Об обстоятельствах

Эфиру надо делать рейтинги ещё полгода, поэтому продюсеры решили допинать старую лошадь и заново прогреть конфликт Кости и старшего Шепса. Сомнительный, высосанный из пальца, не очень, по общему мнению, интересный конфликт, отчего концовку никак не удавалось отснять. День и без того выдался долгий, мотор всё время переносили из-за сбоев в логистике, потому что где-то что-то опять загорелось и дороги встали. Шепс к четвёртому дублю бессмысленной ругани выбился из образа, лучезарно сглаживая углы признаниями в любви, но лучше бы он продолжал высокомерно ехидничать. Костя не очень понял, как в монологе про Надежду Эдуардовну оказалась шепсовская симпатия к Диме Матвееву, зато сценарная неприязнь вспышкой раздражения на несколько мгновений стала реальной. Костя одёрнул сам себя: к мальчишке все испытывают тёплые чувства, кто — снисходительно, кто — и правда по-дружески. Категория «правда по-дружески» бесила Костю больше всего, одетая в идиотскую бабочку. «Ани для миня два блятика, поэтому адинакава». Полукруглые следы на ладони — это смех Матвеева и уверенное «да». Нет, Саша, никаких фаворитов, что бы ты там ни имел в виду, хватит на диминой орбите одного Шепса. Одного Шепса и, что совершенно неожиданно, одного (и единственного) Череватого. — Секса тебе в жизни достаточно? Дима оторвался от экрана телевизора, нервно дёрнув курки на геймпаде. Естественно, Костя решил поговорить об этом, Дима и не сомневался. Он подумал, какой эффект это произведёт, стоило только там, в машине, открыть рот, чтобы едко ответить, хотя никто его за язык не тянул и про эротические сны не спрашивал. Обычно Гецати быстро приходил в себя или хотя бы не лез, если не мог справиться со своей — Дима выдохнул — ревностью. Это было бесконечно глупо, словно они совсем дети ещё, первый раз подержавшиеся за руки. Бесконечно глупо и немного обидно: он так старается, так хочет, чтобы было легко и спокойно, а Костя опять, опять со своим… Справедливости ради, у Димы задрожали ноги только от одной мысли о том, как он будет позорно скулить лицом в подушку, пока Гецати доказывает мужчине в бабочке право обладания. Такое нездоровое, деструктивное, болезненное, невыносимо плохое и ужасное право обладания, но, бога ради, как он трахается, когда зол. — У меня теперь друзей быть не может? Игра с огнём — любимое димино развлечение, потому что этот огонь не обжигает, он лижет горячими полосами поперёк живота, и так волнительно, так хорошо, пусть злится, можно всё; геймпад в татуированных ладошках, совсем маленьких рядом с кавказскими ручищами, нагрелся и замигал сигналом о необходимости подзарядки. Димины заслезившиеся глаза тоже замигали, но замигали необходимостью члена в глотке, члена, который татуированные ладошки помогают заглатывать, потому что разом не помещается. Гецати подлетел с таким выражением лица, словно готов схватить за старую серую футболку до треска, но только вздёрнул на ноги, грубо перехватив за оба запястья. — Я уровень не сохранил. — Помолчи. Матвеев выпустил воздух с плачущим звуком, и стало совсем обидно. — Я не… Кость.., — Дима быстро-быстро замотал головой, присаживаясь назад на пол. Игривая, похотливая спесь будто сбилась вся разом, — отпусти меня. Костя отпустил, смущённый собственной вспыльчивостью, мягко обвил ладонями шею и едва поцеловал, больше прикасаясь губами, огладил неловко по плечам и стёк обратно к запястьям. У Матвеева гладкая, нежная кожа на предплечьях, как и у всех, но «все» не смотрят так, словно готовы ползать на коленях. Какая картинность, Косте осталось только прошептать любовное «прости», но Дима заскулил и без этого, неловко прижался ближе, насколько позволяла полустоячая поза, заводя свои скованные руки за спину, отчего Гецати оказался практически вплотную. Он такой высокий, такой красивый, так идеально низко стонет, когда кончает глубоко внутрь, Дима никогда не может выдержать это, льнёт, извивается в широких, сильных объятиях, ему всегда так хорошо, так хорошо, так хорошо, спасай, доктор, на мониторе — риск остановки сердца. — А сам Олегу «десятку» поставил. О, мой бог. Ровно до этого мгновения Костя был уверен, что и правда перегнул, зря расстроил мальчишку, всего лишь пытающегося дружить с проклятым Шепсом, но Дима плеснул бензина в почти потухший костёр и совершенно не стыдился этого. Гецати вышел из себя за доли секунды: извиняющийся, невинный, размазанный поцелуй сменился языком и укусами. Дима любил нежность, но сейчас, неустойчиво качаясь на коленях, он только больше открылся, чтобы почувствовать жар разведённого им пламени. На несчастных запястьях наверняка останутся следы чужой ревности, этой невыносимой, самой обидной на свете ревности, заставляющей всхлипывать и трогать-трогать-трогать пальцами с расплывшимся немного рисунком. Хоть бы остались. У Димы тоже заскреблось за рёбрами, он хотел быть особенным, хотел, чтобы Костя гордился, хвалил, поощрял, гладил по голове, прямо как сейчас; перебирал, оттягивал крашенные волосы своими невыносимыми руками, пока оставлял красные засосы прямо под челюстью, чтобы никто не сомневался, что секса у Димы Матвеева действительно много. Никто и не сомневался. Гецати опрокинул Диму на живот, навалился сверху, придерживая себя одной рукой о пол, и Дима не упустил возможности вцепиться в ладонь рядом со своим лицом, чтобы сместить равновесие и перевернуть их. — Не лучшая поза, тебе не кажется? — Костя с нажимом провёл вдоль бёдер усевшегося сверху Матвеева и дёрнул тазом вверх, намекая на смену локации, но Дима только поёрзал в ответ. — Ты ведь громче всех будешь ныть, что стёр коленки. — Вылижешь меня? — Ты меня вообще слушаешь? — Это «да»? — Дима засмеялся и привстал, переползая на диван. Привычное кокетство вернулось, вытесняя раздражение, стыд и желание спровоцировать, обратить на себя внимание, словно без этого Гецати недостаточно концентрируется на димином существовании. Костя ничего не ответил, перехватил за щиколотки ноги, которыми Дима карикатурно вырисовывал круги в воздухе, потянул на себя. Матвеев шутливо дёрнулся, попытался выкрутиться из захвата; его волосы спутались и наэлектризовались от возни по обивке, лезли в глаза. Дима попытался сдуть их с лица, но только сильнее распушил, глупо захихикал. Почему-то стало сонливо и тихо, вся дневная суета растворилась в сером пасмурном свечении, ощущалось лишь тепло больших сухих ладоней, которые гладили по ногам. Костя улыбнулся в ответ, очарованный ленивой разморённостью, прочертил губами по своду стопы, вызвав короткий вздох. — Пожалуйста, Кость, — Матвеев аккуратно освободил одну ногу и закружил кончиками пальцев по груди. Случайная перепалка с Череватым в неуютной машине казалась воспоминаниями из прошлой жизни, сейчас был только Костя и его изучающий взгляд, прикованный к ступне, которой Дима вжался в пах. — Что «пожалуйста»? Гецати обожает эту часть: у Димы нет никакого терпения, умения растягивать и погружаться в удовольствие, он способен лишь падать в ощущения с головой, резко, много, до перегрузки. Костя уверен, что никогда не делает ничего особенного, просто смотрит, гладит, прикасается, но мальчишка всё равно каждый раз трясётся и просит, просит. — Что «пожалуйста»? — повторил Костя. Ноги Димы беспорядочно обвились вокруг, из-за чего их пришлось развести совсем откровенно, чтобы не вынуждать неудобно выгибаться в пояснице. Дима ничего не ответил, перевернулся сам на живот и стянул бельё, приподнимаясь. Способность ясно выражать мысли сегодня пропала особенно рано, что не могло не умилять. — Стараешься угодить мне? — Гецати принял чужую покорность, снова придавил сверху, как было на полу, поцеловал, на этот раз медленно и глубоко. Дима выгнулся сильнее, притёрся оголённой кожей, чувствуя ладонь между ног. Где-то на фоне Костя шуршал другой рукой в поисках смазки и презервативов. Матвеев сделал несколько ровных вдохов-выдохов и притянул обе костины руки к себе, намекая. — Ты считаешь, заслужил? Дима смутился. Он ожидал привычного сценария, в котором Костя пару минут ломается и читает лекцию про безопасность и необходимость защиты, но никак не новых условий. — Я много лишнего наговорил, все могли подумать, что меня некому поставить на место. Гецати процедил воздух и смазал сразу два пальца. Больше прочего Костя обожал растяжку, потому что чувствительный и отзывчивый Дима мог перейти на судорожный, унизительный скулёж в попытках вымолить член. Сейчас молить готов сам Костя, потому что Дима выглядел идеально раскрытым и стонал потрясающе звонко, подставлялся, хватал за предплечья, не зная, куда деться от эмоций. — Не напомнишь, сколько у тебя там маленьких поклонниц? Девать некуда? — Костя пару раз грубо дёрнул Матвеева на себя и вернулся к глубоким, спокойным толчкам: идеальному темпу, способному заставить Диму метаться и сжимать кулаки до боли в пальцах. — Никого, — Дима ожидаемо шумно втянул слюну и прочистил горло, — нет. Никого у меня нет, Кость, никого. — Твои поклонницы знают, перед кем ты пытаешься быть послушным? — у Димы затряслись бёдра и дыхание стало совсем поверхностным и частым, отчего на плоском животе отчётливее просматривались особенно грубые толчки. — А Олег твой знает? Дима почти готов был заплакать, но просто протяжно простонал, чувствуя, как Костя спускает внутрь. Руки совсем ослабли и перестали держать, поэтому пришлось растянуться по дивану, пока Гецати помогал не отключиться раньше времени. — Даже если не знает, наверняка догадывается. Невозможно не догадаться, на тебе только ошейника с моим адресом не хватает, — Дима заскулил в поцелуй. — Кончай. *** — Не говори о нём во время секса, мне неприятно, — Матвеев лежал, обёрнутый в простыню, которую Костя принёс, чтобы постелить на ночь свежее бельё. — Почему? Дима закатил глаза: — Во-первых, — он картинно загнул палец, — мы и правда близкие друзья, настрой сбиваешь. Во-вторых, просто обидно. Я хочу, чтобы ты думал обо мне, а не о моих социальных связях. — Прости-прости, — Костя отбросил подушку, на которую надевал наволочку, и завалился рядом, — не волнуйся, сложно думать о чём-либо, кроме тебя: ты такой громкий, что места в голове просто не остаётся. Дима покраснел и засмеялся. — Поцелуй меня.