Алмазная колесница

В кейсацу-сё свет горел всего в одном окне. И это было окно не из кабинета дежурного полицейского. — Отравленный кунай в гражданской части деревни. У тебя совсем нет мозгов? — тайчо Немура Шисуи склонялся над письменным столом. Он был молодой, симпатичный, но тошнотно правильный, не считая привычки курить на нервной почве. В присутствии Сарады курил он частенько. А еще она была второй причиной, по которой чаще всего раздувались ноздри его классически вырезанного, но малость крупного носа. Первой были тренировочные подъемы по тревоге. — Я же даже не достала его. И не думала доставать, — предупредительно вставила Сарада. — Просто забыла выложить. — Глаза ты тоже забыла выложить? Зачем активировала? — Само получилось. Все это время она упрямо таращилась в стену, где растянулась от угла до угла огромная пижонистая карта Конохи с чуть ли не разводами на окнах домов прорисованными. Сослуживцы подарили ее Шисуи на внеочередное повышение. — Объясни идиоту, — он шумно вздохнул. — Это такой способ привлечения к себе внимания? Ты же специально все это делаешь, да? Чего молчишь? Сарада правда не отвечала, но зато так вцепилась в стол, что он, тяжеленный, с прибитыми к полу ножками, пошатнулся. — Или ты мазохистка? — Специально ли я сама на себя напала и порвала свою любимую рубашку? — уточнила она, все так же не поворачивая головы, но уловив краем глаза какое-то движение со стороны полицейского. Карандашница свалилась на бок. По бумагам и папкам покатились разбросанные ручки. — О да-а. Шисуи-кун, да ты разгадал мой коварный план. Тут Шисуи явно уже оказался на грани от того, чтобы схватить ее за голову и впечатать лицом в стопку месячных отчетов. — Это уже второй раз на этой неделе. А сегодня у нас что? Вторник. А вторник какой день недели? Молодец, второй! Его можно было понять. За этот год она попадала в кабинет Шисуи шесть раз, если не считать залета на Обон, когда ее фонарь совершенно случайно (это правда!) подпалил крышу отделения пожарной охраны. И этого уже было до екая, потому что шесть – это, черт возьми, в пять с половиной раз больше, чем Сарада обычно виделась с отцом. Наверное, ей стоило сюда переехать, чтобы тайчо и команда не гонялись за ней по всей деревне. Или хотя бы начать слать им новогодние открытки. — Мне, по-твоему, делать больше нечего? — продолжал Шисуи, и в голосе у него смешались гнев и бесконечная усталость. — Время час ночи. Сейчас с утра жалоб... Сколько их там было? Сейчас жалоб четыре, нет, еще же порча имущества, пять штук намалюют – и все ко мне. И что я должен делать? В глаза мне смотри, когда я с тобой разговариваю, — рыкнул он, и все-таки Сарада обернулась, но уставилась ему в насупленную переносицу. Шисуи порывисто дернул рубашку. — Они сами виноваты, — почти ровным тоном сообщила она. — А владелец заведения и очевидцы заявляют обратное. — И ты, разумеется, веришь, что там все такие белые и пушистые, а я одна черная и облезлая?.. Ками-сама, — Сарада тряхнула головой, как щенок, и поморщилась, теряя терпение. — А может быть, найти себе приключения на задницу где-нибудь, кроме нашей деревни, было бы веселее? И кто-нибудь, кроме кучки неумелых дегенератов, – интереснее? Да хотя бы обойтись без того, как меня заламывают и та-ащ... Неожиданно она запнулась, и лицо ее исказилось в глубоком, неконтролируемо счастливом изумлении. — Сделай так еще раз, — не своим голосом попросила Сарада, жмурясь, — ах... пожа... пожалуйста!.. Шисуи повторил движение. — Так? Она вздрогнула, вцепилась ему в руку, но спустя секунду энергично закивала. Дальше уже стало совсем не до разговоров. Инстинктивно заведя вторую руку за голову, Сарада сильнее прижала к себе голову Шисуи. Он стоял позади и целовал, облизывал ее шею, а зеркало, висевшие на противоположной стене, у вешалки с одеждой, бесстыдно фиксировало акт быстрого совокупления в одном из кабинетов Военной полиции Конохи. Такой финал сегодняшнего вечера Сарада предвидеть точно не могла. Ее планы закончились на караоке. Впихивая микрофон в руку следующей девочке в очереди, она чувствовала себя победительницей. Но когда перед Сарадой выстроилась в ряд разноцветная обойма очоко, к ней за столик внезапно подсел Изумо, ее одноклассник из Академии, и крепко присел на уши. К тому моменту в Сараде уже плескалось литра два. Потому что у нее выходной, а она не привыкла отмечать такие дни чаем. Так что, она едва помнила, что именно он долго и упорно нес, а его товарищи, – все с нижнего конца выпускного списка, – ему поддакивали. Что-то не очень новое. — Эй, слышала, что такое субординация по отношению к старшим? Я с тобой говорю! — у Изумо, очевидно, тоже был выходной, и его так и распирало отвести душу. А Сарада все безучастно сверлила лакированную глубину красного дерева перед собой и даже глаз не поднимала. — Мы, знаешь ли, вернулись с ответственной миссии, а на улицах так и смердит чьим-то высокомерием. Пошли на запах, открываем дверь, и тут все стало ясно. Ты сидишь. А мы и отвыкнуть успели. Скажи по секрету, Учиха, ты не думала свалить куда-нибудь в параллельную вселенную? — Изумо пожевал губами, подбирая слова и оглядывая своих друзей в поисках поддержки. Те никак не реагировали и мрачно смотрели на одноклассницу окосевшими глазами. — Прямо как твой папаша-нукенин. И тогда Сарада врезала ему по роже. Просто так, без всяких дзюцу. Что случилось в следующий миг, она помнила смутно – только чьи-то оглушительные крики и визг. Рассудок вернулся к ней в тот момент, когда она уже прижимала Изумо лицом в стол. Под ним растекалась красная лужа. Изумо орал, хрипел и хлопал рукой по столешнице, стараясь не то вырваться, не то нащупать что-то, чем можно было ее огреть... Неведомая сила вдруг отшвырнула Сараду прочь, она врезалась спиной в барную стойку, сверху посыпались стекло и фарфор, а, подняв голову, Сарада увидела, как один из ее бывших одноклассников опускает сложенные в печать ладони. — Ты что... — гнусавил Изумо, зажимая сломанный нос пальцами. Он выпрямился, утирая бегущую по губам и подбородку алую жижу. Дружки, повскакавшие с мест, стали у него за спиной, и Изумо сразу почувствовал себя увереннее. — Ай, ты чдо, Удиха, спядила? Может быть и такое. Потому что, прежде чем метнуться к ним, Сарада, все еще ощущающая вокруг себя силки чужого ниндзюцу, зарычала. И если бы входная дверь в какой-то момент не распахнулась, явив миру знакомый отряд в светло-голубой форме, зал идзакая точно перемазался бы соплями всей изумовской компании. Что бы там ни было, все картинки в сознании Сарады сейчас сжались до точки и взорвались, как если бы в ведерко краски заложили петарду, потому что пальцы Немуры Шисуи сильнее вдавились в ее бедра, а сам он конвульсивно сделал еще несколько последних движений. Следом острое до боли наслаждение схлынуло, прибив их обоих к столешнице. Пока воздух возвращался, Сарада упала в кресло, придвинутое к письменному столу, а Шисуи, не заправив до конца голубую полицейскую рубашку, уже полез рукой в выдвижной ящик, чтобы закурить. Держа сигарету в зубах, он привел себя в порядок, проверил Сараду и только после этого отпер дверь. Ключ положил в тот же ящик, где хранил сигареты. В такие минуты, когда с него слезали лоск и прилизанность, Шисуи становился фантастически красив: жидкий хмель зеленых глаз между взлохмаченных темных прядей, сигарета в тонких пальцах, расстегнутый форменный воротник, из-под которого виднеется напряженное горло и кусочек твердой груди. Сарада залюбовалась им и не сразу смогла прокапризничать: — Даже не угостишь даму? Он молча протянул ей пачку и, присев на угол стола, прикурил своей зажигалкой. Затянувшись, Сарада коротко смежила веки и откинулась на спинку кресла. Она любила красоваться, поэтому дым от ее сигареты мгновенно закрутился спиралью, превращаясь в различные фигурки – летающих птиц, скачущих обезьянок и рыбок. Одна из них доплыла до лица Шисуи и растаяла ментоловым облачком. Он отмахнулся от него, а сам все это время не прекращал сверлить Сараду взглядом. — Когда ты уже возьмешься за ум? Есть конкретный день? — В который ты смертельно заскучаешь, — мигом нашлась она, деланно беззаботно закинув ногу на ногу и пуская дым носом. Тот тут же вильнул хвостом, обернувшись крохотной полупрозрачной мартышкой, которая шмыгнула в сторону приоткрытого окна. Сарада не знала, достаточно ли привлекательна сейчас для Шисуи: все-таки он старше почти на пять лет, а она – мало того, что очкастая, вдобавок лохматая, с лицом, идущим пунцовыми пятнами, все еще потрясывающимися конечностями, да так, что пепел один раз-таки упал ей на хакама... но молодой человек по-прежнему не сводил с нее вдумчивых глаз. — Если ты так разговариваешь и с другими людьми, это многое объясняет, — заключил он и, наконец, отвернулся, расправляя закатанный рукав. Честно, спорить с ним было лениво. Мышцы внизу живота все еще слишком приятно ныли, но Сарада не могла стерпеть такую несправедливость: — Тебя там не было, чтобы судить! — Конечно, меня там не было. Ни один нормальный человек не ходит в такие заведения посреди недели. Ребята в приемке уже стали сравнивать тебя с Сенджу Цунаде. — Сенджу Цунаде пила сутками, пока ее не выставляли на улицу, проиграла собственное родовое поместье в карты и в итоге стала Пятой Хокаге. Шисуи тем временем по одной собирал разбросанные ручки обратно в стакан. — А если ты хочешь тоже стать Хокаге, для подражания ты выбрала не те страницы ее биографии. — Екай упаси. И вообще ты душный. Припечатав эту характеристику, Сарада достала из растрепанных волос шпильку, мотнула головой, и на плечи ей легла черная волна. — Поможешь? Шисуи докурил сигарету в две затяжки, встал у нее за спиной и взял протянутую шпильку. — Только не порежься, — предупредила Сарада, но он уже наматывал жгут ее волос. Она тушила окурок, когда почувствовала, как Шисуи заправляет выбившуюся прядку ей за ухо. В этот момент из коридора донесся посторонний голос: —...вот мы и пришли. Все по высшему разряду! Никаких камер, мы по-домашнему, не чужие все же люди. Воспитательную беседу уже провели, штраф, конечно, все же придется уплатить, ну вы же понимаете... не солнечной росой питаемся, — за дверью издали заискивающий смешок, который Сарада узнала бы из тысячи. Да она спиной видела, как вместе с дверным скрипом в кабинет, переваливаясь с ноги на ногу, заходит фукучо. Старый коррумпированный козел. — Повернитесь же, юная химе! Так сидеть невежливо. А ведь, между прочим, между прочим... — козел крякнул как издыхающая утка, и Сарада брезгливо поморщилась. — Именно ваши предки были основателями Военной полиции! Фукучо вскинул указательный палец на фотографию Учихи Фугаку. Она висела над тем самым письменным столом, и лицо там у дедули было настолько недовольное, будто он взаправду видел, что на этом столе происходило. Правда в этот момент Сараде не было никакого дела до дедули Фугаку, на несчастный портрет которого ей указывали уже раз десять. Потому что за спиной у фукучо стояла совсем не усталая и взбешенная Сакура, как она того ожидала. Сарада бы даже решила, что у нее галлюцинации, если бы Шисуи не среагировал оперативнее. Он уже склонился в почтительном приветствии, вытянув руки по швам: — Сассаукаге-сама. Во тут-то и у наследницы конохской полиции пробился голос: — Отец?..

За 6 часов до этого

Наверное, к тридцати пяти годам у хорошего шиноби должно уже развиться то, что называют предчувствием. Но, когда Учиха Саске подходил к главным воротам Конохи, он не почувствовал ничего. Не смутило его, как оборачивались ему вслед на центральной площади. Не заставили прислушаться шепотки мамаш с колясками, изрезающие полутемные дорожки сиреневого сада. Не задержало хотя бы на пару мгновений и то, как местная сплетница в бигудях высунулась из раскрытых от дневной духоты ставней, заприметив на улице черный плащ, который не видела уже несколько лет. Мрачность и априорное недружелюбие Саске всегда делали его не пригодным для любой миссии, подразумевающей сбор слухов. А он, безусловно, мог узнать много интересного от собственных соседей, знай он, хотя бы как их зовут. Саске жил на окраине, поэтому всю деревню прошагал с той же невозмутимостью, не замечая ни людей, ни выросших из ниоткуда построек, ни новых магазинных вывесок. Коноха в его сознании существовала исключительно в пределах улицы, на которой стоял его дом. Конец лета делал эту улицу похожей на коридор с выключенным светом под темной крышей шумящих крон. Солнце уже село, и по воздуху лениво разливалась тягучая сладость. Розовый вечер остывал от дневной жары, подрагивал от стрекота сверчков и звона детских голосов. Где-то лаяла собака, перекликались соседи, вышедшие на веранду, откуда-то доносился запах свежеприготовленного печенья. У Саске, разумеется, были ключи не только от калитки, но и от входной двери, но он все равно сел в корнях у дуба – единственного высокого дерева в их саду, – словно маленький ребенок, спрятавшийся в ногах у матери. Не решился ворваться в женский мир без его обитательниц. А женские руки чувствовались тут повсюду, но больше всего – в обилии красок. И цветах. Цветов выросло целое море. Оштукатуренные стены дома, приобретшие в лучах заката все оттенки красного, зеленого и оранжевого, облепил лимонник. Буйная, напоенная в сезон сливовых дождей зелень обнимала ханок со всех сторон, так что создавалось впечатление, будто это не дом, а какой-то добрый травоядный зверь выглядывает на улицу из своего убежища. Мягкие ветви сирени и глициний подпирали изогнутые скаты остроконечной крыши, влезая прямо на веранду и закрывая ее от посторонних глаз крупными кистями фиолетовых цветов. По подпоркам веранды вился дикий виноград. Простой досочный забор, который Саске сколотил вдвоем с Наруто еще до того, как тот стал Хокаге, опоясывал сад правильным квадратом, но его было почти не видно из-за проросших наружу кустов гортензий и жимолости. От калитки до двери вилась широкая тропинка из серого природного камня. Вот только окна были закрытыми, как зажмуренные веки, в то время как в соседском окне то и дело мелькала женщина с телефонным аппаратом и короной из бигудей. Сакура была на смене в больнице, а Сарада, по-видимому, – на миссии. Она уже совсем выросла. Саске быстро задрал глаза к веткам над головой, чтобы отсчитать точное число ее лет. Семнадцать. Наверное, так и подкрадывается старость, но на миг он задумался: может, настало время завести еще одного ребенка? Должно уже получиться выпросить себе отпуск, скажем, на полгода. За меланхоличным разглядыванием сада Саске просидел час, другой, пока земля не начала остывать и в калитку не поскреблись. А уже через мгновение залаяли: вместо его жены с последним лучом солнца появился мопс Какаши, Паккун, и долго пялился на Саске из-под поседевших складок шерсти на лбу. — Ты к кому? — в конце концов сухо спросил мужчина собаку. Саске всю жизнь больше любил кошек. — К тебе, — Паккун дернул зубами бумажный уголок, который торчал из его жилетки и выплюнул записку Саске под ноги. Неприязнь у них с псом была обоюдная. — Я может уже и старый, но мой нос при мне. И мопс выразительно почесался короткой лапой. — Хм... — только и сказал Саске. Он никому не сообщал о своем возвращении, тем более Какаши, много лет назад покинувшему пост главы деревни. Тем не менее в записке значилось место, и вдобавок стояла пометка: «Срочно». Следующая странность приключилась уже по указанному адресу. Оказалось, что это идзакая. Не самое злачное – много чего и похуже видели, но когда Саске открыл дверь, его спас один только рефлекс – он сделал короткий шаг в сторону, и нечто, вырвавшееся из глубин, с истошным воем пронеслось мимо, пока не повисло на оградке маленького прудика у придомовой территории. Это был молодой парень с такой физиономией, словно ей возили по щебню. Стоит ли говорить, что Саске совершенно не смутило, как, придя в себя, парень обернулся, замер на секунду, разглядывая того, кого чуть не протаранил... а потом шарахнулся так, что едва не завалился в тот же самый пруд. Из раскрытой двери все это время выплескивались крики, грохот и звон стекла. Рассудив, что Какаши точно не стал бы его вызывать усмирять деревенских хулиганов, Саске, не снимая катаны, спустился в полутемный дымный зал. Тут же столкнулся с парочкой посетительниц, которые покидали недокуренные сигареты прямо на пол, и, то и дело оборачиваясь, шмыгнули на улицу. Саске же проталкивался глубже, а сам размышлял о том, что три года не спал под своей крышей и вот, вернулся домой, одичавший и озверевший, и даже здесь его продолжают пихать во все дыры. Балкон на втором этаже гудел. Пиво и саке там лихо схлестывались с баханьем музыкальных колонок, и в каком бы углу ты ни оказался, пьяный гогот вперемешку с визгом обдавал со всех сторон. Сверху все смотрели вниз, где за перевернутыми столами и стульями, точно за щитами, сидели на карачках шумные компании людей. Они не то кричали остановиться, не то подначивали продолжать. Те, кто посмелее, сгущались, образуя кольцо вокруг центра зала, где переглядывались, часто дыша, трое потрепанных молодых людей в знакомых форменных жилетах. Между ними бегал мужчина в чепце, фартуке, с подносом и цеплялся то к одному, то к другому, но никто не обращал на него внимания. А в центре кольца стояла Сарада – косматые черные волосы, выбившиеся из пучка на затылке, висели вдоль щек, рукав надорван по шву на плече, кулак в крови. Все лампочки вокруг нее моргали как сумасшедшие, потому что в складках ее одежды прятались маленькие молнии-Чидори, похожие на изморозь на оконном стекле. В тот момент, когда Саске наконец вырвался из галдящей толпы, один из парней в кругу стал складывать печати. Саске замер, почувствовав, как желудок, словно шестеренка, прокручивается у него в животе. И в следующую же секунду ветровая волна отскочила от Сарады, как мячик, и отшвырнула своего создателя, да так, что тот совершил кульбит в воздухе. Правая часть зала мигом присела, как волна болельщиков на стадионе, и закрыла уши. Все занавески взметнулись вверх, створки окон и дверей распахнулись и одновременно захлопнулись с оглушительным грохотом. — Господа шиноби, прошу прекратить мордобой! — что есть мочи закричал мужик с подносом. С его головы унесло чепец, он прятался за перегородкой, ведущей на кухню. — Умоляю! Какие убытки! Его, естественно, не слушали. Не успел стихийник ветра коснуться земли, как Сарада уже в два счета раскидала двоих его товарищей, причем с тем, что покрупнее, сильно перестаралась – здоровяк побил собой все бутылки на витрине, потом пробил межкомнатную перегородку и исчез где-то на кухне. — Я вижу здесь прекрасный потенциал, — услышав голос совсем рядом, Саске резко повернул голову и столкнулся нос к носу с Какаши. Тот, ничуть не изменившийся с годами, подпирал стену, скрестив руки на груди, и почти из полной темноты равнодушно наблюдал за ходом драки. —...но не вижу чувства долга перед своей деревней. Импульсивность? — Какаши приподнял бровь над иссеченным шрамом глазом и только теперь посмотрел прямо на Саске. — Да, это она. Сарада подхватила подвернувшуюся под руку рюмку со стола, который один чудом остался стоять посреди кладбища поваленной древесины. Чокнулась со своим отражением в бутылке и опрокинула саке в рот, пока улетевший в конец зала шиноби отряхивался, волком глядя на нее с колен. — Позерство. Принежение чужих способностей... не очень приятная штука. Еще и опасная. Выкинула рюмку в гору хлама и после того, как зажмурилась от выпитого, дыхнула огнем в сторону нового нападавшего. Тот тут же врос спиной в стену, чтобы его не поджарило, как цыпленка. — И вместе с тем стойкость... да-да-да, — прокомментировал Какаши, когда Сарада засунула руки в карманы штанов, широко, по-мальчишески, расставила ноги и выпрямила спину, насмешливо глядя на дело рук своих, — готовность стоять на своем до последнего. А ты что видишь, Саске? Она продолжала улыбаться, хотя взгляд ее стал острым, как лезвие, а кожа вокруг глаз словно бы потемнела. Путь шиноби – путь битв насмерть с самых пеленок, но все это – ладно. Другое дело – обычная, пьяная драка, на улице или в идзакая, с топотом и хаканьем, разбитыми в кровь носами и рассаженными костяшками пальцев. У девушки в принципе на лице не должно быть такого выражения. Сараду же эта перспектива, кажется, радовала: физиономия у нее стала совершенно пиратская. Саске сам не понял, откуда он это взял, но в этот момент он не сомневался, какую технику выберет его дочь. Толкнув кого-то перед собой в плечо, он заорал: «САРАДА, НЕ СМЕЙ!», но их по-прежнему разделяло слишком много людей и слишком много посторонних криков, чтобы она могла хотя бы отдаленно его услышать. Поэтому уже в следующий миг Сарада коротко прикрыла веки. А когда открыла вновь – глаза под стеклами очков заалели, расцвечивая почернившие склеры ярко-красными лучами звезд. На ошалелую компанию поднявшихся, шатающихся туда-сюда мальчишек уставилась глухая пропасть Мангекье-шарингана. И от одного его вида толпа, пару секунд назад еще жадная до крови, дружно наложила в штаны и бросилась в рассыпную на улицу, откуда, наоборот, торопливо приближались вспышки незнакомых чакр. — Не лезь! Хуже сделаешь! — Какаши удержал Саске за локоть, когда в идзакая ворвался полицейский наряд. Масштаб катастрофы разросся до стихийного бедствия.