Вместе навеки

      – Разве тебе больно? – будто поддразнивая, спрашивает Пеппино, иногда прерываясь на вздохи, крепкими руками обхватывая Нойза вокруг груди и прижимая к себе, дабы сделать позу более удобной для себя. Он же в ответ мямлит что-то едва похожее на слово, пытаясь не сорваться на стон. Теодор, кажется, едва находился в нужном состоянии разума, чтобы внятно отвечать. Мог лишь мычать, стонать и вяло кряхтеть. Итальянец сдавливал руками лёгкие, мешая дышать. Стоны были тише. Впрочем, садисту не до этого – его волновало лишь собственное удовольствие. Объект твоего ненормального обожания лежит прямо под тобой, такой покорный и испуганный. И ты нависаешь над ним. И его полуобнажённое тело всё в твоём распоряжении, пока лежащий рядом нож вселяет больший ужас риском вонзиться в любой момент. Тео чувствует каждый холодный вдох, каждый жаркий вздох то у своей шеи, то у своего уха. Хотелось бы попросить остановиться, ибо боль уже невыносима, да только станет ли этот поехавший что-либо слушать? Он слышит лишь вырванные из контекста фразы, подставляя их под свои хотелки, продолжая грубыми движениями причинять дискомфорт. Нойз почему-то думает, что Пеппино не остановится даже тогда, когда уже наконец кончит. Нойзу почему-то кажется, что это ещё не самое худшее, что произойдёт за сегодня. Об этом так мягко намекает удобно лежащий нож, до которого итальянцу только рукой подать. Его огромное лезвие поблёскивало в свете ламп пиццерии, и раз за разом на нём галлюцинацией виднелись следы крови, а рядом тут же вырисовывался собственный труп, изувеченный как только можно. Спагетти точно сегодня повеселится на славу. Иногда ослаблял хватку, будто желая убрать руку и схватиться за этот нож. Покрытые едва заметными веснушками плечи Теодора слегка потряхивало, а где-то в груди сидело такое же жалкое, дрожащее чувство, что пыталось о чём-то предупредить, пока не стало поздно. Страх, будем честны, всегда был чем-то… Инородным для него. На сцене и перед камерой приходилось забивать на то, что это слово значило, а в обычной жизни оно уже и вовсе окончательно забыто. Разве что только сегодня вежливо постучалось, а затем вынесло дверь с ноги, давая знать о себе снова. Сердце сжималось с каждым толчком. В горле сдерживались стоны, такие похожие по ощущениям на тошноту. Колени медленно немели, а спина уже болела так, будто вот-вот сломается, словно зубочистка. Пеппино ненадолго останавливается, переместив руки на талию Нойза, крепко сжимая и оставляя красные пятна. Следы. И вновь хлопки, хлюпанье и вздохи. Тео в глазах итальянца сейчас такой жалкий, такой невинный. Его глаза, красные, совсем рубины, просто не знают куда уже смотреть от безысходности. Куда не взгляни – везде напоминание о том, где и зачем он находится. На далёкой стене кухни видно несколько фотографий, явно сделанных во время пристальной слежки. А одно фото было прикреплено к стене ножом. Нервно сглотнул. Он чувствует, как Спагетти ускорил темп, и дискомфорт сзади становился только сильнее. А желание возбудиться в ответ и кончить вместе с ним как не было, так и не появилось. Осталась только боль в заднице и онемевшие ноги.       – Прекрати..! – умолял Нойз, вытягивая руки вперёд, не зная куда их девать. Верёвки сдавливали запястья. На краю таких красивых глаз виднелись первые блики слёз. Стиснув зубы, тот, даже не дожидаясь ответа, просто продолжал свои тщетные попытки смириться.       – Тебе же так нравится, Тео! – отвечал Пеппино, усиливая хватку на талии парня. Очевидно, что то была ложь, и Теодору явно не нравится то, что происходит с ним сейчас. Связали, похитили и просто пользуются для удовлетворения своих низменных потребностей. Как отвратительно. Как омерзительно. Как унизительно. А что скажет Нойзетт? Она будет вне себя от шока. Это точно. Одна мысль об этом заставляет Нойза съёживаться. Как жалко. Как жалко. Как отвратительно. Отвратительно до тошноты. Хотя возможно в помещении уже просто настолько душно, что кажется, что его вот-вот вырвет. Оставалось лишь надеяться, что это всё просто кошмар. Хочется проснуться в тёплой кровати рядом со своей возлюбленной, а не на холодном полу, в луже собственной крови, с больной задницей и с этим психом рядом. Хуже пытки. Хуже любого кошмара. Хуже всего, что может только быть. Врагу подобного не поделаешь, честное слово. Пеппино не намеревался останавливаться. До пика удовольствия ещё далеко. Взгляд безумных голубых глаз, что цветом были похожи на летнее небо, упал на рядом лежащий нож. Крепкая мужская рука схватилась за рукоять ножа, осмотрев лезвие, уже представляя, как сильно ему понравится это. И как больно будет объекту его одержимости. Крики это подтвердят сразу же. Мольбы об остановке кивнут головой, поддакивая. А когда жертва захочет убежать, руки прижмут к себе и продолжат ласкать, доводя до нежеланного оргазма, пока тот стонет в отчаянии и рёвет от ужаса. Кровь алым ручьём скатывается по бедру. Итальянец оставляет нож в ране, касаясь пальцами красных, липких линий и размазывая мерзким оттенком по всей поверхности кожи. Оранжевый, тошнотворный цвет идёт вдоль бедра, бока и члена, оставляя следы и отпечатки. Спагетти аккуратно, ласково берёт член Нойза в руки, медленно начиная двигать рукой вверх и вниз, не забывая периодически смазывать свои пальцы в крови. Такое прекрасное зрелище – перекошенное в агонии лицо Теодора, по которому целым водопадом текут слёзы, лезвие мясницкого ножа в основании бедра, кровоточащая красивым потоком рана, и его слегка вздрагивающий пенис, перемазанный кровью и норовящий украсить себя ещё и спермой. Жмуря глаза, с губ сорвётся сладкий стон боли, которого итальянец так ждал. На лице садиста улыбка, в глазах удовлетворение, а внизу и внутри своего живота чувствуется такая нежная и такая сильная волна. С тихим вздохом кончает и Пеппино, и на холодный, слегка влажный и грязный пол кухни пиццерии падает пара белых, мутных капель, что хрупкой ниточкой тянулись от ануса Тео. Медленно дискомфорт уходит, когда Спагетти наконец выходит из него, давая им обоим передышку. Но даже несмотря на столь желанный оргазм, удовольствия всё равно недостаточно. На ум сразу приходит нож. С хлюпом его вынимают из раны и вонзают сразу куда-то в бок, и Нойз снова кричит, разрывая горло, пытаясь развязать верёвки на своих руках, дабы ударить своего мучителя. Увы, тщетно. И с таким же хлюпом лезвие вновь вонзается в плоть раз за разом. Лужи крови полностью перекрыли мелкие пятна спермы, даже особо не смешиваясь, нагло закрывая их собою. Тельце Теодора дёргается от боли, будто испытывая припадок, пинаясь и брыкаясь до дискомфорта в суставах. Судорожно мотает головой, будто это что-то сделает. Размахивает связанными руками, будто он как-то сможет ударить его. В ответ Пеппино только втыкает нож в него ещё раз. И ещё раз. И ещё раз. И ещё раз, уже смеясь.       – Ты никуда не уйдёшь! Ты не посмеешь! Ты будешь навеки со мной! – восклицает садист, рвано хихикая. Капли крови веснушками покрывают его лицо, а чёрная майка, насквозь пропитанная потом, пропитывается и красным. Безжизненное тело Нойза уже не отвечает. А удовольствия нет до сих пор. Вдруг он внезапно оживёт и уйдёт от него? И его оставят совсем одного? Без своего любимого? Как же ужасно это звучит! Кажется, сожаление на мгновение промелькнуло во взгляде мужчины. Он глядит на нож, затем на бездыханный труп, гадая, что с ним сделать. Мысль о том, что кто-то может вызвать полицию, даже не приходила в голову. Натянув штаны обратно на себя, убийца стал думать, периодически глядя на лужу кровищи. На кухне пиццерии пахло потом, кровью. На кухне пиццерии… Пиццерия… Пицца… Пицца! Вот прекрасный способ оставить объект своего ненормального обожания у себя. Пицца.       Тело было грубо кинуто на стол. Аппетитный запах помидоров, сыра и пепперони вмиг сменился смрадом смерти и алой жидкости. В руках блестело крупное лезвие ножа, орудия убийства. Ноги свисали с края, порой мешая. Хруст. Хруст. Хруст. Треск и живот был вспорот. Перед глазами Пеппино предстало красное месиво из разных органов, смешиваясь друг с другом одинаковым цветом разных оттенков. Трубки и сосуды разрезаны одним ловким движением – садист стал копошиться в человеческом фарше, выкидывая на пол всё ненужное. Штанины украшали ошмётки плоти и смазанные пятна крови, обрывающиеся на полпути, заканчиваясь на полу лоскутами мяса. В ботинках что-то хлюпает, словно только что прошёл по глубокой луже в дождливый, ненастный день. Взгляд, полный нарастающего удовольствия. Кожа с лёгкостью поддавалась, плоть тем более. Нож, верный друг и помощник, с радостью расчленял бедного Нойза, лишая его уже ненужных органов. Мертвецу уже ничего не нужно. И Спагетти это прекрасно осознаёт, продолжая потрошить своего любимого человека.       Пол был закидан рваными кусками мяса, оставшееся было скинуто в раковину и по столам. Руки неуверенно продолжали разделку трупа, не особо понимая как и что делать. Конечности отрезать будет трудно. Ножа не хватит, а пилы нет. Впрочем, ему всё равно. Главное – мясо.       Нойз стал походить на жалкое подобие человекоподобного существа, оборванное, гадкое, окровавленное, уродливое, нелепо сидящее на столе, больше походя на тряпичную, стрёмную куклу. Плоть неаккуратными надрезами отваливалась от своего владельца, и итальянец медленно становился увереннее в своих действиях, вроде как поняв что делать. Он остановился, любуясь своей работой. В мясном уродстве видел красоту, невиданную ранее. Слюни заполняют рот, губы содрогаются в дьявольской ухмылке. Мяса столько, сколько нужно. Время приступать к пицце.       Тесто ловкими, окровавленными руками уроженца Италии раскатано идеальным кругом. Сыр мелко натёрт и покоится где-то рядом. Томаты нарезаны ровно так, как нарезаются всегда. Соус готов стать покрытием и основой пиццы. А предварительно слегка отваренное мясо Теодора дожидается своего звёздного часа, желая стать главной частью блюда. Отточенные движения. Годы работы и практики. Пицца из человеческого мяса не станет такой уж проблемой. Наверное.       Основа готова. Соус налит. Сыр посыпан. Томаты разложены. Аккуратно порезанные кусочки мяса украшают самый верхний слой, словно корона, венчающая голову величественного короля. Пеппино, гордясь собой, убирает пиццу в печь.       Аромат приправ, томатов, сыра и мяса нежными ласками распространяется по всей пиццерии, заставляя слюни течь водопадом. Сыр тихо шипел, пузырясь. Спагетти кладёт пиццу на поднос и ножом разрезает нежное тесто. Ещё шипящий, горячий сыр прочными нитками тянулся от ломтиков. Итальянец жуёт пиццу, внимая её необычному, сладостному вкусу. Теперь Нойз точно никуда не уйдёт. Он навсегда останется с ним.       По помещению ползёт запах уже гниющей плоти. Отвратительный. Тошнотворный. По лицу Пеппино ползёт улыбка. Безумная. Быть может, даже садистская.       – Теперь ты навсегда со мной. – приговаривал он, отрезая ещё один кусочек пиццы, покончив с первым.