То, что позади нас, и то, что впереди нас, значит так мало в сравнении с тем, что внутри нас. — Ральф Уолдо Эмерсон
Астарион вздрогнул, когда рука сидящего рядом с ним полуэльфа неожиданно схватила его за пах, и инстинктивно втянул ноздрями воздух — пожалуй, сильнее, чем того стоило бы. Его обостренное обоняние моментально поймало привычный аромат, не меняющийся здесь, по крайней мере, последние несколько десятилетий, каждый вечер которых он проводит в стенах этой таверны. С точностью парфюмера он мог разложить этот запах на составляющие. Верхние ноты — несвежий кислый эль и что-то мясное, что заранее приготовили на кухне. Можно было бы немного сильнее прислушаться к этой составляющей, чтобы точно сказать, какое именно мясо участвовало в готовке, но пропавшие во всей окрестности кошки и без того предельно ясно намекали на правильный ответ. Далее ноты, чтоб его, сердца — всевозможные человеческие жидкости. Пот, моча, рвота, — о, неужели кровь? Увы, даже ее сладкий железистый запах не мог исправить всего остального. И, конечно, основа — ни с чем не сравнимый многолетний затхлый запах. Плесень и копоть в равных пропорциях, которые годами откладывались на этих стенах, полах, мебели и, кажется, даже на самих посетителях. Разношерстная толпа: приехавшие на заработки жители окрестных деревень; коренные обитатели Врат Балдура, точнее, та часть из них, которым не хватило денег на что-то более приличное; путешественники из мест настолько дальних, что их названия сложно выговорить даже на трезвую голову; и многие, многие другие. Никому не было дела ни до кого другого. Словом, идеальное место, чтобы затеряться самому, и — что более важно — чтобы никто даже не вспомнил о затерявшемся навсегда очередном спутнике Астариона. Ему потребовалось небольшое усилие, чтобы вынырнуть из ощущений и снова вернуться к цели вечера: — О, милый, мне тоже не терпится уединиться, — Астарион понизил голос и прижал чужую руку к своему паху еще сильнее. — Подожди, о чем мы говорили? А, так вот, этот утырок… — к сожалению, полуэльф был еще не настолько пьян и продолжил рассказывать свою историю, в которой, на вкус Астариона, слишком часто мелькало слово «дерьмо». Как только в кувшине закончилось вино, Астарион отошел за новой — он надеялся, что последней на сегодня, — порцией разбавленного пойла. Слегка прищурив глаза, он наблюдал за стоящей полубоком к нему девушкой за барной стойкой, которая сосредоточенно пыталась закрепить на руке развязавшийся браслет из красных бусинок. Он наклонил голову и, не стесняясь, заскользил взглядом по ее полноватым покатым плечам, задержался на вспотевшей шее слегка молочного оттенка и поднялся к золотистым кудрям, по-деревенски очаровательным. Кажется, он ее уже где-то видел. Или все же нет? Нет, она определенно была здесь первый вечер. Приехала совсем недавно, так что город не успел испачкать ее своими грязными пальцами. Что ж, работать в таверне — по ту сторону стойки и одетой — не такой плохой вариант для молодой девушки. Что-то с браслетиком у нее никак не получается. С такой координацией, возможно, ей тут будет тяжело. — Разрешишь помочь тебе, — он на секунду задумался, перебирая привычные безличные обращения, но тут ему в голову пришло более подходящее: — Бусинка? Бусинка растерянно повернула голову и, немного помедлив, протянула ему свою руку, заливаясь румянцем. Он с ловкостью — знала бы ты, бусинка, где эти пальцы научились таким движениям, не смотрела бы на них сейчас с такой теплотой, — завязывает браслет. — Спасибо, — сказала она, смутившись. — Для такой прекрасной ручки — все, что угодно. Астарион хорошо знал таких, как она: сейчас он мог бы сжать ее ладонь, потом наговорить ей витиеватых комплиментов, а под конец вечера признаться в придуманных чувствах — некоторых такое отпугивает, но она точно верит в любовь с первого взгляда, — и нарисовать картины прекрасного будущего, стоит им сбежать отсюда вместе. Но зачем, если сегодня с тем полуэльфом и так все неплохо складывается? А еще на подкорке сознания назойливо зудела какая-то мысль, какое-то смутное ощущение, причиняющее дискомфорт. — Кхм, — она решила вернуться к своим обязанностям, стараясь придать важности своему тону. — Что будете пить? — Повтори-ка кувшин… — Астарион поднял голову, внимательнее разглядывая ее лицо, и наконец понял, в чем дело. Туманный образ промелькнул где-то у него в голове, и пазл сложился. Вот, почему он думал, что уже видел ее. Она похожа на ту девочку, дочку псаря, работавшего у них в поместье. Кажется, ее звали Полли? Да, точно Полли, в детстве они проводили много времени вместе. Естественно, это не она. Сама Полли, вероятно, уже давно лежит в земле. И они не один в один, конечно, но у них определенно есть что-то общее. Вероятно, дело в форме лица, эти красноватые щеки. Или нос? Или в том, как на него смотрят ее глаза? Он ни в чем не уверен, и это все было так давно, но это воспоминание — скорее, на уровне ощущений, чем четко оформившаяся мысль, — заставляет его переместиться во времени на многие десятилетия назад. Залитый жарким полуденным солнцем зал, где двое детей играют в салки, сбежав на время от своих забот. Астарион — от учителя музыки, а она — от старой кухарки, которой должна была помогать чистить овощи к ужину. Горячий от знойного дня воздух стремится заполнить пространство, но его выталкивает наверх естественная прохлада большого помещения, и это придает какую-то нереальность всему происходящему, как часто бывает во снах. Каблучки туфель Астариона звонко стучат по мраморному полу, и он заливисто смеется, когда, резко развернувшись, у него получается обмануть Полли и оторваться от нее на приличное расстояние. «Эй, так нечестно!» — тонкий обиженный голосок доносится ему в спину, и он на бегу поворачивается, чтобы ответить, но неожиданно врезается в тумбу. Далее все становится слишком реальным и мучительно медленным. Широко раскрыв глаза, Астарион наблюдает, как фарфоровая ваза, в которой стояли живые орхидеи из их сада, падает на пол с громким грохотом. Испуганный вздох Полли, маленькие ручки которой в растерянном жесте прижались ко рту. Пол вокруг теперь покрыт множеством белых осколков, и на звук быстро прибегают слуги. Съежившийся Астарион ожидает строгого, хотя и сдержанного выговора в свой адрес, но его начинают успокаивать и, даже не пытаясь разобраться в ситуации, с криками выволакивают Полли за ухо из комнаты. Если бы все происходило не так быстро, если бы это не было любимой вазой его матери, возможно, даже если бы его просто спросили напрямую, — он бы во всем признался. Но он позволил событиям развиваться именно так, как они того хотели. Не подгоняя и не препятствуя. Спустя несколько дней, размазывая по тарелке пюре из сельдерея, он слушал, как родители обсуждали поспешный отъезд псаря с дочерью. Что-то говорили про компенсацию и имущество, но он старался не связывать услышанные слова в предложения, а сосредоточился на своей тарелке, рисуя на ней кота зеленой жижей. С тех пор эта тема больше никогда не поднималась, будто бы ничего необычного и не произошло. Да и, впрочем, так оно и было. Он никому не рассказал об этом — не то, чтобы ему не хватило храбрости, просто в этом не было смысла, раз вопрос оказался закрыт. Об этом не стоило жалеть. Но вопреки всему он жалел, что ему не хватило храбрости взглянуть в глаза Полли, когда ее, упирающуюся, тащили по коридорам, а вместо этого он разглядывал свои туфли. И вот теперь совсем другие глаза — просто чем-то их напоминающие — внимательно смотрят на него почти столетие спустя.***
— О боги, чем сегодня так особенно воняет? — Астарион поморщился, стоя у барной стойки. — Новой выгодной сделкой, — заметив непонимающее выражение лица Астариона, Бусинка продолжила: — Свечи из китового жира. Дешевые, качественные и поднимают аппетит! — закончила она, явно передразнивая своего дядю. Как Астарион выяснил, Бусинка никак не связана с Полли. Племянница владельца таверны, которая появилась у него на пороге с холщовым мешком и письмом от сестры, где та поставила его перед фактом, что теперь он должен устроить судьбу девушки. Не сильно умелая, но трудолюбивая, она быстро растопила сердце старика, а вместе с ним — завсегдатаев заведения. Кто ее отец, он не знает, как и сама сестра, должно быть. В общем, никаких следов. Просто минутное наваждение, слабость, вызванная духотой, дешевым алкоголем и голодом, не более. — Только не это... — точно, и как он не распознал этот отвратительный запах ворвани. — Пожалуйста, скажи мне, что они так хороши, что оставалось всего несколько штук. — Если бы. Думаю, половина кита ушла на то количество свечек, которые теперь лежат у нас в кладовой. — О, нет, — он изобразил траурное выражение лица. — Никогда не думал, что буду скорбеть о смерти большой рыбины. — Кстати о рыбинах. Мне кажется, твоя спутница уже тебя заждалась, — в голосе Бусинки послышались нотки ревности. Такому образцу морали определенно тяжело во Вратах Балдура. А он ведь даже не собирался добиваться чего-то от нее, просто мил, как со всеми. На всякий случай. — О, не расстраивайся, душа моя. Это моя… Кузина, — пытаясь сохранять серьезное выражение лица, сказал Астарион, при этом не совсем понимая, зачем сейчас придумывает эту очевидную ложь. Судя по выражению лица Бусинки, даже она ни на секунду не поверила в это. Но сегодня у него было отличное настроение, и он не видел причин отказать себе в удовольствии немного поиграть. — Кузины не смотрят вот так, — Астарион обернулся и наткнулся на такой томный взгляд жрицы Селунэ в полном облачении, что ему самому стало не по себе. — У нас просто очень близкие отношения. — Ну да, конечно. Тогда я дочка эрцгерцога, а это, — она обвела окружающее себя пространство рукой, — просто для души. — А я, дай-ка подумать… — Астарион потер подбородок. — Я живу в Верхнем Городе в огромном дворце и выхожу на улицу только по ночам, — он улыбнулся, чтобы это не прозвучало слишком серьезно. — И только, чтобы сводить своих многочисленных кузин и кузенов отведать лучшие вина Врат Балдура, — она подняла глиняный кувшин так, будто это было Латандерское красное, а не вариация на тему из сгнившего винограда, и это смотрелось так комично — и так похоже на слуг в его родном поместье — что Астарион искренне рассмеялся. Астарион плавно вел ладонью по бедру под юбкой жрицы, чувствуя, как она вся замерла, а на коже появились мурашки. Прекрасно — осталось еще немного, и она будет рада сделать все, что он ее попросит. Возможно, даже сама будет умолять переместиться в более уединенное место. — А потом я ему ответила… Ох, — она приглушенно вздохнула, почувствовав его прикосновения. Нет, дорогая, ты уже точно не успеешь рассказать эту историю. Астарион медленно облизнул губы языком, смотря ей прямо в глаза, которые жадно ловили каждое его движение. Он придвинулся к ней ближе и опустил голову, невесомо прикасаясь губами — теперь немного влажными после его небольшого представления, а потому более холодными и осязаемыми — к ее плечу, и затем провел кончиком носа по ее шее, поднимаясь от ключицы к мочке уха. Ненадолго задержался, чтобы она услышала, почувствовала его выдох. К этому моменту его пальцы, поглаживающие внутреннюю поверхность бедра, были уже в нескольких сантиметрах от ее нижнего белья — дьявол кроется в деталях и в точном расчете времени. — Сбежим отсюда? — прошептал он будто надломившимся от возбуждения голосом и прижал палец, мягко, но уверенно, к ее чувствительному месту. — Любовь моя? Не то чтобы Астарион сомневался в успехе — о, такое намокшее белье не оставляет сомнений, — но всегда хочется получить подтверждение и награду за свои старания. Он с наслаждением наблюдал, как она закрыла глаза, поджала обветренные губы и застонала — милая, это было слишком громко, хотя, стоит признать, очень лестно. Ставя последнюю точку, он запечатал ее губы поцелуем, одновременно медленно поднимаясь на ноги и снимая с ее стула накидку. Она с готовностью ответила на поцелуй и слишком резко притянула его к себе, не давая убрать руку из-под юбки — и это все та же скромная послушница Селунэ в начале вечера? Боги, их там что, бьют палками по рукам за самоудовлетворение? От неожиданности Астарион неловко оступился и в попытке поймать равновесие завалился вбок, ухватившись за соседние стулья. Он почувствовал, как с рукой столкнулось что-то мягкое и, оторвавшись от поцелуя, увидел, как преградил проход между столами, и на него испуганно смотрит Бусинка с целым подносом кружек пива — очевидно, если бы она затормозила на мгновение позже, все бы вокруг уже было им облито. Все же с координацией у нее стало получше. Астарион увидел, как глаза Бусинки — совсем ничего общего с Полли, если приглядеться внимательнее, — заскользили по нему и округлились, когда дошли до второй его руки, которая все еще была под юбкой монахини, смотрящей на него пьяными от желания глазами. Сомнительно, что та сейчас понимает, как она выглядит со стороны. Ситуацию можно было бы посчитать неловкой, но не то чтобы ему было до этого какое-то дело, и он засмеялся своим обезоруживающим смехом, театрально прижимая руку к сердцу: — Я не такой жадный, на сегодня мне хватит только одной дамы, — улыбнулся он, и на секунду замолчавшие вокруг люди, наблюдавшие за сценкой, залились в пьяном хохоте. Он подал руку жрице, которая довольно заторможенно приняла ее, и развернулся, чтобы вывести ее, но Бусинка все еще стояла здесь. Она подняла на него взгляд, и он увидел, как в нем что-то промелькнуло — или, возможно, это был отблеск прогорклой свечи — и она, спохватившись, резко подорвалась с места и убежала к дальним столикам. Настроение Астариона немного испортилось. Сегодня все как-то по-другому. Наверняка виновата эта свеча — с его обостренным обонянием он мучился весь вечер, чтоб эти чертовы китобои потонули на своей посудине. И снова это зудящее ощущение в голове, которое заставляло его ворошить прошлое и расчесывать старые раны. Не давая никакой возможности тоске снова захлестнуть его, он вырвал себя из этого наваждения: — Осторожнее, любовь моя, тут что-то валяется, — он вернулся в реальность и с большой нежностью помог ничего не соображающей жрице переступить через пьяного гнома.***
— Извини, я обознался! Тяжелый ботинок с размаху влетел куда-то в область солнечного сплетения, разом вышибая из легких весь воздух. Похоже, этот тип не понял намеков — хотя, скорее, наоборот. Руки Астариона инстинктивно схватились за живот, и по инерции он отступил назад из проема двери. Он оступился, непонятно, о камень или о чью-то ногу, и упал, ударившись затылком о мостовую. В глазах моментально потемнело, и к горлу подступила желчь, но он не мог позволить себе отключиться — надо закрыть лицо руками и попытаться лечь на живот. Главное, чтобы не попали по лицу, оно ему еще понадобится. И предсказуемо, как будто прочитав его мысли, — хотя, если бы он был честен сам с собой, он бы признал, что просто слишком часто попадал в подобные ситуации, чтобы не знать, куда обычно бьют, — удар прилетел в голову, смягчившись о вовремя закрывшие ее руки. Главное, не отключаться. — Ааа! Стой! — его голос почти срывался. Чем более жалко он будет выглядеть, тем быстрее от него отстанут. Хорошо, что ему даже не нужно притворяться, что ему действительно страшно. Кажется, это снова был день, когда он никого не приведет Касадору. Еще удар в область паха. Вот это было больно, он должен был успеть сгруппироваться. Но это все равно ничто по сравнению с тем, что его ждет сегодня в месте, которое он называет домом. — Пожалуйста! — булькающий звук донесся из его горла. Все это ничто по сравнению с тем, как будут медленно резать его сухожилия, пока он не потеряет способность шевелить конечностями. Как будут загонять иглы под его ногти. Как его будут вытаскивать на дневной свет и держать, пока его кожа будет пепелиться под солнечными лучами — до тех пор, пока она еще будет сохранять возможность восстановиться. Конечно, лицо трогать не будут. Удары начали становиться мягче. Теперь это совсем ничто перед тем, как уже бывало больно раньше и как — о, в этом он не сомневается, — будет в ближайшем будущем. И ему крупно повезет, если это продлится недолго. Если ему не переломают кости, чтобы уместить в бочку, и не оставят гнить заживо где-нибудь в многочисленных подвалах дворца. — Умоляю! По привычке, чтобы не чувствовать то, что сейчас происходит с его телом, он перенесся мыслями в другое измерение. Перед глазами мелькали картины недавнего прошлого. Нет, картина одна — кромешная, даже для глаз вампира, темнота. Зато огромное множество ощущений. Безумный голод, переваривающий его внутренности, который усиливает боль предыдущих издевательств над телом, не способным в данный момент ни восстановиться, ни умереть. Запертый наедине со своими страданиями, иногда отвлекаемый лишь запахом — ароматом — живых, наполненных кровью крыс, пробегающих где-то в том же подвале. Иногда — потому что редко какой крысе удается выжить во дворце, кишащем ненасытными вампирскими отродьями. Он понял, что его тело больше не содрогается — вернее, его трясет без помощи извне, — кажется, удары прекратились. Собрав остатки сил, он со стоном перекатился на живот и приподнялся на локтях. Черт бы побрал нового эрцгерцога с его каменоломнями, падать в грязь было куда мягче. Его стошнило кровью — это плохо, он и так давно не ел, на регенерацию можно не рассчитывать. На четвереньках, пытаясь не обращать внимания на сломанную руку, дополз до стены — нет, он даже не замечает, что здесь сыро и воняет, сейчас это слишком неважно, чтобы вообще считать проблемой, — и прислонился к ней спиной, пряча лицо в ладонях. Нет, это все происходит не с ним. Это не его сейчас так колотит. И не его ногу — он хватает эту чертову конечность, пытаясь остановить, чтобы, мать его, она не мешала ему думать, — сводит судорогой. Надо успокоиться и попытаться понять, что делать дальше. У него и раньше случались неудачи. Но никогда не целую гребаную неделю, такого ему точно не простят. Может, сбежать, пока не поздно? Нет, Астарион, может, по лицу в этот раз и не попали, но голову тебе точно отшибли вместе с остатком твоих куриных мозгов. Ты разве не помнишь, что уже было с тобой? Как тебя нашли, буквально выкопав из могилы — откуда ты выкинул того бедолагу и лег сам, надеясь спрятаться? Он найдет тебя. Он всегда тебя находит. Тут его сердце простило удар, с болью замерев — он ощутил прикосновение к своему плечу. Все слова, которыми старался успокоить себя, в мгновение вылетели у него из головы, оставляя после себя только первобытный ужас, и он резко поднял глаза наверх. — Прости, — это Бусинка, — не хотела тебя напугать, — переменившимся голосом договорила она, когда увидела его лицо. Он должен был почувствовать облегчение, но в его голове все еще царил полный хаос и мысли бешено метались, ударяясь о стенки его черепной коробки. Астарион увидел испуганные глаза Бусинки и понял, что стоит вернуть хотя бы видимость нормальности — но ему было все еще слишком тяжело соединить то, что он хотел сделать, и те импульсы, которые он передавал телу, — поэтому его лицо перекосила уродливая полуулыбка. Как будто в театре кукол у одной из них порвалась веревочка, отвечающая за половину лица. Или у кукольника внезапно отказала одна рука — наверное, это сравнение более подходило к текущей ситуации. Он заметил, как она вздрогнула при его конвульсии изобразить что-то нормальное, поэтому решил полностью отказаться от попытки нацепить маску и расслабил лицо. — Вот, держи, — она протянула ему бутылку, и он сделал жадный глоток, чуть не поперхнувшись. Жидкость приятно обжигала пищевод, притупляя болевые ощущения в остальных частях тела. Все еще ошалевший, он помнил, что в таких случаях принято говорить «спасибо», но он не мог позволить себе тратить остатки сил на привычные формальности. Нужно что-то придумать. Где-то достать жертву. Ночлежка на Драконьем Перекрестке? Там, где кровать сдают даже не посуточно — а посменно, по восемь часов, где о пропавшем работнике никто не схватится, а на его место тут же пристроят другого. Было бы хорошим вариантом, не будь он сейчас измазан в крови по уши — о да, по эти самые твои острые уши, Астарион, которые так нравится отрезать скелету, прислужнику Касадора, которые каждый раз отрастают «еще лучше прежнего». Так что будь добр, возьми себя в руки и придумай что-то еще. — Я ему плюнула в пиво кстати, — она присела рядом. — Не уверена, что это как-то тебе сильно поможет, но, может, будет приятно услышать. Приют с сиротками? Если ему повезет, то сегодня окажется смена того охранника с сомнительными моральными качествами, но с замечательной способностью не задавать лишних вопросов. Он сможет обменять несколько монет на какого-нибудь тощего беспризорника. Одним больше, одним меньше — это не привлечет внимания, если не злоупотреблять. Но ведь эти мелкие гаденыши очень уж изворотливые — как будто им так хочется прожить еще несколько лет, чтобы потом сдохнуть в канаве от какой-нибудь драконьей оспы, — а сейчас он не сможет их удержать. Точно не в таком состоянии. — Могу я? — с расфокусированным взглядом он повернул голову в ее сторону. Не дожидаясь ответа, она промокнула кусок тряпки в алкоголе и начала оттирать кровь с его руки. Дом Исцеления? Иногда в куче трупов встречаются еще живые. Абсолютно безнадежные и зря занимающие койки, поэтому выкинутые умирать на улицу. Со сгнившими конечностями, с бульканьем в груди, со слабо, но все-таки прослеживающимся пульсом. Нет, к Касадору такого не допустят, конечно. Конечно, с ним за этот почти труп потом сделают такое, что он позавидует мертвым. Но все-таки это будет что-то, а не пустые руки. Правда, успеет ли он добраться туда и обратно до рассвета — Дом Исцеления вынесен за пределы города — и, что более сомнительно, хватит ли у него сил дотащить тело? — Сомневаюсь, что ты доберешься до дома в таком состоянии. Я заканчиваю через час и провожу тебя. Хотя, если найти достаточно непритязательного извозчика и телегу по пути, то, может… Так, секунду. Ощущение, как будто его только что еще раз ударили по голове. Что она только что сказала? Она что, только что предложила решение всех его проблем? Нашла способ — наивное дитя — как ему избежать всего лишь каких-то адских мук? Способ протянуть еще немного? Он должен был радоваться неожиданной удаче. С энтузиазмом принять ее предложение. Ведь так? Так? Но снова это чертово зудящее чувство. Снова оно без малейшего права копается в его старых ранах и взывает к тому, кто, казалось, уже давно умер. Спрашивает его, — как будто ему есть до этого дело — заслуживает ли единственное за многие десятилетия создание, которому на него не плевать, вот так закончить свою жизнь? Он хотел найти в себе силы и дать ответ, все еще до конца не понимая, что он сейчас скажет. Его тело как будто существовало отдельно от него самого, не в силах одновременно принимать противоречащие указания. Астарион попытался засмеяться, но вместо этого из его груди вырвался непонятный сдавленный звук, и он зашелся в кашле. — Так точно не пойдет, — она крепче обхватила его руку своими ладонями — такими мягкими. И голос — ее голос слегка дрожал — кажется, она сама не уверена в своем решении и все еще пыталась убедить себя, что поступает правильно. — Я попрошу Аннет меня подменить прямо сейчас. Точно, она все еще боится передумать. Боится предать свои моральные принципы? Пойти ночью к мужчине — пусть и истекающему кровью? Этого она боится? Или она все же чувствует холодное дыхание смерти, к которой сейчас сама прижимается? Она, с настороженным взглядом, как у дичи, которая заметила его шевеление в кустах. Она, так нежно сейчас охватывающая его ладонь, как его напуганная сестра, прикладывающая мокрую тряпку к его лбу, которой он шепчет, что просто хочет жить. Она, с этими — чтоб им провалиться, они все-таки так похожи, — глазами. Глазами, застланными пеленой из слез, уставленными на его могилу. Глазами, в которые он не может смотреть, и отворачивается. — Я решила. Подожди меня, — она поднялась и скрылась в смраде таверны. Астарион обессиленно уронил голову. Он не сможет вытерпеть новой порции пыток, он в этом уверен. Так же точно он уверен в том, что, если он позволит ей сделать эту неосознанную, бессмысленную жертву, то умрет то последнее, что он пытался сберечь в себе это столетие. Тот, кому он стыдливо прикрывал глаза, отдавая жертв Касадору. Тот, кого он закрывал в потаенной части сознания, продавая свое тело. То, что, оказывается — ну, конечно, обнаруживается в самый подходящий момент — не умерло. То, что осталось от его изначального себя. Он не должен этого делать. Когда — или если — он сможет спастись, этот кто-то должен был его вернуть к нормальной жизни. Если — или когда — он все-таки умрет, этот кто-то будет говорить за него перед богами, хотя есть сомнения, что они есть, — и перед кем именно ему придется отвечать. Лицо Астариона скривилось, и он сжал кулаки. Если эти — чтоб им провалиться — боги существуют, им определенно следовало бы выполнять свою работу получше. Получше следить за этим гребаным миром, переданным им под управление. Он вспомнил, когда в последний раз взывал к ним за помощью. Когда истекал кровью, избитый за в кои-то веки справедливое решение. Молил о спасении, о чуде. И боги действительно ответили, но со своей иронией, послав ему Касадора, спасибо большое. Астарион сделал последний глоток из бутылки и начал медленно подниматься. Стоило немного пошевелиться, и боль моментально напомнила о себе с новой мощью. Она набегала волнами за каждым движением, как будто повторяя — это никогда не закончится. Да может ли быть что-то хуже этих богов, которые решили подарить Фаэруну еще одного монстра? Для чего? И ты, зудящее чувство, не слишком поздно ли ты спохватилось и начало переживать и размышлять о смысле нашего существования? Или все, что тебе требовалось, чтобы задуматься — это не крики жертв перед смертью, не их сломанные ногти и залитые кровью глаза, а какое-то — подумать только — глупое детское воспоминание? Наконец он встал на ноги. Это ведь был совсем не резкий подъем, но в глазах снова потемнело. Одна нога совсем не слушается. Придется ее волочить. Лучше держаться рукой за стену. Надо дойти до поворота. Он отдал все. Его тело — это не более чем инструмент для соблазнения. Его манеры, для которых когда-то нанимали преподавателей, — теперь всего лишь прием. Его собственные желания больше не существуют. Его личность больше ему не принадлежит и не имеет никакого смысла. Уверен ли он, что он вообще о ней что-то помнит? Нет, сегодня он не даст ему победить в очередной раз. К черту. Он отомстит. Не за других — когда-то все умирают, не так ли? За себя. Астарион споткнулся о камень, но успел прижаться к стене и удержаться на ногах. Желваки ходили по его лицу. Да, это не будет сегодня. И не завтра. И не в каком-то обозримом будущем, но он придумает, найдет способ сбежать, чтобы потом уничтожить его. Он найдет способ прекратить этот бесконечный круг и стереть его с лица этой гребаной земли. Он прерывисто дышал. Осталось совсем немного. Главное, не оборачиваться, не думать о принятом решении. О, это точно не будет просто. Но он будет просыпаться с этой мыслью каждый день и повторять себе, что он заставит Касадора пожалеть о том, что тот когда-то наткнулся на улицах Врат Балдура на умирающего эльфа. Он отомстит за это, за то как бессмысленно у него отобрали жизнь. И пока он — по какой-то гребаной причине — жив, значит... Черт, нет. Нет-нет-нет. Он с болью зажмуривает глаза. Рука притрагивается к плечу Астариона, а мягкий голос — наверное, таким читали монахини молитвы на его похоронах, — отбирает все собранные силы, всю его слепую — и такую глупую — решимость. — Я здесь. Покажешь, куда идти?