***
Грудная клетка сдавленно ноет, внутри что-то безвыходно мечется, больно ударяясь о рёбра и сердце. Словно тяжёлый и сбитый воздух не может выйти и отпустить. Мэйсон громко выдыхает и жмурится: боится даже приоткрыть веки, лишь бы не видеть, что происходит наяву. Тело медленно снимает напряжение, выпуская сначала ноги из своей мёртвой хватки, а после и мысли. Больше не слышен угрожающий и завывающий ветер, леденящий холод больше не бегает по онемевшим пальцам. Сон. Очередной громкий выдох, но на этот раз не сдавленный ужасом, а обнимающий спокойствием и облегчением. Кошмары приходят редко, но в последние месяцы подозрительно зачастили и повысили уровень меткости и жути. Мэйсон, наконец, открывает глаза и приподнимается на локтях, оглядывая тускло освещённую комнату. Но тут же на место секундной радости и покоя приходит навязчивая тревога. Липкая и тяжёлая, обнимающая шею и шепчущая на ухо страшные догадки. Мэйсон вспоминает тот ужасающий вопль и хватается за телефон. Ему лишь нужно убедиться, что всё хорошо. Что это и правда его больная фантазия, а не вещий кошмар. Что всë в норме. Мэйсон понимает, что проверять это и правда глупо, но поедающая тревога вновь забирает контроль над телом. Он медленно находит нужный контакт, стараясь сразу подобрать подходящие слова и оправдания. Время мигает началом второго часа ночи. Хочется верить, что он не нарушит чужой сон. — Глифул, ты ничего не попутал? — раздаётся после нескольких долгих и оглушающий гудков чужой злостный шёпот. И тревога вмиг растворяется, оставляя Мэйсона один на один со своей вдруг проснувшейся гордостью. — Если бы я спала, то точно бы при встрече тебе врезала. Я тоньше струны – Возьми и разорви, И зазвенит струна болью, Но это лишь звон. Мэйсон молчит, проглатывая остатки страха. Кошмар рассеивается окончательно. Что ж, идиотизма ему не занимать, сразу видно. Как же ужасно он себя ведёт, как же ужасно он себя чувствует. Кошмары выбивают землю из-под ног и вовсе затуманивают разум. Черт, надо прийти в себя. — Прости, спокойной ночи, — тараторит он и уже собирается закончить звонок со стыдом и без объяснений, но замирает. — Опять что-то приснилось? — чужой голос теряет былую злость, обретая куда большую мягкость и жалость. Аж тошно от такой мерзкой смеси. Мэйсон тихо вздыхает, не решаясь ответить, но это и не требуется: всё и без того понятно. — Выходи, прогуляемся, — решает резко и твёрдо, явно не намереваясь получать отказ. У Мэйсона аж дыхание сбивается от удивления и секундного страха. Черт, он должен держать себя в руках изначально. А не тревожить родную душу по пустякам среди ночи, только лишь потому что не способен вовремя схватиться за здравые мысли. — Пас, не стоит. — Жду возле озера, давай, — перебивает Пасифика и сама кладёт трубку, прерывая разговор. Только лишь звон. И всё. И ничего более. Мэйсон молча откидывается на подушки, закрывая лицо руками. У голове эхом отдаётся последний длинный гудок, на миг даже кажется, что всё происходящее — очередной сон, мысль, что обрела слишком яркую форму, но ещё не стала явью. Но нет. Это и правда глупая реальность, где осознание припозднилось на жалкие тридцать секунд. Мэйсон с тихим вздохом свешивает ноги с кровати и морщится от пробегающего по коже холода. Лето в этом году выдаётся не самым тёплым. Кошмары осточертели. Искренне. Уже давно после животного страха приходит не просто облегчение, а настоящая злость и раздражение. Потому что сил уже нет просыпаться вот так с комом в горле и ужасом в глазах. Мэйсон путает реальность и сон. Мэйсон боится потерять Пасифику, а потому нередко звонит ей посреди ночи, чтобы убедиться в её безопасности. Иногда складывается чёткое ощущение, что он медленно сходит с ума. Дверь еле слышно скрипит, когда Мэйсон отворяет её и сбегает на улицу. Хочется верить, что его отсутствия никто не заметит, ведь совершенно не хочется потом выслушивать глупые вопросы. Щеки обдаëт прохладным ветром, тут уже обхватывающим ладони и шею. Ночная мгла словно рассеивается, пропуская Мэйсона внутрь, в себя, на миг разрывая густую тьму и освещая дорогу на три шага вперёд. С каждой новой секундой в голове всплывает новая отмазка и оправдание, в горле уже застревают будущие сумбурные и сбитые извинения. И даже гордость особо не мешает, потому что давно прогнулась и сломалась: Мэйсон в глазах Пасифики слабый и переломанный, строить из себя непонятно кого — бессмысленно. Особенно сейчас. Мурашки пробегают по спине от ещё большего холода. Озеро близко, это ярко чувствуется. — Доброй ночи, — раздаётся тихий голос из-за спины. Мэйсон чуть не вздрагивает от неожиданности, но держит себя в руках, непроизвольно сжимая кулаки и медленно разворачиваясь. Пасифика с фонарём в руках, кажется, улыбается. По-доброму, с лёгким скорее шуточным укором: «Как ты посмел вновь потревожить меня среди ночи, дурак?» И быстро подходит ближе, перед этим явно нарочно пройдясь лучом света по чужим глазам. Мэйсон жмурится и шипит ругательства себе под нос, но вскоре резко замолкает, обрываясь на полуслове. Дыхание выбивается из лёгких с болью. Чужие руки обхватывают его плечи и сжимают в объятиях. Нежных и добрых, крепких и до страха непривычных. Никогда прежде невиданных. Мэйсон замирает столбом, сглатывая непонимание и трепет, и чуть расслабляется. Он обнимает Пасифику в ответ отчасти нелепо и неуклюже, стараясь не выдавать выпрыгивающие сердце из груди. Боль, боль, боль. — Ты извини, — сбито произносит и отстраняется, не разрешая себе опустить взгляд. Он твёрдо смотрит в чужие глаза, блестящие в отсветах фонаря. Пасифика хмурится и недовольно цокает. — А если не извиню? — она с вызовом делает шаг ближе, влезает в пространство Мэйсона, чуть не соприкасаясь с чужой грудной клеткой. Мэйсон даже не дёргается — лишь усмехается, на самом деле не считая вопрос даже на йоту смешным. Отчасти даже страшно, но он знает Пасифику вдоль и поперёк и понимает, что та просто не способна на такое. Слишком добрая и наивная душа, открытая и чистая — невероятная. При этом умеющая хорошо играть со словами и чувствами, но не искренне, а лишь шутливо и лживо. Пасифика — добрый идеал, что пытается показаться куда загадочнее и хитрее, чем она есть. — Да ну? — Мэйсон поднимает бровь. — Ты бы не пришла сюда в таком случае, не так ли? — Так, — соглашается легко и быстро, — давай выкладывай, что на этот раз? Она с долей тревоги рассматривает чужое лицо. Под этим пристальным взглядом хочется сжаться и исчезнуть, раствориться и сбежать. Слишком серьёзно и жалостливо, она не должна относиться к Мэйсону так. Он не заслужил такого отношения, он не заслужил даже секунды её внимания. Да и любую жалость он не терпит совершенно: что, он настолько ничтожен в чужих глазах? Но под этим нежным взглядом Мэйсон не может злиться и лгать. Пасифика тоже знает его целиком и полностью, понимает с полуслова, иногда ей хватает даже простого молчания. — Уже неважно, — всё равно отмахивается Мэйсон. Он скорее сброситься с крыши, чем расскажет, что каждую чёртову ночь видит её смерть, слышит её крики и находит её бездыханное тело. Пасифика молчит. Но даже не осуждающе — печально и понимающе. Она не допытывается, хотя в любой другой ситуации не отлипла бы с расспросами, и не давит. Она лишь разрешает поделиться и оставляет такую возможность всегда открытой, напоминая об этом каждый раз. И спокойно принимает отказы. Возможно, она уже догадалась. Возможно, ей плевать. И Мэйсон не хочет верить ни в одну из этих версий, потому что каждая его просто растопчет. — Звëзды сегодня яркие, посмотри, — спустя несколько долгих минут молчания и монотонного шуршания травы под ногами говорит Пасифика. Она вдруг замирает на месте и задирает голову. Мэйсон с трудом отрывает прилипший к чужому профилю взгляд. Пасифика в свете фонаря и луны ещё более красива — хоть куда больше? Изящна и аккуратна, слеплена столь искусно и нежно, что просто не верится, что это настоящий человек. Невероятна притягательна снаружи и внутри. Мэйсон поднимает глаза к звёздам и сдерживает очередной восхищённый выдох. Они и правда очень яркие. Выразительные и красочные на тёмном небе. Каждая на своём точном месте рассыпаны вокруг сказочного полумесяца. Небо словно подсвечивается вдали, пространство растворяется блеклыми пятнами в своей необъятности. Не сказала бы Пасифика, он бы и вовсе пропустил всё мимо глаз и мыслей. Всё кажется нереальным, похожим на детальный и приятный сон, но никак не на жизнь. Мэйсон печально вздыхает, выискивая знакомые созвездия. Космос манит и пугает, завораживает и просит не трогать его секреты. Пасифика кажется единственной звездой на его чёрном небе. К горлу подкатывают усталая печаль, холод пробирается под футболку и сковывает тело. Удушье от восхищения и недосягаемости столь близкого счастья. Посмотри: Сколько здесь звёзд, сколько тоски! Звон тишины Громче, чем из сердца вой. — Падай уже, шея затечёт, — выводит из тоскливого транса чуть смеющийся голос Пасифики. Мэйсон оглядывается и находит её сидящей на земле, вернее, на собственном пледе. — Ты с собой всё носишь? — спрашивает он, со скепсисом рассматривая лежащий подле чужой рюкзак. В этой бездонной яме можно и правда отыскать что угодно — набраться бы сил и терпения. — Может быть, — неоднозначно отвечает и ложится на спину, — идём ко мне, а то обзор загораживаешь. Плед уже успел пропитаться холодом от земли, но Мэйсон даже бровью не ведёт. Он сразу располагается рядом, чуть не касается чужого запястья кончиками пальцев, чувствует тепло нежной кожи, но не отстраняется. Будь его воля, он бы слился с Пасификой воедино. Ужасно хочется стать с ней одним целым, иметь хоть какое-то отношение к этому идеальному божеству. Тихому и аккуратному. С Пасификой хотелось просто быть, дышать в унисон и смотреть в глаза. Рядом с ней успокаивается внутренняя буря, замирают страхи и растворяется густая тьма в душе. Зато тут же с высокой ноты вступает невыносимая тоска, граничащая с подлинным счастьем. Потому что Пасифика одной улыбкой зажигает радостный огонь и топчет его осознанием, что рядом с ней Мэйсон никогда не будет. Недостоин. Пасифика смотрит на него, как на друга, она достойна большего и лучшего. Терять её страшно до дрожи, жизнь без этого света не предстаёт никак, словно точно оборвётся, стоит только Пасифике исчезнуть. Потому что рядом с ней Мэйсон чувствует истинный покой и безопасность, он чувствует себя нужным и полным. Он дома, когда она рядом. Пасифика — его идеал и божество, что хранит в себе всё лучшее и искусное. Вся красота мира собрана в ней одной, все знания по полкам разбросаны в её разуме, всё тепло течёт по её венам. Она — его главная слабость. Мэйсон ничтожен перед её взором. Отведи, Отведи меня домой. Я хочу приложиться к земле И укрыться землёй. И сегодня об этом хочется говорить. Ни кричать, ни намекать и ни в коем случае не тонуть в молчании, а спокойно говорить, сходя на тихий шёпот. Восхищение подкатывает к горлу и пытается вырваться, обрести наконец словесную форму и оказаться услышанным. Мэйсон знает, что всё стоит держать в себе, иначе он рискует лишиться даже такого тоскливого счастья. И все его мысли сбиваются, вливаясь в единственный тяжёлый вздох. — Чего ты кислый такой, совсем мерзкое что-то приснилось? — всё же напирает Пасифика, поворачивая голову. Они с Мэйсоном чуть не сталкиваются носами, отчего оба расплываются в лёгкой улыбке. — Нет, всё в порядке, — отрезает тут же, тем более и правда дело уже отнюдь не во сне. — Я уже и забыл, что снилось, — нагло врёт, лишь бы соскочить с темы и показаться полностью расслабленным и спокойным, будто и правда всё в полном порядке. — Это хорошо, — верит Пасифика и возвращает голову в изначальное положение, вглядываясь в звёзды. А может и не верит вовсе, а лишь делает вид. — Прости, что потревожил среди ночи, это неправильно, — шепчет ровным голосом Мэйсон и сжимает кулаки до тупой боли от напряжения. — Перестань, — просит почти умоляюще и наверняка смешно морщится, поджимая нос и растягивая тонкие губы, — мне не сложно, нам спокойно. И все в плюсе. Если тебе и правда спокойно, конечно, — подмечает, чуть повышая голос. — Мне хорошо, — на этот раз Мэйсон говорит абсолютно искренне, — очень. Так тихо и ровно в груди, знаешь, как будто всё абсолютно хорошо. Ты прекрасный человек, Пас, серьёзно, — шепчет неуверенно, уже готовый если что прикусывать язык, чтобы случайно не ляпнуть лишнего. — Меня уже даже сестра не терпит, а ты продолжаешь. Ты удивительна, — выдавливает сквозь пелену нахлынувшего трепета и странного стыда. — Смущаешь, я целиком и полностью обычна и даже скучна, не преувеличивай. Но спасибо, мне ещё такого не говорили, — Пасифика вовсе отворачивается от Мэйсона и хмыкает. — Спасибо, — повторяет заглушено, явно расплываясь в широкой улыбке, это слышно. — Ты что, ты же невероятна, Пас, ни на йоту не скучная, не говори так, — чуть не возмущённо оживляется Мэйсон, медленно теряя контроль над своими словами. — По крайней мере, для меня ты совершенна и поразительна, — шепчет сбито и быстро, вдруг замирая. Нет, это было не лишним, вовсе нет, это чистая правда и это именно то, что он хотел сказать. Он цепляется взглядом за звёздное небо, бегает по нему в поисках отвлечения и оправдания своих слов. Боковым зрением замечает, как Пасифика вновь поворачивается к нему лицом и впивается серьёзным взглядом в его профиль. Он делает вид, что ничего не замечает, внутри разрываясь от трепета и волнения. Мэйсон чувствует, как лёгкая дрожь пронизывает кончики пальцев. Он не знает, что толкает его с обрыва. Но он падает в пропасть с улыбкой и чётким ощущением, что всё делает правильно. — Я люблю тебя, Пас. И сердце замирает в страхе и предвкушении, задыхаясь от удивления и непонятной радости. Мэйсон медленно поворачивается лицом к Пасифике, кажется, переставшей даже дышать. На этот раз их кончики носов сталкиваются, но никто даже не думает отстраняться. Пасифика улыбается, пристально следя за чужими бегающими зрачками, и прикрывает веки, словно падая в бездну спокойствия и беззаботности. И от её вида Мэйсон отпускает все оставшиеся тревоги, заражаясь этим подлинным покоем. — Я тоже, — выдыхает в чужие губы Пасифика. Её тёплое дыхание обжигает и согревает, заставляет полностью погрузиться в звёздное озеро покоя и счастья. Мэйсону на миг кажется, что ему послышалось, но он не готов верить своим мыслям. Необъятная радость обнимает и укрывает самым тёплым пледом, прижимает к себе и слепо любит. Пасифика осторожно касается чужой ладони, сначала неуверенно одёргивая руку, но после резко сжимает её в своей, расплываясь в ангельском улыбке. Мэйсону кажется, что он задыхается. Были боль, были соль, были рана и тьма, Посмотри: Рана музыкой расцвела. Рядом с ней он не чувствует обязательств, не желает носить маски и пытаться сделать вид, что он безэмоциональная и неприступная глыба. Рядом с ней растворяется вся гордость, а тёмная сторона не оставляет за собой даже тени. Остаётся лишь единственное нежное желание ощущать Пасифику рядом и знать, что она никуда не уйдёт. Тоска, раньше сопровождавшая Мэйсона каждую минуту, растворяется навеки, теряется среди детского трепета и тёплой радости. С той ночи кошмары ослабляют хватку и вовсе отпускают, разрешая жить дальше. Жить спокойно и счастливо. Посмотри: Рана расцвела..
5 сентября 2023 г. в 15:38
Густая и непроглядная тьма сгущается над головой и под ногами, заполняя собой всё вокруг, не оставляя места даже тусклому свечению звёзд. Воздух от необъяснимого ужаса выбивается из лёгких. Любопытство и интерес появляются сразу же, но через мгновение затихают и исчезают, переплавляясь в жгучий ком в горле. Не давая спокойно и рационально подумать, а не поддаваться панике. Гробовую тишину кругом лишь изредка разрывает режущий ледяной ветер, колышущий голые ветви. Каждый новый шаг отдаётся выстрелом в висках, ноги тяжелеют и словно прилипают смолой к земле. Оглушающе ломается наст, снег неприятно шуршит, пугая даже громкий ветер. Всё кругом замолкает окончательно. Только лишь биение сердца продолжает сотрясать тяжёлый воздух. Нужно бежать. От этой жуткой темноты и непроглядного леса, затихшего ужасно подозрительно. Словно вовсе погибшего и заснувшего навечно. Вот только лес никогда не спит: он бесконечно живёт и бурлит, шуршит падающим снегом, вскрикивает одинокими птицами и громко дышит ветвями. Лес не тих и не спокоен. Лес есть истинное воплощение вечного напряжения и жизни, тайной и скрытой от чужих глаз.
Мэйсон прислоняется к ели, желая выдохнуть и сбежать в неизвестном направлении. Он чётко ощущает прикованные к спине хищные взгляды. Лес не добр, отнюдь. Кора обдаёт ладонь замораживающим холодом, от кончиков пальцев до самых висков и обратно разносится неживое и леденящее тепло. Дерево внутри кишит энергией, снаружи лишь покрываясь слоями инея. Длинные ветви легко поглаживают щёку, нежно царапают кожу и замирают. Всё вновь затихает, Мэйсон даже не дышит, надеясь слиться с этой тишиной в единое целое и остаться незамеченным. Напряжение сдавливает грудную клетку и томительно выжидает, когда же стук сердца станет настолько громким, чтобы разорвать столь неприятное молчание.
Раздаётся крик, сходящий на истинный вопль. Чужой срывающийся хрип обдаёт тело подлинным кипятком и осознанием, что лес и правда вовсе не способен на тёплый приём. И прибиться к нему сбоку не выйдет. Тревога. Мэйсон в ужасе вздрагивает, узнавая в крике знакомые родные нотки, и срывается на тяжёлый бег. Он не понимает, откуда доносится крик, но точно знает, что обязан найти и спасти источник. Ноги, налитые свинцом, тонут в острых пластах наста и немеют. Снег тянет к себе, обхватывает плечи длинными руками и давит к земле, стараясь уронить и забрать, похоронить под собою. Ветви сгущаются, теряясь средь тьмы окончательно. Мэйсон всё ещё слышит отдающийся эхом крик, что отскакивает от стволов и стального воздуха, или уже просто сходит с ума от страха и паранойи. Быть может, всё вокруг вовсе не реально? Дыхание сбивается. Каждый новый вдох заставляет грудную клетку вспыхивать ледяным пламенем и острой болью, что не успевает даже потухнуть, прежде чем вновь разгореться с новой силой.
Главный ужас всегда покоится в мыслях: воображение рисует красочные догадки, начиная с блеклых и не столь пугающих монстров со страниц дневника, заканчивая собственными теориями и жуткими воспоминаниями. Мэйсон и сам видел слишком много. Потому и точно знает, что если лес захочет, то точно и без сожаления заберёт в свои объятия. По спине точно стреляют чёткими взглядами и разрывающими лезвиями. Под тонкой тканью лёгкой кофты словно разливаются тут же тяжелеющие ледяные порезы. Всё так и норовит прижать к холодной земле.
К горлу подступает странная тошнота, то исчезающая, то появляющаяся вновь. И мир перестаёт казаться реальным окончательно: слишком сумбурно, слишком громко, слишком темно, слишком тяжело. Мэйсон с ужасом подмечает, что больше не чувствует ног, и вовсе теряет контроль над своим телом. Мгновение, и он летит на злосчастный снег, который явно только этого и жаждал. И вновь раздаётся невыносимый вопль. Наст больно царапает щёку и сковывает льдом и глухой болью пальцы рук. Провал. Очередной, но совершенно точно последний проигрыш. Мэйсон медленно переворачивается на спину сквозь невыносимый звон в ушах и монотонные выстрелы в висках. Тело слабеет стремительно.
Тусклый свет звёзд всё же пробивается сквозь ветви. Но Мэйсон уже не в силах подняться на ноги.