствовал, как тот судорожно сминает его губы и словно не может насытиться. Вампир подрагивал от подобного напора и от осознания, что это было их преждевременное прощание друг с другом. Кажется, Тав был убежден, что сегодня его история закончится и пытался надышаться перед концом. Астарион мягко отстранился от него и, подняв взгляд, ободряюще улыбнулся. — Не хорони себя раньше времени, дорогой, — сказал он, проводя ладонью по лицу убийцы. Тав поймал его взгляд и ответил полуулыбкой. Он перехватил руку вампира и невесомо коснулся губами запястья, словно обещание, после чего отпустил его и развернулся, чтобы продолжить путь. Это были их последние прикосновения друг к другу перед тем, как начался ад. Астарион не помнит всю картину произошедшего. Вероятно, даже при всем желании не сможет вспомнить детали, настолько желая забыть это. Он помнит лишь моменты, которые сменяют друг друга у него в голове, словно картинки в детской книжке. Разговор со Старшим Мозгом, который доказал им, что они все непроходимые глупцы. Попытка использовать нетерийские камни, которые в руках Тава, не ставшего иллитидом, превратились из легендарного артефакта лишь в горстку сверкающих безделушек. Разгромленный и охваченный огнем Верхний Город, через который они пробивались с боем, используя силы всех союзников, которых успели найти за время своих странствий. Задыхаясь, крича, вспоминая Богов и забывая чувство самосохранения, они все видели перед собой лишь конечную цель и прорывались к ней через бесконечные кровь, огонь и вспышки заклинаний. Астарион видел множество битв, он видел войну, в конце концов, однако же столько кровопролития и мертвых тел он не видел никогда. Прежний он, существовавший до начала этого продолжительного пути, вероятно, сбежал бы, прятался бы где-нибудь во дворце Касадора или канализации, пока не стихли бы звуки сражения. Нынешний же Астарион выгрызал свое право на жизнь и свободу с рвением того, кому уже словно было нечего терять. А терять было что. Тав бежал впереди, вел их за собой, и это позволяло вампиру не терять его из поля зрения, позволяло видеть, что паладин жив, что он еще дышит, что он не оставил его. И все, чего желал Астарион, это того, чтобы они с Тавом оба выбрались из этого хаоса живыми. И они выбрались. Они закончили битву. Они сделали это, даже не потеряв никого из своей маленькой команды, несмотря на то, что Гейл порывался взорвать себя, в моменте потеряв надежду на победу. А потом Тав убил Императора. Убил, воткнув нож в спину, и не сказал при этом ни слова. Убил того, кто шёл с ними с самого начал и помог дойти до конца. Никто особо не жаловал иллитидов, но конкретно этот спас их всех. По этой причине они все молчали, когда тело их спасителя оседало на землю. Они молчали и ждали объяснений, которые были бы достаточно убедительными, чтобы не думать, что Тав окончательно сошел с ума и стал опасен для них всех. — Ни один иллитид не должен выжить в этой войне, — сказал тогда Тав. — Останется хоть один и, кто знает, насколько скоро история повторится. И когда остальные были заняты обсуждением слов паладина, расходясь во мнениях и поражаясь его хладнокровности, сам паладин тихо подошел к Астариону и наклонился к его уху. — А ещё это было условие моего отца, благодаря которому живы ты и я, — прошептал Тав. Только тогда Астарион понял, что пиздец в его жизни не закончился. --- Они оба были отродьями. Но Астарион никогда не забывал, что в отличие от него Тав смог быть со своим отцом почтительным и своевольным одновременно. Он стал избранным, истинным убийцей, но это не помешало ему пойти наперекор буквально Богу и сделать все по-своему. Астарион понятия не имеет, что Тав наговорил Баалу, но вероятно этого было достаточно, чтобы остаться в живых, выполнить определенные условия, одно из которых вампиру уже известно, и приступить к выполнению обязанностей главы культа. Помимо всего этого, в их отношениях тоже произошли некоторые перемены. Теперь Тав обращается с ним, как со стеклянной статуэткой. Такие обычно ставят на высокую полку, чтобы никто не достал и не разбил. Он слегка безумен в своей любви. Он возводит Астариона на пьедестал и, кажется, готов уступить ему трон, если тот попросит. Астарион хотел бы увидеть реакцию его Бога на подобное. Какие бы условия Бог Смерти не выдвинул своему сыну, тот, должно быть, смиренно выполняет их все, потому что иначе Тав вряд ли бы смог вести себя так вольно со своим любовником. Любовником... Довольно громкое слово для них двоих. Астарион не единожды задумывался о том, каким словом можно было бы назвать их отношения. Друзья по несчастью? Недосупруги? Родственные души?.. Хотел бы он, чтобы последние вариант был правдой, но по итогу он всегда звучит самым глупым предположением из всех. Особенно с недавнего времени, когда Астарион наконец-то смог признать в себе страх по отношению к своему любимому. Ведь он сбежал из одной клетки в другую, и от осознания этого он готов был добровольно выйти на улицу позволить солнцу спалить себя дотла. Звук открываемой двери заставляет вампира оторваться от книги и посмотреть на вошедшего. — Что-то случилось, дорогой? Тав стоит в дверном проёме и смотрит на него своими невозможными чёрными глазами. Уже давно Астарион не позволяет себе обмануться их внешней наивностью. Убийца молчит, словно в нерешительности, однако его оцепенение быстро проходит и он начинает шагать к вампиру, вынуждая того нервно сглотнуть. А затем удивленно выдохнуть, когда Тав плавно, но быстро опускается перед ним на колени, звеня своими бесчисленными побрякушками на руках и одежде. Прежде чем Астарион успевает сказать что-либо, Тав цепко хватает кисть его руки и прижимается своей щекой к ладони вампира, блаженно прикрывая глаза. Астарион вздрагивает, не успевая отстраниться. Каждый раз, когда дроу берет его за руку, он невольно вспоминает сотни отрезанных кистей рук, которые его любимый возложил на алтарь своему отцу. Очаровательно. От Тава воняет кровью. Снова. Каждый раз, когда он заходит в комнату после своих заданий, у Астариона создается впечатление, что этот запах въедается во все, что его окружает. Вампир безусловно любит кровь, она дает ему силы, позволяет ему жить. Но этот запах другой, он словно... оскверненный? Возможно, все те ритуалы, которые Тав проводит, чтобы преподнести очередную жертву своему отцу, делают кровь этих несчастных непригодной для вампира. Непригодной для кого угодно, если уж быть точным. Астарион слегка проводит своей свободной рукой по волосам паладина, как он делал уже множество раз. Словно он сейчас не в покоях Избранного Убийцы, а снова в обычной таверне, радуется еще одному прожитому дню. Словно он ещё не опасается своего любимого. Он решается задать вопрос. — Что потребовал от тебя твой отец? — практически прошептал вампир. — Благодаря чему ты ещё жив? Мы живы? Тав замирает под его руками. Не открывая глаз, он тихо выдыхает и слегка дергается, намереваясь прервать момент и, скорее всего, уйти, чтобы избежать вопросов, на которые он не хочет отвечать. Но в этот раз, в отличие от предыдущих, Астарион не позволяет ему этого и обхватывает уже обеими ладонями его лицо и вынуждает оставаться на месте. — Прошу тебя. Пожалуйста. Я не могу больше выносить этого. В голосе вампира слышны умоляющие нотки. Тав дергается и резко открывает глаза. Он смотрит на Астариона уязвлёно, в его взгляде читается вина. Ведь паладин знает, что его любимый вампир ненавидит умолять, ненавидит чувство беспомощности, а он заставил его выпрашивать правду. Однако, несмотря на все это, он продолжает молчать, явно размышляя о том, что ему сейчас стоит и не стоит делать. Астарион смотрит ему в глаза и видит эту нерешительность. Он видит, что Тав понимает, что он на грани, что он устал жить, словно принцесса в башне, такая глупая и беспомощная, неспособная даже выйти на улицу днём. Они оба понимают, что их прежних отношений не вернуть, но сейчас решался вопрос, будут ли они что-то делать, чтобы сохранить хотя бы эти. Им так нужна была надежда на будущее. Наконец, Тав решается. — Покуда не наступят вновь Смутные Времена, я волен распоряжаться своей жизнью, как считаю нужным, но не имею права забывать о своем долге перед отцом. Астарион силится найти в этих словах скрытый смысл. — Под долгом ты подразумеваешь жертвы и управление культом? Паладин отводит взгляд, что является плохим знаком. — Не только. Вампира прошибает озноб. Существует только одна по-настоящему ценная вещь, которую Бог мог попросить у своего сына. — Ты обещал ему свое тело?.. Тав медленно кивает. Внутри Астариона разрастается пустота. 'Когда' понятие растяжимое, Смутные Времена могут начаться хоть завтра, они оба это понимают. Они понимают также то, что раз договор уже заключен, ничто не помешает Баалу забрать своё в любой момент, который он посчитает нужным. Астарион резко хватает Тава за руки и притягивает к себе, словно боясь потерять его в этот же момент. — Ты кретин, — яростно шипит слова ему в лицо перед тем как резко поцеловать. — Ты самый большой идиот, которого я когда-либо встречал, — продолжает огрызаться Астарион, когда они отрываются друг от друга и убийца аккуратно кладет вампира на кровать, нависая над ним. — Я знаю, — отвечает он. — Я знаю, прости меня, но это было необходимо. Астарион попытался резко стащить с паладина его излишне парадный кафтан, но тот остановил его руки, видимо и в этот раз желая быть излишне заботливым с вампиром. Астарион был готов взвыть. — Ненавижу тебя, — задыхается он, когда Тав ласкает поцелуями его тело. — Не могу поверить, что ты скрыл это от меня. — Прости, — выдыхает ему в губы убийца, когда вырывает из вампира стоны. Если бы не гордость, Астарион заплакал бы. Заплакал от навалившихся на него эмоций, от жара, который исходит от тела его любимого, когда тот до отвращения бережно берёт его раз за разом, позволяя царапать и кусать себя, но не позволяя себе хоть малейшую грубость в сторону вампира. Астарион хочет заглушить свои чувства, хочет, чтобы паладин хоть раз позволил себе немного жестокости в его сторону, чтобы он мог забыться хоть на секунду, но Тав в очередной раз не даёт ему этого. Внутренне рыдая от этой несправедливости, Астарион чувствует каждый момент их близости и внутренне содрогается от мысли, что он может потерять это все в любой момент. — Не смей оставлять меня, — шепчет вампир, когда они оба лежат вымотанные и погруженные в свои мысли. - Только посмей бросить меня одного. — Я пытаюсь найти решение этому всему, — на грани слышимости отвечает Тав, словно боясь, что его услышит кто-то ещё. Астарион едко усмехается, тем не менее в его голосе слышится горечь. — Тебе поможет только кто-то из Богов, а они вряд ли жалуют отродий Баала. Тав долго размышляет над чем-то прежде чем ответить. — Не только Боги обладают нужной силой. Когда Астарион решается уточнить смысл этих слов, убийца уже спит. ... А утром следующего дня на пороге их дома стоит Гейл и с выражением торжества на его лице сообщает, что корона отныне принадлежит ему.