No Gods or Kings. Only Man.
Атлас был первым, чей голос Джек услышал ещё на пути в Восторг. И первым, кто заговорил с ним в этом месте. Без Атласа он бы не справился. Умер бы в первые минуты нахождения в этом странном, кажущимся больным сном, городе под толщей воды Атлантического океана с вызывающим одновременно непонимание и трепет названием — Восторг. Атлас помог ему. Объяснил, как устроен этот причудливый и опасный мир на дне океана, как бороться с мутировавшими в безобразных чудовищ людьми и справляться с трудностями. Говорил с ним при первом принятии Адама и подбадривал, когда тело сковывала невыносимая боль от переписи генетического кода, а из руки с противным треском вырывались синеватые нити плазмида «Электрошок». — Когда первый раз принимаешь плазмиды, это сшибает с ног. Но зато теперь самое время лезть в драку! — подбадривающе говорил Атлас после падения Джека и первой встречи с Большим Папочкой. А Джек с интересом рассматривал искрящуюся руку, чувствуя растекающийся по венам ток. Пришлось наловчиться, прежде чем получилось атаковать издалека током, но оно того стоило. Происходящее вокруг все больше удивляло его, но стоило Атласу вежливо, но настойчиво произнести «будь так любезен», как Джек тут же забывал обо всем и мчался дальше, действительно бросаясь в драку с каждым, кто стоял на пути. Восторг поражал масштабами и роскошью. А также жестокостью и безумием. Рассказы Тененбаум о Сестричках и опытах; Эндрю Райана — о его идеалах и постепенной гибели города после появления какого-то Фрэнка Фонтейна. Записи простых работяг и жителей, потерявших детей, и бессвязные крики обезумевших из-за Адама мутантов. — А что будет со мной? — как-то спросил Джек, лежа в затхлой подсобке на грязном матрасе и доедая очередной невкусный батончик из автомата. Потолок дрожал, то и дело осыпаясь на него пылью от тяжелой поступи Большого Папочки в ресторане над подсобкой. Над головой пронзительно смеялась Сестричка со ставшим привычным Джеку «Смотри, мистер Бабблс, ангел!». — В каком плане, приятель? — недоуменно поинтересовался Атлас, видимо, не ожидав от него такого вопроса. Его хрипловатый голос с грубым ирландским акцентом заставлял мурашки бегать по спине. Джек хотел бесконечно слушать спокойную речь Атласа. Его наставления и вопросы о состоянии после драк. — Они все мутировали из-за Адама. Что будет со мной? Джек взглянул на руку. Ток перестал окутывать её минуту назад. Джеку не хотелось засыпать под назойливый треск и мысли о возможных последствиях такого неосторожного обращения с плазмидом. Синяя Ева лежала под боком, готовая в любой момент быть пущенной по вене для самообороны. На другом конце рации воцарилось гнетущее молчание, длящаяся для Джека бесконечно долго. Хотелось услышать Атласа, попросить поговорить с ним подольше и не отключаться. Он был единственным, с кем он мог поговорить, а не выслушивать сухие пафосные монологи, от обилия которых кружилась голова. — Будь любезен, не задавай таких сложных вопросов, — голос Атласа оставался спокойным, с родительскими нотками, будто Джек был несмышленым ребенком. Джек кивнул сам себе. Мысли улетучились так же внезапно, как и появились. — Я не хочу думать, что Адам способен сделать с тобой. А теперь хорошенько отдохни, завтра нам предстоит надрать задницу очередному психу, приятель! Джек неосознанно улыбнулся. Воодушевление в голосе Атласа не давало ему сойти с ума в этом месте и забиться в угол, подобно жалкому существу. Атлас мотивировал его к действиям. А неподдельное отчаяние и просьбы о помощи с освобождением семьи заставляли Джека бороться с еще большим рвением. Помочь Атласу. Помочь Атласу. Но чем больше Атлас говорил с ним, тем больше Джека разрывало изнутри одно только упоминание его семьи. У Атласа есть семья. И он жаждет спасти ее. Как только Джек поможет ему в этом, он станет не нужен Атласу. Атлас забудет его. — Стой, — выпалил Джек, испуганно смотря на лежащую рядом рацию. В подсобке не было камер, Атлас не мог его увидеть. Это расстраивало Джека. — Что такое, приятель? — спросил Атлас, и Джек кожей почувствовал легкую улыбку на его губах. Джек замялся. — А ты… не мог бы поговорить со мной подольше? — промямлил Джек, отводя взгляд от рации. Словно Атлас наблюдал за ним через нее. — Здесь так… тихо. Меня это пугает. — И о чем же ты хочешь поговорить? — Ну, не знаю. Расскажи о себе. Я о тебе совсем ничего не знаю. — А я — о тебе, — ответил Атлас, и Джек покраснел. — Так-так, задаешь сложные вопросы, приятель. Я даже не знаю, что тебе поведать о себе. Давай, начни с себя, а я пока подумаю. И Джек начал. Рассказывал про детство, школу и ферму, где вырос. Родителей и причину своего полета на злосчастном самолете. Как в спешке собирался на рейс в Ирландию, потому что что-то дернуло его на это. Денег было достаточно, а небольшой отпуск в виде полета в другую страну пришелся ему по душе, хоть и был спонтанным. — Черт меня дернул в этот Восторг, приятель, — как-то печально сказал Атлас после окончания монолога Джека. Парень напрягся и приготовился слушать. — Жил бы себе спокойно в Ирландии с Мойрой и Патриком. Но я решил привезти их сюда. Думал, здесь нам будет лучше. А получилось… ты сам видишь, как. Был бы ты постарше, и, знай я тебя на поверхности, обязательно бы свиделись, приятель! Джек улыбнулся. Искренне. Впервые за столько времени. Но страшная догадка осенила его. — А разве ты не покинешь Восторг? — спросил Джек. — Приятель, это невозможно. Нам некуда идти. Все, что мы с Мойрой имели, лежит здесь. На дне океана. — Но… как же так? — Из Восторга поздно уходить. Мне — особенно, — ответил Атлас и затих. Осталось лишь шипение помех и шуршание. — Давай, приятель. Будь любезен, поспи. И Джек провалился в беспокойный сон, не успев попрощаться с Атласом. Сказывались навалившаяся усталость и потрясения, что день за днем истощали его. — Ты создан для великих дел, Джек, — хрипло шепчет Атлас напоследок, но Джек уже не слышит его. Следующий день, — или ночь, в Восторге никто больше не опирался на время поверхности, — отличался от предыдущих разве что оформлением коридоров и помещениями. Все такое же заброшенное, разграбленное и грязное. С остатками былой роскоши и богатства. С ободранных плакатов на Джека смотрели люди со счастливыми лицами от подаренной плазмидом новой способности. Со стен — брутальные лица статуй стиля арт-деко и золотая Великая Цепь Эндрю Райана. Мутанты кричали и бесновались. Вдалеке утробно, как кит, выл Большой Папочка. От вида этих гигантов у Джека перехватывало дыхание. Огромные, тяжелые и пугающие. Они были созданы защищать своих Сестричек, убивая каждого, кто осмеливался подойти и прикоснуться. Атлас говорил, что с ними нужно расправляться, а Сестричек — убивать. По его словам, эти беззащитные перед лицом опасности девочки с горящими желтыми глазами и серой кожей больше не были людьми и жалеть их не стоило. А за их убийство Джек сможет получить гораздо больше Адама, чем в любом другом случае. Но Джек не верил ему. Единственное, в чем он не мог согласиться с Атласом. Джек послушался Тененбаум и освободил Сестричку от отвратительного слизня, что барахтался в руке и пищал, пока Джек не раздавил его ботинком. Джек не чувствовал себя виноватым, хоть странная эмоция в голосе Атласа наталкивала его на мысли о разочаровании. Но Джек не мог убить ребенка. Сплайсера, Большого Папочку, выжившего из ума доктора или самого себя — любого, кого бы попросил Атлас. Но не ребенка. — Эй, приятель, ты там как? — обеспокоенный голос Атласа вывел Джека из оцепенения. Голова кружилась и болела. Казалось, мозги от силы удара перевернулись вверх тормашками. — Живой? Кости целы? Драка с Большим Папочкой после орды сплайсеров и вызванных дронов-охраны прошла не так гладко, как Джек рассчитывал. В последний момент, когда пулемет так не вовремя заклинило, этот гигант ударом бура отбросил его на добрые пять метров, и Джек приложился головой об основание трубы, где в этот момент пряталась Сестричка. — Да… — промямлил Джек, держась за голову и пытаясь подняться на ноги. Перепрограммированные дроны во всю отбивались от Большого Папочки, так что Джек был в относительной безопасности. Его грудной вой разносился по площади в Дарах Нептуна, а от топота дрожал пол. Джек опасался, как бы к ним не сбежались сплайсеры. — Голова болит. — Потерпи, приятель. Тебе следует принять Адам. Он с этим быстро разберется, — затараторил Атлас по рации. — Пошлю дронов тебе на подмогу. Здесь за углом Сад Собирателей. Давай, приятель, я в тебя верю. Искать долго не пришлось. Сад Собирателей скрежещущим голосом зазывал к себе надоедливым «Мой папа умнее Эйнштейна, сильнее, чем Геркулес…» и неоново-красным свечением баночек Адама. Вколов новую порцию, разливающуюся по телу приятым теплом и успокоением, Джек выдохнул. Голова перестала кружиться, а царапины от ногтей сплайсерши начали стремительно затягиваться. — Ну вот, ты как новенький, приятель! — радостно объявил Атлас, чем заставил Джека улыбнуться. — А теперь поднажми, осталось совсем немного. До места расположения батисферы оставались считанные метры. Джек бежал изо всех сил, желая как можно быстрее добраться и помочь семье Атласа. Воодушевлением, коим с каждым пройденным метром пропитывались речи Атласа, помогали и Джеку. Заряжали его, словно новая порция Адама. Когда, казалось, победа была уже близко, а Атлас стоял внизу, совсем близко, но одновременно так далеко от Джека, с ним связался Эндрю Райан. — Если бы твой друг мог взглянуть наверх и увидеть тебя, ты бы смог его предупредить… — Эндрю Райан говорил что-то еще, зло и насмешливо, но все внимание Джека было приковано к ползущим в сторону Атласа мутантам Райана. Джек застыл, не в силах пошевелиться. Атлас. Совсем один там, внизу. Оставленный на растерзание сплайсера чертового Эндрю Райана. Помещение заполнил газ, лишая обзора. Атлас кричал в рацию, умолял спасти его семью, пока он сам будет разбираться с мутантами. Джек так и сделал. Беспрекословно повиновался Атласу, не в силах отказать. Помочь Атласу. От батисферы Джека отделяло всего несколько ничтожных метров, когда взрыв сотряс спертый, холодный воздух Даров Нептуна. Раскаленные обломки полетели во все стороны, а Джека обдало жаром и ударной волной, заставляя упасть на залитый кровью сплайсеров решетчатый пол. Одичало оглядываясь и борясь с противным визгом в ушах, Джек через толстую пелену слышал лишь обезумевшие крики Атласа в рации. Воздух горячеет, заполненный вонью горящих деталей батисферы и тел Мойры с Патриком. Тусклый свет с примесью противного красного, как Адам, свечения раздражал глаза. — Беги… Беги и проберись в Аркадию! — вымученно, без былого воодушевления кричал по рации Атлас. И Джек побежал. Потому что Атлас просит. Потому что самого разрывает от злости за Атласа.***
В логове Сандера Коэна рация не ловила ничего, кроме его сумасшедших речей и монологов. Джек вынужден бегать у него на побегушках и искать его чертовых учеников, чтобы удовлетворить безумного гения. Эндрю Райан был прав: этот безумец гниет здесь и ждет, когда к нему придут и назовут гением. Сандер Коэн — ничтожество. Хотелось кричать и бросаться на камеры в надежде на то, что Атлас видит его. Что он смотрит. Что он рядом. Джек понимал, что Атласу сейчас явно не до него. На его глазах погибла семья. Отчасти, по вине самого Джека. Но эгоистичная часть Джека рвалась наружу, требовала присутствия Атласа и подбадривающего «приятель». Он желал его слышать. Желал заполнить пустоту в душе и понять, что он здесь не один. Малейшего знака от Атласа. Ему этого будет достаточно. Джека распирала злоба. За Атласа. За себя. За Мойру и Патрика, которых он не знал. Злость на Эндрю Райана и всех, кто как-либо поддерживал его. В Гефесте Атлас снова связался с ним. Джек задыхался от счастья. На глазах непроизвольно выступили слезы от усталых наставлений Атласа. Он объяснял, как пробраться к Эндрю Райану в кабинет, а Джек не слышал ничего, кроме хриплого, до безумия привлекательного и манящего голоса с ирландским акцентом. — Эй, приятель, ты меня слушаешь? — спросил Атлас, и Джек непроизвольно вздрогнул. Его поймали. — Да… конечно, слушаю, — запоздало ответил Джек, показывая в ближайшую камеру большой палец. — Я просто… скучал. Мне не хватало твоего голоса. — Я долго с тобой говорил, приятель, — устало хмыкнул Атлас. — Да я… забудь. Просто забудь, что я только что сказал, — занервничал Джек. — Я все понял. Начинаю. — Будь так любезен, не подведи меня, приятель, — ответил Атлас. Джек покраснел, чувствуя улыбку в его голосе. — И будь осторожен. Ты нужен мне живым и целым. И Джек улыбается, чувствуя разливающееся по телу тепло от слов Атласа.***
A man chooses. A slave obeys.
В голове Эндрю Райна окровавленная клюшка. В голове Джека Райана — пустота и непонимание. Он — ребенок того, кого принимал за злейшего человека в Восторге. Он — жестокий эксперимент с удачным завершением. Он — пешка в руках не только Эндрю Райана, но и Атласа. Вернее сказать, Фонтейна. Когда спокойный, с нотками радости голос Атласа после убийства Эндрю Райана сменился коварным и отвратительным — Фрэнка Фонтейна, — земля ушла из-под ног Джека. Пешка. Туз в рукаве. Будь любезен… Все это время он лишь думал, что действует по собственной воле и желанию. Все это время им руководили. Незаметно и легко. Атлас манипулировал им. Атлас был Фонтейном. Глаза щипало от слез. Джеку хотелось разрыдаться, как ребенку. Которым он являлся. Не было ничего из того, что он помнил. Родителей. Фермы. Друзей. Дома. Детства и юности. Был Восторг. Были Тененбаум и Сушонг. Была его настоящая мать, забитая Эндрю Райаном до смерти за его продажу Тененбаум. Не было Атласа. Атлас. Атлас. Атлас. Хотелось кричать. Умолять прекратить издеваться над ним. Разбудить его в доме на ферме или хотя бы в подсобке Восторга, где он уснул под хриплый напев Атласа, когда он пел ему одну из ирландских колыбельных. Джек тогда краснел и ворчал, что уже не ребенок, а Атлас смеялся и продолжал петь. «Тебе нужно скорее уснуть, приятель. Иначе завтра Большой Папочка отправит тебя на сушу одним ударом», — и Джек как всегда глуповато улыбался, воспринимая наигранное беспокойство Фонтейна за заботу Атласа о его состоянии. Все это было иллюзией. Атлас. Забота. Приятель. Все.***
Фонтейн ушел от него. В последний момент. Джек хотел пристрелить его. Нет. Отстрелить каждую конечность и заставить мучаться. За всю ту боль, что он причинил ему. За страдания и несбывшиеся надежды. За Атласа. Тененбаум сказала, что Джек должен стать Большим Папочкой. И тогда Сестрички помогут ему. Бегая по станции Прометей в поисках деталей от костюма, Джек чувствовал, что силы на исходе. Мутанты слетались к нему, как пчелы к нектару, а отбиваться от них становилось все сложнее. Ему хотелось услышать Атласа. Его голос. Чтобы он оказался реальностью. Не Фонтейном. Атласом. Пробираясь через тела мутантов, мараясь в их гнилой крови и разлитом Адаме, Джек брел к комнатам, где когда-то жили девочки до становления Сестричками. Везде валялись игрушки, виднелись рисунки мелками на стенах. Розовые обои с узорами, запачканные в крови, вызывали у Джека дрожь. Все это было неправильно. Всё. Такого не должно быть. Ему хотелось уничтожить Восторг. Полностью. До самого основания. Чтобы никто не выжил. Чтобы все ушли на дно вместе со зданиями. Чтобы Восторг утонул во мраке. Открыв дверь в очередную комнату Сестрички, Джек замер. Спиной к нему, прислонившись лопатками к металлической раме кровати, сидел человек. Вокруг валялись бутылки вина, пачки сигарет и мерцающие синим шприцы Евы. Джек не мог сказать, сплайсер он или нет. Может, просто труп. Но крови не было. А на кровати лежал томмиган и сменные диски-магазины с патронами. Догадку о трупе разрушило движение. Человек поднял руку с зажженной сигаретой и затянулся. Голова безвольно свисала, словно непосильная ноша, а длинные ноги — вытянуты вперед. Посеревшая от времени рубашка, классические брюки на подтяжках и ботинки — все опрятное и целое. Мужчина не вписывался в обстановку Восторга. Джек опасливо зашел в комнату, услышав далекий вой мутанта. — Ну, привет, приятель, — хрипло и натянуто поздоровался мужчина. Запрокинув голову, выпустил дым вверх, и перевел на Джека устало прищуренные голубые глаза. Затянувшись в последний раз, потушил сигарету о матрас. Джек замер. Красивый голос с ирландским акцентом, прокуренный и усталый, заставил сердце Джека забиться чаще. Сжать револьвер в пальцах до боли от вонзившегося в кожу металла, чтобы не выскользнул из онемевших пальцев. Атлас. Так вот какой он. Атлас… Высокий, черноволосый и голубоглазый. С недельной щетиной на осунувшемся лице, которая, впрочем, только придавала ему мужественности. На вид ему было лет тридцать пять или сорок. В тот день, в Дарах Нептуна, у Джека не получилось рассмотреть его. Только мелькающий у батисферы силуэт. — Атлас… — только и получилось прошептать. Джек сделал шаг к мужчине, но Атлас властно вскинул руку, останавливая. — Почему, Атлас? — Тененбаум избавила тебя от полезной функции, — произнес Атлас еле слышно, словно сказанное предназначалось ему самому. Встал, покачиваясь. От него несло алкоголем и табаком. Количество окурков только подтверждало пристрастие Атласа к курению. — А ты сам еще не понял, приятель? Джек замешкался. Он много чего понял. Особенно то, каким он был дураком, безропотно выполняющим приказы из-за чертового «будь так любезен» и хрипотцы Атласа. Но не понял одного. Почему именно Атлас? — Ты работаешь на Фонтейна, — произнес Джек, и Атлас хмыкнул. Измученно. Обессиленно. — Я думал, ты хочешь помочь мне… Я верил тебе, Атлас. — Приятель, — в голосе Атласа не осталось прежнего воодушевления и добродушия по отношению к Джеку. Только всепоглощающая пустота и тоска. Красные то ли от дыма, то ли от слез глаза смотрели на Джека безразлично. — Здесь никому нельзя доверять. Даже мне. В Восторге каждый сам за себя, забыл, что Райан говорил? И ты всего лишь туз в рукаве для победы над ним. Джек не мог верить. Не хотел. Атлас не мог быть таким. Рука Атласа потянулась к новой пачке сигарет, и Джек с ужасом увидел исколотое предплечье с черными корками и вздутыми синими венам. Адам. Мутации. Чего Джек и боялся. Только не Атлас. Закурив, мужчина выпустил едкий дым через ноздри, не отрывая пронзительных глаз от окаменевшего Джека. Парень был уверен — его глаза ничем не отличаются от глаз Атласа. Такие же усталые. Затравленные и остекленевшие. Атлас подошел ближе. И Джек задержал дыхание. От напряжения. Ожидания. Атлас был так близко к нему. Стоило всего лишь вытянуть руку, чтобы коснуться его крепкой груди. Они были примерно одного роста. Но Атлас был шире в плечах и мускулистее. Он действительно выглядел как человек из народа. Привыкший работать руками. Помогать своим и защищать свое. Увитые венами сильные руки, обтянутые тканью закатанных по локти рукавов рубашки, приковывали к себе внимание Джека. Но больше всего — лицо. Такое одновременно знакомое и нет. Родное. — Я всего лишь подталкивал и контролировал тебя, Джек. Чтобы ты не натворил глупостей. — Нет, Атлас, нет, — шепнул Джек. Не Атлас. Только не он. Не Атлас… — Что «нет», приятель? — уточнил Атлас, сделав шаг ближе. — Все доказательства перед тобой. Фонтейн. Райан. Тененбаум. Они уже все тебе рассказали. Я умываю руки. — Джек, где ты там? Поторопись, время на исходе! — раздался в рации громкий голос Тененбаум. Атлас бросил на кусок пластика мимолетный взгляд и хмыкнул. — Теперь у тебя новый помощник, приятель. Что же ты не бежишь выполнять ее поручения? — Атлас впервые улыбнулся. Сломано. Болезненно. От взгляда на него у Джека все переворачивалось внутри. Болело и душило. — Потому что она — не ты, — прошипел Джек и сделал выпад вперед. Атлас не успел и шагу сделать, как Джек накрыл его губы своими, больно припечатавшись о чужие зубы. Поцеловал неумело и нерешительно. Губы Атласа сухие и обветренные. Царапают губы Джека, как наждачка, но ему все равно. Даже когда Атлас хватает его за волосы и больно оттягивает, а потом целует, проникая языком в открывшийся в судорожном вздохе рот. Щетина остро покалывает щеки и подбородок. Свободной рукой забирается под свитер и царапает отросшими ногтями поясницу и бок Джека до красных отметин, притягивая ближе. Его отметин. Атласа. Атлас целуется по-другому. Зло и остервенело. Кусает губы до кровавых ран, бесцеремонно врывается языком и сталкивается с Джеком зубами. Прокурено дышит в рот, переводя дыхание перед новым болезненным поцелуем, не позволяя дотянуться и поцеловать самостоятельно. Сдавливает шею грубой широкой ладонью и сжимает светлые волосы в кулаке. И Джеку нравится. Потому что это Атлас. Ему плевать, если чертов Фонтейн или Тененбаум прямо сейчас смотрят по камерам и видят это. Плевать. Он увидел Атласа. Встретился с ним. Узнал, что он не сон или бестелесная маска Фонтейна. Теперь их не разделяет молчащая рация и неизвестно сколько миль. Теперь Джек может коснуться его, хоть Атлас и бьет по рукам, предупреждая. Но Джеку все равно. Он зарывается неслушающимися пальцами в его жёсткие волосы, портя укладку, трогает крепкую шею и сильные руки. Ему плевать. Он делает то, что хочет. А не то, что нужно другим. Впервые за долгое время. Впервые за всю свою жизнь. Атлас отрывается от его губ, напоследок больно, до крови, укусив за нижнюю. И Джек гортанно стонет, жмурясь. На секунду упирается лбом ему в плечо, в светлый испачканный свитер, и комкает его в пальцах. И Джек чувствует от него запах стойкого одеколона и пота. Хочет коснуться губами его бледной шеи и провести языком. Напоследок. Мимолетно. Лишь бы почувствовать его вкус. Атлас отрывает его от себя, как пиявку, и отталкивает. Джеку еле удается устоять на ногах. Он вопросительно смотрит на громко дышащего Атласа с непонятным ему взглядом. И делает шаг к нему. — Атлас, пошли, — рвано выдыхает Джек. — Со мной. На поверхность. Мне осталось совсем немного. — Пошел к черту, — рычит Атлас. — Не смей мне указывать, сопляк. Ты не представляешь, каких трудов мне стоило совершить это. Восторг — мой дом. И Джек болезненно кривит губы. Сопляк. Как верно подмечено. Джек и забыл, сколько лет их разделяет. Забыл, кем является Атлас. Атлас. Не его Атлас. Не приятель. Не друг или добрый помощник. Этот Атлас — настоящий. Злой, прогнивший до глубины души и жестокий. И место ему на дне океана, где он не навредит никому, кроме своих. Джек уходит. С ноющим сердцем и заворачивающимися в тугой узел внутренностями. С застилающими глаза горячими слезами и ноющими от первого и единственного поцелуя губами. Туда, где не будет Атласа. Туда, где его ждет Фонтейн. Туда, где закончится его путь в Восторге.