Без тебя я — никто, и не хочу никем быть

      Шесть лет пролетели слишком... просто слишком. Слишком быстро, слишком одинаково, слишком отягощающе. Свадьба Кирана — единственное, что смогло вырвать Амалу из плотной, дурманной пелены, и напомнить, что она не молодеет, и мальчик ее — тоже. «ГоспожаБасу-ГоспожаБасу-ГоспожаБасу-ГоспожаБасу».       Амала до боли (если не до синяков и ссадин), сжала пальцами переносицу — лишь бы отвести взгляд от огромного фамильного зеркала в резной раме. Не получилось. Это на первый взгляд на нее смотрела великолепная, — пусть даже и в комбинации, пусть даже и растрёпанная, — величественная женщина со стальным холодом во взгляде, резко вздёрнутым гордым подбородком и прямейшей из прямейших осанкой. Но сама Амала видела больше, видела глубже, и вид этот, начиная со дня благословения будущего брака, ее не радовал.       Да, Амале уже — о, Кали! — тридцать, мать его, лет! И в зеркале это чертовски видно. Видно седеющие по одному волосы, наполняющееся дряблостью тело, смягчающиеся женско-материнские черты…       Нет! Амала встряхнула головой сначала грозно, потом отчаянно и села в свое любимое кресло напротив огромного панорамного окна, занавешенного плотной тяжёлой шторой. «ГоспожаБасу-ГоспожаБасу-ГоспожаМахашакти-ГоспожаБасу».       Амала начала нервно расплетать тугую косу, стараясь не смотреть на волосы, — знала, что выисканное серебро ей не понравится.       На удивление, ей не хотелось плакать. На удивление, ей совсем ничего не хотелось.       Женщина нахмурилась, поджала чуть искусанные губы. Этому разве учил ее Рэйтан? Этого разве он хотел для нее?       Сердце отчего-то нежно затрепетало, защемило. Амала от неожиданности стиснула шелк на груди и удивлённо посмотрела на сжавшуюся на ткани ладонь.       Раздавшийся стук, а затем и скрип немного отрезвили ее.       — Сестрица- ой, — Киран тактично развернулся на пятках лицом к выходу, продолжая идти к ней спиной маленькими шажочками. — Не смотрю-не смотрю.       Будь Мала младше, будь Мала те огромные шесть лет назад, она бы обязательно засмеялась и растрепала Кирану мальчишеские вихры.       «А что мешает тебе сделать это сейчас, моя Махашакти?» — она кожей почувствовала чью-то снисходительно-нежно-любяще-тоскующую улыбку. Тревога отступала, подобная цунами, чтобы потом нагрянуть снова и уничтожить все.       — Киран, — и ее голос показался ей чужим, не ее. Осевшим, грубым, уставшим. — Киран, кто такой Рэйтан?       Сиди Амала к нему лицом, а не спиной, увидела бы, как вздрогнула и вопросительно напряглась его спина.       Киран недоумевающе оглянулся, и взгляд зацепился за небольшую корзину свежих цветов, которая никуда не пропадала с этого места без малого, — о, боги, — шесть лет.       — Разве не он приносил тебе сегодня эти цветы, сестрица? — Киран смущённо потёр подбородок, сощурился, а потом игриво округлил глаза: — Или ты уже себе нового ухажёра нашла? Кто может быть лучше самого Шивы, госпожа Басу?       — Какие, к черту-       Амала дернулась, вывернулась в кресле и с удивлением обнаружила... цветы. До тоскливой боли знакомые.       — Выйди.       Амала, чувствуя непонятливые слезы, беспорядочно замахала ладонью в сторону выхода и спряталась за огромной спинкой кресла. Киран пожал плечами, закрывая за собой дверь в покои, хоть поведение сестры его очень удивило и встревожило. Когда в последний раз он видел ее кем-то, отличающейся от суровой госпожи Басу? «ГоспожаБасу-ГоспожаБасу-ГоспожаМахашакти-ГоспожаБасу».       — Потрепала вас жизнь, госпожа Басу?       Амала резко открыла глаза, оглядываясь по сторонам, но никого не было. Совершенно никого. Пустая комната, пустая кровать, пустая софа, пустой туалетный столик, — будто тут никто и не жил на самом деле.       — Ну что ж вы так, госпожа. Неужели совсем?..       Голос не успел договорить.       Амала увидела его, и сердце пропустило удар.       — Ты!       Махадева сидел перед ней на коленях, и улыбка его была такой тянуще-тоскливой, такой любяще-нежной, такой пугающе-родной, что Амале захотелось отвернуться. Не закатить скандал, не отвесить ему пощечину, не разозлиться, не обидеться, а просто виновато отвернуться. Не видеть его, не встречаться с ним.       Все начало вставать на свои места.       — С годами вы все умнее, моя милая госпожа, — Рита-Шива накрыл ладонью ее ступни, пробежался теплым щекочущим дыханием по пальцам ног. — И по-человечески суетливее.       — Я виновата перед тобой, Рэйтан.       У Амалы скрипело все: и голос, и сердце, и зубы.       Рука Богочеловека заскользила выше, к круглым коленям. Пальцы мягко надавливали на мышечные бугры, разминали, массировали, проходились по варикозным синим звездочкам. Амала удручённо поджала губы и отвернулась.       — Главное, что вы это осознаёте, моя госпожа.       Амала сморгнула очередные непрошенные слезы. Тридеви, как ей было тошно, как было противно.       — Я пойму, если ты решишь, что наши пути разошлись, — Амала наконец нашла в себе силы посмотреть в его глаза. Рита-Шива ответил ей пронзительным, пронизывающим тоской, взглядом. — В конце-концов, я оказалась никудышной ученицей, — женщина горько усмехнулась. От гордости Басу осталась лишь первая буква, и та — размывалась слезами. — Я слишком очеловечилась, мой Махадева.       — Позволь сказать мне, моя июньская лилия, — Рэйтан, не снимая с лица улыбки, немного замялся, — моя Махашакти.       Амала вздрогнула.       И разрыдалась.       Тихо содрогая плечами, губами, заламывая пальцы и запястья, глядя прямо в глаза Рэйтана, разрыдалась. Разрыдалась, как не рыдала уже лет шесть, — с чувством, со свободно льющимися слезами и сбитым истеричным дыханием. «ГоспожаМахашакти-ГоспожаМахашакти-ГоспожаМахашакти-ГоспожаМахашакти».       — Плачь, моя Махашакти.       Рита-Шива, в моменте стянувший ее к себе на колени, нежно гладил ее по тяжелым черным волосам.       — Чувствуй, моя Махашакти.       Утирал прохладными пальцами слезы, запутавшиеся в морщинах лица, разглаживал насупленные брови.       — Люби, моя Махашакти.       «Ведь я никуда не уходил», — застыло молочным туманом в воздухе, и Амала, задыхаясь в этих забытых чувствах, уткнулась в его нагую грудь, царапая лицо о золотой хаара.       — Я люблю, — всхлипнула, — люблю тебя, — всхрипнула, стиснула пальцами белые сияющие ткани.       Рэйтан все так же нежно улыбался.       — А я — люблю тебя.       В невесомых объятиях своего Богочеловека Амала медленно успокаивалась. Дрожь, как и тело, как и пораженный разум, ослабевала.       — Останься со мной, наплюй на дела…       Амала заикалась, жалась к нему так, словно перенеслась на шесть лет назад, когда единственным существом на свете, внушающим ей несоизмеримые уверенность в будущем дне и безопасность, был он — Рэйтан. Ей вновь, так эгоистично, хотелось, чтобы он был рядом. Хотелось тех ярких юношеских чувств, которые пробудились в ней когда-то, в далекие двадцать с лишним. Хотелось, чтобы пламя бушевало, чтобы тело наполнялось живительной влагой влюбленности.       Хотелось больше не чувствовать себя стареющей, одинокой, пусть и влиятельной махарани. Она все еще Басу, тем паче — женщина, и от нее требуют наследницу. Вслух об этом никто не говорит, но она знает: Индия никогда не меняется.       А быть матерью не входило в ее планы никогда.       — Я всегда с тобой, моя Махашакти, — Рита-Шива ласково смахнул с ее лица упругую прядь волос. — Только не забывай обо мне в людской суете, и мир станет прежним.       Амала разочарованно поджала губы и отстранилась от него. Взгляд ее снова оказался прикован к зеркалу:       — Разве можно любить меня и быть со мной, — она горько сглотнула, — такой?       Богочеловек устремил свой взгляд туда же, к стеклянному отражению. Задумчиво поджал губы, а потом поднялся на ноги, утягивая за собой наверх и Амалу тоже. Невесомо, словно спрашивая разрешения, его ладони поползли с самой чернявой макушки вниз, мягко очерчивая затылок, шею, переходя на лицо по смягченной линии челюсти. Амала завороженно следила за пальцами своего Бога.       — Твои волосы — словно покрывало ночи, а проблескивающая седина — благородные звезды, — Рита-Шива оставил нежную россыпь поцелуев по струящимся упругим локонам. — Твои глаза — мудрый и справедливый океан, а оттого и уставший. Каждую секунду каждого дня каждого года они ласкают меня, утешают, нежат. Пусть ты меня и не видела, моя Махашакти, — он провел подушечками пальцев по опухшим векам, задевая пушистые ресницы. — Твои шея и плечи — гора, оформленная временем, бедами и страданиями, но оттого не разрушившаяся. И хранит эта гора сокровище — твой голос сердца и души, — Богочеловек скрестил ладони точно под яремной впадиной, и Амала почувствовала забытое бурлящее тепло. — Руки твои, от плечей до кончиков ногтей, — виноградные лозы, а дела, творящиеся ими, — сладкий виноградный нектар. Я готов вкушать его вечно, — он поднес ее ладонь к своим губам, прижался к ней, сплетая их пальцы. — Чувствуешь?       — Ты не закончил, мой Махадева.       Голос ее, все еще чуть хриплый от рыданий, уже окрашивался в хитрые тона, и Рита-Шива облегченно улыбнулся. Потакать ее хитрости для него — самая желанная, сладкая пытка и самая вожделенная слабость.       Амала величественно (насколько ей позволяло ее состояние) вскинула подбородок и развернулась в его руках, прижимаясь грудью к его груди. Во влажных глазах ее поплясывали маленькие чертята-отголоски молодости.       — А ты не ответила на мой вопрос, моя Махашакти, — он прехитро улыбнулся, ласково сжимая ее тело в своих руках, и медленно, плывущими шажочками, начал отходить в сторону кровати позади них. В груди ее задыхаясь стучало сердце. — Я чувствую это сам, но хочу, чтобы ты призналась себе сама, моя июньская лилия.       Амала смущенно улыбнулась, пряча лицо в нагой груди, а потом и вовсе тихо засмеялась:       — Теперь я чувствую, что пробыла в “аскезе” непозволительно долго для женщины, любимой Богом. Кажется, в нашей легенде все поменялось местами, правда?       — Что ж, — Богочеловек тихо рассмеялся следом. — Очередное забавное наблюдение, требующее срочного анализа от госпожи Басу?       Амала замотала головой:       — Сегодня, и завтра, и послезавтра, и до скончания своих дней для тебя я Махашакти. А ты для меня — Махешвара.       — Я согласен только если ты будешь моей Повелительницей, а не наоборот, — Шива усмехнулся в полушепоте и упал в простыни, утягивая за собой свою Шакти. — Без тебя я — никто и не хочу никем быть.