Контрреволюция не пройдёт!

Пока они жили в коммуне и узнавали новости из газет, казалось, что революция восторжествовала. Другое дело в Карлсбурге. Частные магазины, музыкальные салоны, чуть ли не балы, упорные слухи о разгроме армии ССГТ в Эпине. Даже реквизированные дворцы эориев, в которых теперь располагались бесчисленные комиссии и управления, как будто дожидались возвращения прежних хозяев. Валентин провел Арно и Дику экскурсию: дворец Алвы, особняк Давенпортов, городской дом Приддов, посольство Ноймаринен… Дворец Алвы был закрыт наглухо, у входа мерз часовой. Сидящая на заборе ворона глухо каркнула, черный глаз хитро уставился на незваных гостей. — Интересно, где он сейчас? — Арно вспомнил синеглазого комиссара. О нем никаких слухов не ходило. Появился и снова исчез, если бы не два живых свидетеля, Арно решил бы, что Рокэ Алва ему приснился. — В Эпине по-прежнему воюет генерал Салина. Алве он приходится дальним родственником, но перепутать их нельзя никак. Валентин имел привычку отвечать даже на риторические вопросы. Серое небо висело над городом, цепляясь за коньки крыш. Погода не менялась днями и неделями, разве что иногда шел противный ледяной дождь. А дворцы были выкрашены в одинаковый канареечно-желтый цвет: должно быть, архитектор мечтал добавить городу хоть немного солнечного тепла. Но за последние несколько лет краска вылиняла, местами облупилась, и теперь только усиливала общее тоскливое впечатление. Однако в городе кипела жизнь. Ветер трепал театральные афиши, мальчишки раздавали листовки с приглашениями в синематограф, где-то выступали знаменитые поэты, революционные и не совсем, устраивались званые вечера, собирались кружки по интересам. Валентин не спешил возобновить старые знакомства. По его словам, эориев в городе осталось немало, но представиться герцогом Приддом значит привлечь слишком много внимания. Мало ли кому еще захочется использовать его титул в борьбе против революции? Пусть лучше никто не узнаёт его среди тысяч студентов, бродящих по улицам с книгами под мышкой. Да и не оставалось у них времени разгуливать по званым вечерам. Каждую свободную минуту посвящали учебе, экзамены предстояли нешуточные. У Арно, правда, сложилось впечатление, что Валентин всё давно знает и составляет им с Диком компанию только из солидарности. В виде исключения им разрешили посещать лекции до поступления, как вольным слушателям, поэтому знакомства завелись новые. Дик особенно сошелся с неким Налем, хотя совершенно непонятно было, что этот медлительный надорец делает в артиллерийском училище. Шутили, что главный экзамен для поступления в Карлсбургское высшее артиллерийское ордена Знамени училище имени Реввоенсовета — это выговорить его название. К военной карьере Арно уже не стремился. Хотелось освоить какую-то полезную специальность, вроде инженера или агронома — уборка урожая в коммуне произвела на него неизгладимое впечатление. Но не мог он бросить Валентина и Дика одних. А у тех сказывалось эорийское воспитание — оба не представляли иного служения отечеству, кроме защиты его границ. Они сняли комнату — одну на троих — в коммунальной квартире неподалеку от училища. Трое это меньше, чем шестеро. К тому же, никто из них не храпел — и Арно вспомнил, что засыпать в тишине, оказывается, приятнее. Кроме них в квартире жила малость блаженная старушка из «бывших» и шумная рабочая семья с тремя детьми. После сотни коммунаров — почти одиночество. До революции квартира принадлежала этой самой старушке, Аглае Кредон. После — ее, как говорили в Карлсбурге, уплотнили, подселив рабочую семью и оставив бывшей хозяйке две комнаты. Одну из комнат она сдавала студентам, а в другой жила сама, до отказа набив ее статуэтками, чайничками, салфетками и фарфоровыми собачками. Старушка эта приходилась дальней родственницей Селине. У Селины вообще оказалось подозрительно много родни. Даже родная мамаша неожиданно нашлась. К этой самой мамаше Селина сманила Айрис. Дик первым делом напросился в гости, желая убедиться, что сестру не затащат в бордель или, того хуже, в кружок контрреволюционеров. К счастью, мамаша Селины политикой не интересовалась и вообще была до безумия рада, что дочурка наконец-то взялась за ум. Они с Айрис собрались поступать в ФЗУ. Подготовка к экзаменам давалась Арно нелегко. Он совершенно не умел управлять своим временем. В коммуне его приучили к строгому распорядку дня, но как следовать распорядку, когда нет ни зарядки, ни линейки, а обед приходится готовить самому? В хозяйственных делах Арно чувствовал себя беспомощнее эория. Промучившись с неделю, он нашел выход: снова начал вставать до рассвета, обливался ледяной водой (другой в кране все равно не было), а согревался — делая зарядку. В одних трусах, чтоб прыгалось бодрее. Валентин на это время отворачивался к стене и накрывал голову подушкой. Валентин вообще хандрил. То ли его угнетала вечная сырость, то ли Карлсбург слишком сильно напоминал о дореволюционных временах. Арно как-то спросил, не скучает ли он по дворцу Приддов. Валентин в ответ огрызнулся: мол, там хотя бы никто не скакал по комнате в шесть утра. Зато Дик чувствовал себя как рыба в воде. Исчезал, появлялся с горящими глазами. Наль таскал его на сборища уцелевших эориев, чтобы Дик до хрипоты спорил о победе мировой революции. По его словам, неизменно побеждал. Верилось в это с трудом, и однажды Арно попросил взять его с собой. В роскошной пятикомнатной квартире щеголь по имени Марсель проживал один и страшно удивлялся, что может быть иначе. «Невозможно ведь обедать в кабинете и хранить деловые бумаги в спальне. А гости? Где прикажете принимать гостей?» Гости рассаживались на обитых морисским шелком диванах и беседовали на возвышенные темы. В основном студенты, но сплошь эории, завитые и напомаженные, под стать хозяину квартиры. Хмурый революционный Карлсбург оставался за порогом, здесь же царили, по выражению одного из поэтов, покой и нега. Дик, даром, что герцог, на их фоне выглядел махровым пролетарием. Его слушали со снисходительным интересом, как умненького ребенка. Однако Марсель спрашивал его мнения по каждому обсуждаемому вопросу, будь то философский пассаж или оттенок зеленого. Многие из гостей носили в петлицах искусственные гвоздики — почему-то зеленого цвета. Арно шепотом поинтересовался у Дика, что это значит, и тот пообещал выяснить. Он старательно проскучал целый вечер, но так и не понял, почему Дику здесь нравится. Очень не хватало Валентина. Вот кто показал бы, как должен вести себя настоящий эорий — со сдержанным достоинством. На его фоне манерные дураки почувствовали бы себя ярмарочными куклами. На следующий день Дик вернулся домой раньше обычного. Вид у него был подавленный. — Выгнали что ли? — удивился Арно, поднимая глаза от учебника. Дик тяжело вздохнул. — Да нет. Сегодня вообще не собирались. Просто я предложил Марселю сходить на выставку «Жизнь и быт рабочих»… Наверное не стоило так откровенно смеяться, но удержаться Арно не смог. — Вот уж кому полезно будет! — он повернулся к Валентину. — Квартира выглядит так, будто он ограбил императорский дворец. Ступить некуда, везде шелка, ковры и вазы. Дик тут же встал на защиту нового друга: — Все эории так жили. Может, кроме моей семьи. Марсель хотя бы слушает… Он только изображает скептика, а на самом деле очень искренний. Но вот сегодня мы говорили… Понимаете, он и его друзья… Только теперь Арно обратил внимание на румянец, который заливал его щеки. Дик вообще легко краснел. — Нетрудно было догадаться, — неожиданно вмешался Валентин. — Я понял сразу, как только услышал про зеленые гвоздики. — А мне почему не объяснил?! Валентин пожал плечами. — Тебе в любом случае там не понравилось. Или мы с Диком что-то пропустили, и у тебя случилась большая гайифская любовь? — Гайи… — Арно растерянно переводил взгляд с одного на другого. Он даже не сразу вспомнил, что это значит. А когда сообразил, щеки вспыхнули не хуже, чем у Дика. Дик не знал, что случилось у них с Валентином. Никто из товарищей не знал. — Ты бы себя сейчас видел. Если я выглядел так же глупо… — у Дика вырвался еще один вздох. — Нет, мне Марсель ничего подобного не предлагал. Просто объяснил, кто они такие. Они-то не против ССГТ, это ССГТ вроде как против них. Он говорит, что никогда не встречал себе подобных, ну, среди пролетариев. Мы поспорили, что если увидит хотя бы одного… то есть, одну гайифскую пару, то непременно вступит в партию. И остальных уговорит. И я подумал… можно ведь просто изобразить… Под пристальными взглядами друзей он совсем стушевался. — И кто изображать будет, ты? Дик помотал головой. — Нельзя, я ведь сразу сказал, что не это… не такой. А вот о вас он еще ничего не знает. — Валентин… — Арно сглотнул. — Валентин — не пролетарий, и твой Марсель заметит это сразу же. Как будто это было главной проблемой! — Все равно он жил в коммуне, и документы пролетарские, и вообще. Наоборот, так даже лучше: эорий, перешедший на сторону революции. Там же ничего такого! Они, ну, смотрят, иногда касаются друг друга, обнимают за плечи, совсем редко — берутся за руки. Пока Марсель не рассказал, я и не замечал даже! — Это больше говорит о тебе, чем о них, — Валентин устало потер переносицу. Повисла неловкая пауза. Арно тщетно пытался представить, каково это. Притворяться, что влюблен в Валентина, одновременно притворяясь, что не влюблен, потому что на самом деле влюблен? Уж себе-то можно было наконец признаться. Ледяной водой Арно обливался не только для того, чтобы проснуться. Валентин всегда снился ему под утро, и это было очень заметно. Ладно еще мокрое пятно на трусах, а вот если будильник звонил на самом интересном месте… — Я согласен. Арно вскинул голову и обалдело уставился на Валентина. — Ты?.. — Разумеется, если ты ничего не имеешь против, — добавил тот небрежно. Эта небрежность Арно задела. — Нет, что ты, — он улыбнулся Дику, который сидел на краешке стола с несчастным видом. — Всё ради победы мировой революции. И добился своего: Валентина передернуло. Не потому, конечно, что он возражал против мировой революции, а от циничности сказанного. Арно еще подумал, что Лионель бы им гордился. На самом же деле конспиратор из него оказался никудышный. «Премьера» чуть не совалась. Арно напрочь забыл что-то там изображать, а только пялился на других гостей, прикидывая, кто с кем крутит любовь. Понять это было совершенно невозможно. Они непрерывно касались друг друга, рассыпались в комплиментах и вообще вели себя ужасно развязно. Положение спас Валентин. Кончиками пальцев он погладил Арно по скуле и нежно надавил, заставляя повернуться к нему. — Наши новые знакомые, безусловно, достойны внимания, но я начинаю ревновать. — А… ага. Какое там — изобразить! За право вот так, не скрываясь, любоваться, как Валентин заправляет за ухо прядь отросших волос, Арно мог продать душу Леворукому. А когда Валентин склонился к нему и выдохнул в самое ухо: — Продолжай. Отлично получается. …Арно порадовался, что надел свои самые широкие штаны. Вечер прошел как в тумане. Кудрявый хлыщ читал стихи — манера тянуть гласные выдавала в нем бывшего семинариста, но стихи были хорошие. Поэт удостоился похвалы от самого хозяина и долго раскланивался, не желая уступать место следующему оратору. Марсель пел старинные романсы о любви, проникновенно глядя в глаза всем по очереди. Он играл роль хозяйки салона, одинаково благосклонной к каждому. Гостям предлагалась «Дурная слеза» хорошей выдержки, но Арно на всякий случай отказался. Страшнее всего было потерять над собой контроль. Марселя такое представление только порадовало бы, а вот Валентина — вряд ли. Зачем он согласился устроить этот спектакль, так и осталось для Арно загадкой. Валентин как бы в задумчивости гладил Арно по руке, как бы невзначай приобнимал за плечи, вызывая вздохи умиления у благодарных зрителей. Арно же, сидя вплотную, чувствовал, как тот напряжен. Это, хочешь не хочешь, отрезвляло. — Может, нам все-таки не стоит туда ходить? — осторожно спросил Арно, когда они возвращались домой по темным улицам. Вдвоем, поскольку Дик вместе с Марселем отправились на чей-то день рождения. — Вдруг им хватит одного раза? — Тебе было трудно? Они шли в паре бье друг от друга, как будто магниты, весь вечер тянувшие их к друг другу, стали одноименными — и теперь с той же силой отталкивали. — А тебе? — Я задал вопрос первым. — И что ты хочешь узнать?! — вдруг взорвался Арно. — Забыл, что я терпеть не могу эориев? За один вечер ничего не изменилось! Ладно еще вы с Диком… Занудство Валентина порой жутко раздражало. — Рад слышать это, — мрачно отозвался тот, и до самого дома они не разговаривали. Вести двойную жизнь было ужасно странно. Менять манеры эория на манеры пролетария, и обратно. Притворяться то влюбленным, то равнодушным. Показалось даже, что их с Валентином дружба снова под угрозой: в воздухе все время висела какая-то неловкость. Стоило Дику оставить их вдвоем, и воцарялось напряженное молчание. Нет, мелькала у Арно мысль, что стоит поговорить откровенно. Но выводить Валентина на чистую воду в этот раз не было ни сил, ни желания. Окажется, что он просто соскучился по светским салонам — и что тогда? Арно так измучился от собственной двуличности, что был даже рад пропустить один вечер. В газетах написали, что на открытие нового моста через Хербсте приезжает сам командующий Южным фронтом. По Эмилю Арно скучал особенно. Даже отправил ему короткое письмо без обратного адреса, когда только приехал в город. Похвастался, что будет учиться на офицера — пусть брат за него порадуется. «Не исключено, что Эмиль приехал именно поэтому, — рассуждал он про себя. — Какое отношение командующий Южным фронтом имеет к карлсбургским мостам?» Друзьям он сказал, что пойдет один. Пусть Валентин отдохнет от его присутствия хотя бы несколько часов. Толпа на набережной собралась огромная, настоящий революционный митинг. Эмиля в народе обожали — молодой, красивый генерал, герой революции. Он мог запросто выпить с собственными солдатами после того, как те отличились в бою. — Вот кому бы в Эпине воевать, — охала рядом с Арно баба, похожая на торговку. — Ужо показал бы вражинам. Ужо не дал бы им жечь народный хлеб. Ей поддакивала другая, в крестьянском платке: — Жалко хлебушка-то. Слыхала я, их братец евоный не пущает, нарком-то железный. Хлеба-то жалко, а людев наших, говорит, солдатушек еще жальчее. Арно изо всех сил сжимал губы, чтобы не рассмеяться. Чтобы Лионель кого-то пожалел? По его мнению, достойная цель оправдывала любые средства. — А тех, кого в Эпине кеналивцы топчут? Ишь ты, жалостливый! — Та они ж не наши. Вот нашими станут — тады и жалеть будем. Арно решил пробираться вперед, поближе к первым рядам. С Эмиля станется сесть в автомобиль и уехать — как потом найдешь? Лента была торжественно перерезана, митинг подходил к концу. Пришлось Арно работать локтями, к счастью, народу впереди оставалось совсем немного. — Куды прешь, сопля! — здоровенный рабочий отвесил ему затрещину, и под звон в ушах Арно буквально вылетел из толпы под ноги охране. Бравые «солдатушки» немедленно заломили ему руки за спину, приняв за террориста. — Мне на минутку только! К товарищу Савиньяку! Эмиль полоснул по нему взглядом, ничем не показав, что узнал. Но прежде, чем повернуться и уйти, шепнул что-то на ухо ординарцу. Когда высокое начальство уехало, ординарец — новый, незнакомый — подошел к Арно. — Гражданин пройдет со мной, — заявил он солдатам. Улицы Карлсбурга явно было ординарцу не знакомы. Пару раз он спрашивал дорогу у прохожих, но не у самого Арно — словно пытался скрыть, куда они идут. Оказалось — на «Ардору». Крейсер мирно стоял у причала, освещенный фонарями с набережной. Арно впервые увидел вблизи знаменитую пушку, выстрел которой ознаменовал начало революции. Эмиль принял его в кают-компании. — Хотели в гостинице меня поселить, представляешь? — пожаловался он первым делом. — Как буржуя какого. Еле уговорил, чтоб на «Ардоре» мне кровать поставили, все к народу ближе. Арно рассмеялся и ткнул брата в плечо. — Так и скажи, что при штатских пить неловко. — И это тоже, — Эмиль хитро подмигнул. — А ты вырос, младший-младший. Скучал по мне хоть? — А то как же! Они проболтали весь вечер. Ординарец периодически заглядывал, желая убедиться, что с обожаемым начальством все в порядке. Постоянные взрывы хохота его почему-то не убеждали. Арно без устали рассказывал о коммуне, будущем поступлении, новых друзьях — умолчав только об их происхождении. Не то, чтобы стеснялся, но… Эмиль в ответ делился новостями из Олларии. После побега Арно Ли был зол как три тысячи закатных тварей и собирался объявить его во всесоюзный розыск. Еле удалось отговорить. Война в Эпине достала всех до самых печенок. Заместителя командующего Южным фронтом Леопольда Манрика гоняли в хвост и в гриву. Что неудивительно — до революции он был партийным тессорием, а генеральские погоны выпросил, желая потешить самолюбие. Молодых и красивых офицеров он любил больше, чем запах пороха. — Этот тюфяк нам навоюет! — возмущался Эмиль. — А Ли уперся — на кривой козе не подъедешь. Говорит, что ноги моей в Эпине не будет, пока Алва жив. Арно немедленно навострил уши. — Алва в Эпине? — Да кошки знают, где он. Видели там, сям, может, и не он это был вовсе. Но армией командует кто-то другой, иначе Манрик уже ловил бы кошек в Закате. Наверняка Ли на то и рассчитывает. Он эту рыжую образину терпеть не может. Захотелось рассказать о встрече с Алвой — вдруг поможет? Но Арно одернул себя. Если тот за полгода больше ни разу не попытался сманить Валентина и Дика, значит, передумал собирать герцогов. Кроме того, в Карлсбурге его помнит каждая собака — будь он здесь, ВЧК узнала бы первой. — Как думаешь, если встретитесь в бою, кто победит, Алва или ты? Эмиль неожиданно криво усмехнулся. — Ли боится, что мы с Рокэ не будем драться вовсе. Друзья, как-никак. Не смотри такими глазами, это правда. В реальном училище познакомились. Его отец туда сослал за какую-то провинность, думал — испугается, осознает. В итоге испугался наш директор и слезно умолял герцога Алву забрать наследника обратно. Хорошее было время… Неудивительно, что Арно об этом никогда не слышал — когда Эмиль вместе с Ли учились в реальном, он еще под стол пешком ходил. — Я тебя понимаю, — серьезно сказал Арно. — У меня тоже есть друзья, с которыми… Которые могли бы оказаться на другой стороне. Сказал — и испугался, что выдал себя. К счастью, Эмиль уже толком не слушал. — Ладно, — он хлопнул Арно по плечу и поднялся. — Нечего хандрить, пойдем-ка, посидим с товарищами. Не бойся, все свои, проверенные, Ли не доложат. — Да не боюсь я Ли! У меня аттестат есть, что он сделает?.. Обратно его отвезли на генеральском автомобиле, иначе Арно точно заблудился бы в лабиринте улиц. Выпивать с товарищами оказалось куда как приятнее, чем цедить из бокала дорогущую «слезу» у Марселя. Так хорошо пошло, что Арно не заметил, как надрался до непотребного состояния. Он трижды падал на лестнице, пока поднимался. Чудом ногу не сломал — верно говорят, Леворукий хранит дураков. В четвертый раз его свалило уже в квартире. Неудачно под руку попался медный таз — ну и грохоту было! Жильцы дружно выскочили в коридор, испугались, трусы, новой революции! Арно хитро погрозил всем пальцем. — В шта… штаны наложили, а? Не бойсь, народ… армия, того, бдит! Тут его недвусмысленно схватили за воротник и потащили куда-то. — Вр-раги! Интер-рвенты! — возмущался Арно, но в драку не лез — врагов было слишком много, и все они, как один, походили на Валентина. — Не хочешь объяснить, где ты был? — С пролетариями! — Арно попытался ударить себя кулаком в грудь, но промахнулся. — Сердце мое — с пролетариями! Не с этими, как их… — Эориями? — Точн… ик. Ой. Да здравствует р-революция! Ур-ра ССГТ! Его кулем свалили на пол, хотя кровать была совсем рядом. Арно обиделся. Уу, вражины! — Вы! — он ткнул пальцем куда-то в сторону врагов и обозвал их словом, которое показалось ему в тот момент самым оскорбительным: — Эории! Кажется, его раздевали в четыре руки. «А не вырвет его?» — озабоченно спросил голос Дика. «Можно поставить ведро», — ответил кто-то, и от его тона Арно вдруг стало очень-очень холодно. Он поспешил укутаться в одеяло с головой и побыстрее заснуть. Мало ли, что. На следующее утро Арно твердо решил не вставать до последнего. Хотя во рту было такое ощущение, будто там справляли Излом все твари Заката, ужасно хотелось пить и в туалет. Арно терпел в тщетной надежде, что остальные куда-нибудь уйдут. Например, в училище — ведь сегодня есть лекции? Вспомнить так и не удалось. Голова болела как после выстрела «Ардоры» в эту самую голову. Но Валентин никуда уходить не собирался. Даже у Дика, как назло, не нашлось срочных дел. Они сидели за столом, разложив учебники, и негромко обсуждали задачу по геометрии. В конце концов терпеть стало уже невмоготу, и Арно выбрался из-под одеяла. На него даже не взглянули. Из треснутого зеркальца над раковиной уставилась помятая рожа. Темная щетина на подбородке придавала роже совершенно разбойничий вид. Арно умывался так долго, что в дверь начали колотить соседи. Делать нечего, пришлось возвращаться. Арно подсел за стол, взял первый попавшийся учебник и тупо уставился в него, не видя ни кошки. Он ни за что бы не заговорил первым, но Дик сжалился над ним: — Похмелье? — Нет, — после умывания голова, как ни странно, прошла. — Стыдно. — Трудно быть пролетарием, — яда в голосе Валентина хватило бы, чтобы перетравить всех крыс Карлсбурга. Арно еще ниже опустил голову. — Прости. Я… не то имел в виду. Просто выпил… слишком много. С матросами, на «Ардоре». Они всё бывших командиров честили, вот и привязалось. — Туда-то тебя как занесло? — изумился Дик. Однако Валентина это объяснение неожиданно успокоило. Взгляд его потеплел, и дальше они общались вполне мирно. В самом деле, что с пьяного возьмешь?