Не гасни, уходя

— Значит, времени у нас почти не осталось. По крайней мере, не на этой планете. — Профессор Брэнд покрутил в узловатых пальцах карандаш. Тягостное молчание воцарилось на некоторое время. Затишье перед бурей. — Именно так. Хью Манн с досадой уставился на все еще покачивающийся в руке профессора Брэнда несчастный кусок пластика. Напряжение в воздухе, напряжение, как натянутая струна — до предела. Карандаш в побелевших пальцах профессора с оглушительным треском сломался пополам. — Понимаю вас, сэр. Дерзить было неловко — но Хью Манн чувствовал себя уверенно. Он сыграет эту партию как должно. Поэтому, вернув себе самообладание, замолчал, сделав вид, что смутился. Профессор взглянул на своего лучшего ученика, оценивающе, однако не отметил ничего подозрительного. С легкой, но прекрасно считываемой досадой он хлопнул раскрытой ладонью по стопке листов, лежавших прямо перед ним, испещренных пометками, формулами и рисунками-схемами. — Если ваши данные верны… — хрипло проговорил профессор Брэнд, — А у меня нет причин в этом сомневаться… То мы обречены совсем скоро повторить судьбу динозавров. С той маленькой разницей, что наш метеорит мы обрушили на наши головы сами, без посторонней помощи. Манн кивнул, не решаясь подать голос. Он просто надеялся, что профессор отреагирует должным образом, — и пока что его ожидания с блеском оправдывались. Страх. Страх — прекрасное чувство, данное человеку самой природой. Избегание опасности и выживание — вот какова функция и миссия страха, не правда ли? Страх за себя и страх за самых близких. Именно на этом прекрасном инструменте и собирался сыграть доктор Манн — и будь он проклят, если симфония не удастся. Покачнувшись и отбросив наконец дурацкий, совершенно бесполезный теперь карандаш, профессор поднялся из своего кресла и заходил из стороны в сторону, бросая изредка взгляды на море, серебрящееся вдалеке, за острыми скалами побережья. Здесь, на острове Санта-Круз, в удаленном от всех земных забот Исследовательском центре НАСА, переоборудованном из громадных размеров отслужившего свое телескопа, не было забот о хлебе насущном: большой мир обеспечивал ученых всем необходимым. Но некоторых это не устраивало — в особенности если учитывать, что именно в этом самом большом мире сейчас происходило. Новость о том, что руководитель проекта по исследованию патогена свел счеты с жизнью не далее как неделю назад, грянула как гром с ясного неба. Многие строили разные теории, от бытовых до самых фантастических. Только теперь, если принимать во внимание ту самую конфиденциальную информацию, которую удалось получить доктору Манну, то не такой уж неожиданной оказалась эта смерть. По крайней мере, узкому заинтересованному кругу были ясны причины — но легче от этого не стало. Профессор Брэнд прикрыл глаза. За это он и не переносил на дух чертовых вояк. Они никогда — никогда! — не платят за свои ошибки. — Если позволите, сэр, думаю, что это никогда не станет достоянием широкой общественности, — произнес вслух встревоженный состоянием профессора Манн. — Я надеюсь на это! — тот резко выпрямился, окидывая мир за окнами гневным взглядом. — Очень надеюсь! Иначе, богом клянусь, нас ждут такие времена, по сравнению с которыми вторая большая война за ресурсы и даже падение метеорита покажутся нам раем на земле. Он шагнул обратно и тяжело опустился в кресло, на секунду прикрыв лицо руками. Но, опомнившись, тут же спросил, переводя тему разговора на более актуальное непосредственно для Исследовательского центра: — Доктор Манн, как ваши переговоры?.. Группа должна быть укомплектована не позднее, чем через два месяца — сами понимаете, вопросы финансирования. Сейчас, когда беспощадно урезают всё, что можно… Но Хью Манн спокойно выдержал и этот взгляд. В конце концов, он не первый год был знаком с профессором. — Я позволил себе пригласить для беседы одного моего знакомого — он из Беркли, успешно ведет там работу. Не знаю, согласится ли… — пожал плечами Манн, выкладывая на стол несколько распечатанных листов бумаги. Одно только перечисление титулов и регалий заняло больше двух страниц. Остальное — названия научных трудов. Кажется, на профессора это произвело должное впечатление. — Вам удалось достичь хотя бы предварительных договоренностей?.. — Нет, доктор Манн не ослышался: в голосе профессора появились нотки нетерпения. — Пока — только на ланч. И то, полагаю, чтобы взглянуть на изумительные виды. Он прилетит в среду — как только закончится семестр и его студенты разъедутся на каникулы. Профессор вновь вгляделся в строки рекомендаций, одобрительно покивав им и кое-что перечитав. — Верно-верно. На каникулы, говорите, доктор Манн… — А, простите, профессор, не сообразил. — Манн скорчил простодушную гримасу. — Мисс Брэнд ведь тоже скоро прибудет? Профессор полностью проигнорировал этот вопрос — Амелия и ее приезд ни в коем случае не нарушат его планы. Он так или иначе заполучит в свою группу лучших из лучших. Манна он практически вырастил самостоятельно — со студенческой скамьи, и доверял его чутью как своему. И если пройдоха говорил, что этот знакомый из Беркли — Эдмундс или как его там, — хорошая кандидатура, значит, таким он и был. Его дочь уже давно привыкла к такому порядку вещей, и, как предполагал Манн, летние приезды на Санта-Круз позволяли мисс Брэнд значительно экономить на лабораторных исследованиях — да и опустевший после смерти Маргарет Брэнд дом в Пасадене тоже не внушал желания подольше там задержаться — самому Манну так точно, хотя ему пришлось там побывать всего несколько раз. А уж каково было там детям профессора: совсем взрослой Амелии и подростку Майклу — надо думать, не слишком весело, так как младший и вовсе предпочитал несколько последних лет проводить у тетки на восточном побережье. Однако теперь — в свете последних событий, — ни одной мелочи больше не осталось, была важна каждая деталь. Поэтому приезд Амелии должен был сыграть определенную роль — партию в сложной симфонии доктора Манна. Манн никогда не ошибался. — Не беспокойтесь об этом. У нее обширное поле деятельности, она точно найдет чем себя занять без нашей помощи. Пожалуй, я не слишком верю в скорый положительный результат ее исследований, но, если то, о чем вы говорите — правда, то и ей придется ускорить изыскания, как и нам, астрофизикам. Профессор Брэнд окинул взглядом кабинет: полки с фолиантами, слабо отблескивающие со стеллажей кубки, рамки с наградами, гигантскую — во всю стену, — доску с формулами, повторявшими по большей части те, которыми были исписаны бумаги на столе. Труд всей жизни. Теперь он должен был стать им в буквальном смысле: от результатов будет зависеть выживание человечества. — Да, сэр. Вздернув брови и наморщив лоб, Манн кивнул, безоговорочно соглашаясь с профессором. И в очередной раз не ошибся. А, раз так, то и остальные его предположения были верны. Стоило готовиться к большим переменам: совсем скоро профессора Брэнда ждало новое назначение. — Я созвонюсь с Вольфом и уточню, не сможет ли он прибыть поскорее. — Да, пожалуйста… И, доктор Манн… Спасибо вам. За доверие. Улыбнувшись в ответ, Манн склонил голову: — Это ведь наше общее дело, профессор.

***

Джет «Сессна» приземлился со второго захода: над Санта-Круз низко нависли тучи, и пилот уже готовился было предупредить пассажиров о том, что они возвращаются в Лос-Анджелес. Однако ветер, гнавший тучи с Тихого океана, неожиданно обеспечил небольшой просвет — куда и удалось завести маленький борт. Побледневшая Амелия, прикрыв глаза, про себя считала до ста, потом — до пятисот. Несмотря на богатый опыт перелетов, именно этот почему-то она переносила хуже всех прежних. Попутчиков было всего двое: возвращавшийся из отпуска техник, которого Амелия помнила по прошлому визиту, и какой-то коллега отца. А, может быть, кто-то из журналистов — слишком уж осмысленный взгляд и респектабельный галстук, не чета большинству стажеров и молодых гиков. Перед вылетом, пристегиваясь, он назвался, разумеется, но к концу полета Амелия начисто позабыла о том, как его зовут. — Мисс Брэнд? Незнакомец протянул ей запечатанную пластиковую бутылку с водой из бортового холодильника. Вода пришлась очень кстати. — Спасибо, — Амелия с благодарностью улыбнулась, так и не припомнив, как зовут этого человека. Но ей, откровенно говоря, было плевать — пока их трясло в воздухе. А потом… Она вообще не была уверена, что когда-либо увидит его вновь: Амелия планировала с головой уйти в работу, а заезжие звезды науки или журналистики на богом забытом острове не задерживались — так что, вероятнее всего, уже за ужином она никого из посторонних не застанет. К счастью, он не докучал ей разговорами. Вполне достаточная причина, чтобы счесть его приятным попутчиком. Вынырнув из полосы облаков, маленький самолет заложил довольно резкий поворот, заходя на посадку, и Амелия сбилась со счета — настолько ее подбросило в кресле. Ничего, надо надеяться, что совсем скоро это закончится. Далеко внизу уже виднелась короткая взлетная полоса, наполовину вырубленная прямо в скалах, и светлое здание маленького аэропорта. Густые-густые облака над маленьким островом… — Добро пожаловать! Хью Манн, незаменимый доктор Манн почтил прибытие «Сессны» собственной персоной. Вряд ли Амелия была тому виной, да и Такер — знакомый техник, составлявший компанию в пути, — не тянул на вип-персону. Значит, причиной был этот франтоватый незнакомец, оказавшийся не такая уж мелкой сошкой. Должно быть, Амелия ошиблась, приняв его за журналиста. Подхватив скромный багаж Амелии, Манн учтиво склонил голову. — Мисс Брэнд, как долетели? — Прекрасно, доктор Манн, спасибо, — Амелия растянула губы в улыбке. В самом деле, как они могли долететь, если погода колебалась от простого «ужасно» до «шторм»… Но доктор Манн выглядел искренне обеспокоенным, поэтому Амелия немного смягчилась. — Бывало и лучше. Но мы счастливы, — она обернулась на попутчиков за спиной, — наконец твердо стоять на земле. В ответ Манн как-то рассеянно кивнул, вполне удовлетворенный невинной и будничной ложью. И широко улыбнулся гостю Исследовательского центра — как давнему знакомому. — Наконец-то! Вольф, ты не представляешь, как мы тебя ждали! Вы уже успели познакомиться? Я был уверен, что… Ах, простите мою неуклюжесть. Мисс Брэнд, позвольте вам представить доктора Вольфа Эдмундса из Беркли — моего постоянного оппонента в научных диспутах. Он всегда был невыносим. В ответ на такую «лестную» характеристику названный Эдмундс только расхохотался. — Брось, приятель! — Они с Манном обменялись крепким и искренним рукопожатием — наверное, и правда были давно знакомы и весьма рады друг друга видеть. Ну что ж. Зато у Амелии отпала необходимость краснеть и вспоминать как этого Эдмундса зовут — Манн любезно напомнил. — Рад знакомству, мисс Брэнд. Амелия тоже постаралась выглядеть как можно дружелюбнее, хотя ей все еще было дурно, и она бы не отказалась выйти наружу. В маленьком здании аэропорта стояла невероятная духота и было отвратительно влажно — легкая блузка липла к плечам и спине. Поэтому, протянув руку доктору Эдмундсу в честь знакомства, она почти не ощутила прикосновения, тут же извинившись: — Взаимно. Прошу прощения, джентльмены. Оба понимающе закивали, тем более, что, судя по всему, обсудить им было что. А Амелия направилась к выходу, где под небольшим навесом ждал Такер: за ним должны были прислать служебный транспорт. Она была бы рада, во-первых, постоять и подышать как следует на свежем воздухе. Во-вторых, кажется, доктору Манну и этому его знакомому не терпелось поболтать как следует — а Амелия вовсе не была расположена на прослушивание чужих приятных воспоминаний и давних университетских сплетен. Она бы с удовольствием провела некоторое время в тишине — все те полчаса или чуть больше, пока микроавтобус с маркировкой НАСА будет по извилистой дороге подниматься к вершине Девилз-Пик, где и было расположено основное здание Исследовательского центра. — Мисс Брэнд? — Такер отодвинул со скамьи тяжелый рюкзак, предполагая, что она хочет сесть рядом с ним. Но Амелия покачала головой. — Нет-нет, не стоит. Они уже отправили машину? Такер уставился на нее. — Нет, мэм… То есть, я хочу сказать, что, наверное, отправили — но за вами. Меня заберет Пегги… Прошу прощения, мисс Лоумер. Ах вот как… Амелия улыбнулась про себя. Значит, они теперь вместе: в прошлый приезд она застала определенное зарождение симпатии, выразившееся в довольно острых взаимных подначиваниях. Такер был немногословен, но умел поддеть, а уж бойкая на язык Пегги Лоумер, уроженка среднего запада, и вовсе за словом в карман не лезла. Это было в общем прекрасной новостью за тем исключением, что болтовню Манна и его новообретенного Эдмундса ей придется слушать безо всякой альтернативы. Тем более, что они оба как раз показались из-за разъехавшихся в стороны стеклянных дверей с эмблемой острова. — Готовы отправляться? — Доктор Манн шагнул к припаркованному неподалеку внедорожнику, без лишних вопросов загрузил чемодан Амелии в багажник и открыл заднюю дверь. Видимо, выбора у нее и в самом деле не было. Ветер с океана становился порывистым — ночью должна была разыграться самая настоящая буря. — Да-да, иду. Всего доброго, Такер. — И вам, мэм. Как ни странно, но никакой болтовни и сплетен Амелия не услышала. Все время в пути оба ее спутника хранили молчание. Она же, справляясь с качкой и сонливостью, размышляла о скорой встрече с отцом. Амелия привезла с собой кое-какие наработки и хотела показать их местным учёным-биологам, точнее, астробиологам… Но начинать нужно было всё равно с профессора Брэнда — от одобрения руководителя Исследовательской группы зависело продолжение проекта. Дорога серпантином поднималась к вершине — и совсем скоро на горизонте замаячили исполинские сооружения бывшей обсерватории; правда, злые языки поговаривали, что комплекс еще во времена Холодной войны использовался для наблюдения, правда, не за космосом, а за Советами на другой стороне Тихого океана. — Не обращай внимания, Амелия, — словно извиняясь, обратился к ней Манн, когда они уже почти прибыли на место, — просто Вольф успел доходчиво пояснить, что полет был не из легких, и велел, чтобы я не докучал тебе — да и ему, — разговорами. И за это Амелия была этому Вольфу Эдмундсу бесконечно признательна. Однако вместо тёплого приема и экскурсии по Исследовательскому центру их ждали распахнутые ворота, в которые на слишком большой для такого ландшафта скорости выехал автомобиль, из служебных, появления которого Амелия так ждала в аэропорту. Поравнявшись с новоприбывшими, он сбросил скорость, окно пассажирского сиденья открылось, и профессор Брэнд встревоженно и торопливо бросил Манну: — Прошу меня простить! Срочное сообщение из штаб-квартиры НАСА, вынужден отбыть немедленно… Амелия, — профессор кивнул дочери, — Доктор Манн, вам предстоит заменить меня. Пожалуйста, позаботьтесь о гостях — по поводу обстоятельств, из-за которых я улетаю, Джеф и Энди Райнер вас введут в курс дела. Доктор Эдмундс, рад знакомству с вами. Тонированное стекло заскользило вверх, двигатель взревел, и автомобиль профессора скрылся за поворотом. Манн побарабанил пальцами по оплетке руля. Если профессор в такой спешке куда-то улетал — значит, тому была исключительно веская причина.

***

Пыль, кружась в солнечных лучах, медленно оседала на книги, на маленькую модель шаттла, на пол. Первый шум в новом доме стих, разобранные коробки уже были спроважены на чердак, посуда расставлена в ящики — вещи обретали свои места, а люди привыкали к тому, что жизнь теперь будет именно такой. За окнами простирались бескрайние земли — их новая вотчина. Купер отступил от полок с книгами, прикидывая, куда лучше поставить любимейшую из реликвий — маленький «луноход». Такие мелочи, равно как и книги, значили куда больше, чем все официальные награды, — к ним Купер был привязан искренне, без горечи и разочарований. Чего теперь стоили все эти бумажки и побрякушки, сложенные в один из старых чемоданов да засунутые в стенной шкаф — чтобы в глаза не бросались? Несмотря на все почести и торжественную обстановку Купер отлично понимал, что тогда ему просто дали шанс достойно уйти. В никуда, в неопределенность, в новую жизнь. А ведь всё могло выйти гораздо хуже, гораздо… Отстранение, взыскания… Кое-кто из их отряда даже до трибунала «долетался». Но ведь были и те, кто не отказывался от заданий, не искал причин, не шёл наперекор командованию. И от того, что приходится делить с ними ангары, казармы, стол становилось невыносимо. Тошно. Цена сделки с совестью оказалась слишком велика. И вот теперь и сам Купер, и его жена, и ребенок заплатят сполна по этим счетам — начиная жизнь сначала. — Ничего, — говорила Эрин, отбрасывая за спину волосы, сплетенные в тяжёлую косу, — ничего. У нас остались мы. И Том. Она поднимала на него ярко-голубые, как июньское небо, глаза, и сомнения таяли. Конечно, они справятся. Разве могло быть по-другому?.. С командиром отряда вышла тяжелая беседа. Потом — с начальством повыше. Глубоко вздохнув, Купер наконец пристроил лунный модуль — на полке справа, перед каким-то собранием сочинений с тёмными корешками — они в качестве фона создавали иллюзию звёздного неба… О небе пока лучше было не думать вовсе. Ни о звёздном, ни о дневном. Небо для Купера кончилось отказом поднимать в воздух тяжёлую машину — и нести боевые заряды, хотя по бумагам они значились просто «свето-» и «шумовыми», для бомбардировки «объектов». Нет уж. Купер выглянул в окно. Внизу, сбоку от веранды, на старой, скрипучей качели его Эрин катала Тома — малыш заливался хохотом, раскидывая руки в стороны. Здесь же, в комнате наверху, среди своих не имеющих никакой цены сокровищ, Купер чувствовал себя пришельцем с другой планеты. Он должен будет освоить все премудрости жизни именно здесь и сейчас. И быстро. Дональд, его тесть, говорил, что Купер, конечно, голова, но ни в чём, кроме как в самолетах да железяках, не соображает… Что ж, придётся научиться выживать с тем, что у него есть. Он вовсе не белоручка и не боится никакой работы — и Эрин ему под стать, не отступит и не испугается трудностей. М-да, подумалось Куперу, учитывая нрав Дональда, дрейфить никому из них и нельзя — тесть, никогда не теряющий присутствия духа, тут же найдёт как вправить мозги на крутых виражах. И ему, и Эрин. Старенькая ферма была куплена на небольшие сбережения с неотвратимым вкладом тестя, который просто попросил Купера заткнуться в ответ на его возражения. — Я хотел бы, молодой человек, быть уверен в будущем моих внуков… Про детей, язва, ничего не сказал. Эрин только рассмеялась, когда Купер в лицах пересказал ей всю сцену. — Не обращай внимания. Он хочет как лучше, только вот не умеет этого показать… Просто поверь. Ну что ж, придётся — всё равно выхода не было. И земля, и неказистый дом, и видавшая виды техника на полях требовали неустанного внимания, бездну времени, поиска выхода в безвыходных, казалось бы, ситуациях. В конце концов, Купер ведь был инженером, верно? Он долго примеривался к сеялке и комбайну — первым машинам, которые удалось перехватить на остатки, собранные со всех счетов, и слегка — в кредит. Хотя банковская система переживала не лучшие времена, как, впрочем, и все системы на планете Земля, к которым человечество приложило руку. Что касается электронного хлама, его Купер нашел вдоволь — на барахолках, через знакомых, списанное оборудование. Все эти игрушки были больше не нужны, если не могли быть полезными. Суровая правда новой реальности. Поэтому Купер на досуге экспериментировал со всем, что удалось собрать, разрабатывая варианты дистанционного управления оборудованием для обработки земли, сева или сбора урожая. Эрин, служившая до увольнения в подразделении, занимавшемся специальными программами для управления боевыми роботами, очень ему помогла с кодом и первичной настройкой. С сеялками, конечно, было не то же самое, что с боевыми машинами, но раза со второго-третьего дело сдвинулось с мертвой точки: механизация производства, как известно из классиков теории экономики, высвобождает время для творчества — и процесс автоматизации отдельно взятого фермерского хозяйства стал постепенно налаживаться. Дом, в котором было так сложно обживаться и который казался таким неказистым после ухоженных улочек маленького и уютного городка рядом с авиабазой Вандерберг, постепенно обрёл некоторый уют, люди начали привязываться к месту. Непросто. С огромным трудом. Только вот вся округа казалась пустой — ближайшие соседи в нескольких десятках миль, — да и немного если не враждебной, то настороженной к чужакам. В первое время на изобретения чудаковатого нового поселенца смотрели с насмешкой, здорово перемешанной со скепсисом. Потом — с любопытством. Потом — с уважением. В особенности после того, как оказалось, что этот странный сосед, бывший летчик, вполне умеет работать руками, не боится ответственности и готов при возможности прийти на помощь. Эти земли — суровый край, но честные, строгие, скорые в суждениях люди, — отдавали сторицей. Кое-кто, конечно, заговаривал, что Купер — из этих, списанных после войны за ресурсы, но досужие сплетни успеха не имели, хоть и бытовало общественное мнение, что среди бывших военных чистеньких нет. Однако на прошлое предпочитали смотрели сквозь пальцы, и пока кредит доверия оказался вполне оправдан. Сам Купер вовсе не скучал по службе и старался не поддерживать беседы на эту тему. Даже с Эрин, но она, полностью разделяя точку зрения мужа, вполне вписалась в новый ритм жизни, поэтому вряд ли могла бы сказать ему что-то новое. Им обоим было вполне достаточно взаимной молчаливой поддержки. Возможно, на следующий год, когда Тому исполнится пять, и парню придёт время отправляться в первый класс местной школы, нужно будет вливаться в социум более интенсивно, но пока что и других забот на ферме хватало.

***

Посреди открытой всем ветрам равнины в старом фермерском доме на корешки книг оседала пыль. Тишина и покой — такой эту жизнь Купер когда-то и представлял. Тоска по небу понемногу отпускала, уходила куда-то за горизонт. Маленькая модель лунного модуля выглядела здесь чужой и неуместной, осколком навсегда закончившейся жизни.

***

Профессор Брэнд явился обратно на Санта-Круз через четыре дня. В первый же час по прилету он заперся в своем огромном кабинете с громадной исписанной формулами доской и роскошным видом на океан. Доктор Манн, гадая, что же такого произошло, точнее, с большой степенью вероятности предполагая, рыскал по окрестностям, не находя себе места и ответа, почему профессор не поспешил с ним поделиться новостями. А в том, что новости были, и были грандиозные — Манн не сомневался. Первой, кого профессор вызвал к себе в кабинет, однако, оказалась Амелия. Манн чувствовал себя с одной стороны раздосадованным этим фактом, но с другой— обнадеженным, значит, не долго ждать покапрофессор всем поведает о результатах своей поездки в штаб-квартиру НАСА. Он вновь оказался прав. Совсем скоро секретарь профессора по внутренней связи сообщила доктору Манну, что его ждут в кабинете. С Амелией они едва не столкнулись в дверях. С виду Амелии было не по себе: она выглядела взволнованной, её глаза покраснели, а руки подрагивали. — Пожалуйста, проходите, — пригласил его из глубины кабинета профессор. Он что-то увлеченно записывал на свободном участке доски и уже успел испачкать рукава тёмной рубашки в меловой крошке. — Профессор, — поприветствовал его Манн, обращаясь в слух и внимание. — Как вы знаете, друг мой, мне пришлось уехать весьма спешно, оставив все заботы вам. Надеюсь, вы не в обиде. Доктор Манн отрицательно покачал головой. — Славно, славно. Предполагаю, вам будет интересно узнать, что же настолько срочное оторвало меня от работы. — Да, сэр. — Наши коллеги из Исследовательского центра в Чандра-Дели получили от военной разведки информацию о некоей точечной гравитационной аномалии, расположенной неподалеку от орбиты Сатурна. Якобы спутник перехватил данные — но это чушь собачья, доктор Манн. Они прислали информацию в штаб-квартиру, и НАСА пришлось оправдываться, что мы ни сном ни духом не ведаем, что там уже почти сорок лет есть некий гравитационный объект. Мы всего лишь сделали вид, что взялись проверить данные на нашем оборудовании. Об этом Манн знал, но не предполагал, что дело примет настолько серьезный оборот. — Раз уж дело дошло до рассекречивания… Ребята закончили с проверкой данных индийской лаборатории как раз накануне моего отъезда. И, пока вы встречали Амелию и доктора Эдмундса, мы получили ответ с большой земли. Профессор сделал паузу, возвращаясь от доски к письменному столу. Он уселся в кресло и в упор, не мигая, посмотрел в лицо доктора Манна. — Теперь нам предельно ясно, что эта гравитационная аномалия — не планемо, не спутник, не астероид. С девяностодевятипроцентной вероятностью это кротовая нора — путь сквозь гиперпространство. И, как знать, быть может, и сквозь время тоже. Новости и в самом деле оказались из ряда вон выходящими. Манн прикусил щеку, чтобы не броситься в расспросы. Этого было делать категорически нельзя — профессор всё расскажет сам. — Да, профессор. — Как вы понимаете, доктор Манн, если есть дверь, то наша задача как учёных — понять, куда она ведет и как функционирует, и узнать, что же скрывается на той стороне. Дело ощутимо запахло новым проектом. Проектом планетарного, межпланетного, быть может — галактического масштаба. — В течение четырех месяцев почти три дюжины зондов будут направлены для всестороннего исследования окрестностей этой гравитационной аномалии, тридцать, оснащённых полным спектром оборудования, — пройдут прямо сквозь неё. Амбициозно, ничего не скажешь. — Никогда прежде человечество не выходило на столь дальние рубежи! Мы сможем погрузиться в гиперпространство — и своими глазами увидим, каково это. Волшебное ощущение причастности к чему-то поистине историческому, вечному охватило в общем довольно несентиментального доктора Манна. Профессор же, любитель и знаток классической поэзии, и сам был в некотором роде если не поэтом, то драматургом — прекрасным. Нарушив собственную эффектную паузу, он продолжил: — Разумеется, предстоит много работы… Заказ на партию зондов уже подписан на уровне Конгресса. Манн заметно оживился. Но некоторые вопросы требовали ответа немедленно. — И какие же цели будет преследовать проект? Мы с вами точно знаем, что правительство финансирует только жизненно важные исследования… Взгляд профессора стал жёстким. — Этот именно таков и есть, доктор Манн. Он отвел взгляд за спину Манна, туда, где за панорамными окнами шумел океан. — Это не просто исследовательская миссия. Расчёты ещё не завершены, но через два месяца я смогу дать точный ответ. Пока же мы с большой степенью вероятности предполагаем, что путешествие сквозь кротовую нору может привести нас к новым, потенциально обитаемым мирам. Профессор вновь сделал паузу, на этот раз — короткую, совсем не театральную. Скорее очень личную. — То, что уже изучено на этот момент, позволяет нам рассчитывать на положительный результат. Гравитационные аномалии, которые в обиходе называют «кротовыми норами», могут значительно сократить и само расстояние межпланетных и даже межзвездных перелетов, и их продолжительность, и соответственно объём ресурсов, потребных для обеспечения таких миссий. Земля умирает, доктор Манн. Нам пора найти себе новое место для жизни. Манн потёр переносицу, расправляя собравшуюся морщину. — Вы имеете в виду «корабль поколений»? Думается, это откуда-то из области научной фантастики… Погруженный в свои мысли, профессор медленно кивнул, всё ещё глядя в пространство. — Верно. Но есть и другой способ. Не обязательно пересаживать деревья, если хочешь сохранить лес. Достаточно высеять в новом, подходящем месте семена… — Но… Боюсь… — Если вы думаете о том же, о чем и я, доктор Манн, то вы правы. Мы не бессловесные растения, и, предполагаю, «лес» не одобрит таких решений. Нам предстоит очень сложная работа… И одна из сложностей, как вы понимаете, будет связана именно с этическим вопросом. Профессор указал взглядом на доску, испещрённую надписями, формулами и вычислениями. — Расчёты ещё далеко не окончены, друг мой. В наших общих интересах чтобы я завершил их как можно скорее. Но я не чудотворец… Мне неподвластны время и пространство. Перемещение ограниченной массы в пределах заданных пятимерных координат… Я боюсь упереться в недостаточность данных или наоборот, в бесконечное подмножество решений, которое обессмыслит всю цепочку формул. У всего есть предел — включая массу и объём, которые можно поднять с поверхности планеты Земля и переместить в произвольную точку Вселенной. — Значит, нам придется приблизиться к пределам возможного, так, профессор? — Я счастлив, что вы меня понимаете, доктор Манн. К сожалению, даже с Амелией я не могу поделиться всеми своими опасениями. Что и говорить, выглядела Амелия не слишком воодушевленной, когда выходила из кабинета не более четверти часа назад. Но Манн сомневался, что профессор обсуждал с дочерью то же самое, что и с ним. — Её разработки обретают новый смысл — теперь. Искусственная утроба, способная вырастить человеческий эмбрион до жизнеспособности… Пауза затянулась, а затем вкрадчивый и оттого пугающий голос профессора вывел Хью Манна из задумчивости. — Нам предстоит принять еще немало неприятных и непонятных окружающим решений, доктор Манн. Тот кивнул, но, скорее машинально, чем осознанно. Впервые в карьере он не мог предположить, куда клонит его руководитель. — Подумайте вот о чем. Возможно — повторю, возможно! — мы обнаружим обитаемые миры уже в совсем скором будущем. И, в этом случае, не придется ли нам самим стать первыми жертвами собственных решений…

***

— Здесь, в пустошах, не выжить, если нет головы на плечах да рук, растущих из плеч. — Это верно. Купер, приложив руку козырьком к бровям, окинул взглядом свои новые владения. Ещё года не прошло, как они переехали на эту ферму, перезимовали — тяжело, уставая до синевы в глазах от непривычной работы. С постоянными простудами — сквозняки на старенькой ферме гуляли во все стороны, а зима выдалась холодная. Дональд, его тесть, рано постарел: седина, глубокие морщины… Хотя не так уж много ему было лет. Только вот время было такое — приходилось привыкать и приспосабливаться. Потому что прежний мир со всеми его иллюзиями — рухнул. Пустоши. С тех пор как государственные корпорации ушли из округи, потом из штата, эти земли по-другому и не называли. Пустая, выморочная, серая земля. — Тебе много что предстоит сделать, молодой человек… Купер не ответил — он и сам знал, что Дональд прав. И был признателен ему — потому что вот уж у кого было право негодовать по поводу решения Купера уйти в никуда, начать жизнь заново, обрекая на неопределенность и стесненное существование его, Дональда, дочь и внука, — но тот не просто не осудил… Поддержал. Молчаливо, этим его вечно суровым выражением на рано постаревшем лице, со скептической морщиной — поперек лба. Откуда-то из глубины дома донесся оглушительный рёв — изображая ревущий мотор истребителя, мимо Купера и Дональда промчался Том, сжимая в руках модель самолёта. Сбежав с крыльца, мальчик скрылся за поворотом дома, туда, где Эрин развешивала белье после стирки — она что-то мурлыкала себе под нос, и её тихий голос изредка приносило тёплым вечерним ветром. Начинать жизнь с самого нуля, почти без ничего, с «волчьим билетом» — задачка не из легких даже для одиночки. Но Эрин, опустив ресницы, тихо и оттого еще более торжественно сразу объявила, что готова ко всему. Вообще ко всему. — Не припомню, чтобы я просил вас о помощи. — Брось хорохориться, — вполголоса оборвал его Дональд, приподнимая бровь и прищуривая один глаз. — Ты у нас самый умный, да, кто же спорит. Только эта земля ошибок не прощает, Куп. Старик отвернулся, что-то хмыкнул и исчез за сетчатой дверью. Из кухни донёсся аромат свежеприготовленного рагу: мясо да бобы, овощей по минимуму. Спокойный апрельский вечер разливался над пустыми, тёмными полями. Лёгкий ветерок гонял пыль по подъездной дорожке — из гравия, как и все дороги в этих краях. Теперь, когда ушли корпорации, и люди вновь осваивали опустошенную землю, давалось это тяжким трудом. — Том! Сын, всё ещё сжимая игрушку в руке, показался на крыльце. — Сходи-ка помоги дедушке накрывать на стол, а я пойду взгляну, как там мама. Тот кивнул с готовностью — ему очень льстило, когда родители давали ему «взрослые» поручения, — положил самолёт на старый морозильный ящик, давно сломанный, постучал башмаками перед дверью, затянутой москитной сеткой — стряхивая пыль. Эрин, перекинув через плечо пышный хвост рыжеватых волос, улыбнулась мужу. — Мы уже ужинаем? Вместо ответа Купер отобрал у дорогой супруги остатки влажных жгутов — у стиральной машины плохо работал отжим. Сушильную машину нужно было или срочно чинить — или мечтать о новой. Повернувшись к натянутой примерно на уровне глаз проволоке, он продолжал развешивать тяжелые простыни. Эрин, скрестив руки на груди, наблюдала. Она уже вполне успела познакомиться и ощутить на себе, каково это — жить на земле. Понимала, что это не просто этап — это навсегда. И между «просто жить» или «постараться быть счастливыми» она однозначно выбирала второе. Порывистый ветер трепал только что вывешенное бельё, и Эрин развернулась в ту сторону, откуда он дул, поднеся ладонь козырьком ко лбу. — Ты только взгляни… — А? — но по тону Эрин Купер уже догадался, что происходит что-то странное. И страшное. На горизонте, к юго-западу, на фоне потемневшего неба высилась громада, которую сначала он принял за светло-серые скалы. Но иллюзия быстро прошла, так как эта «гряда» не стояла на месте, она надвигалась прямо на них, волновалась, как цунами, приобретая постепенно из серого желтовато-терракотовый цвет. — Что это?.. — Не могу сказать точно, — Купер, понимая, что для паники самое время, не сводил взгляда с пугающего горизонта. — Но похоже на самую настоящую пыльную бурю. В дом! Быстро! Эрин, бледнея на глазах, бросилась к задней двери — попутно призывая Дональда и Тома. Купер, обогнув веранду, по дороге к машине, успел опустить оконные рамы, все, которые попались по дороге. К счастью, никого не встретил: вероятно, и тесть, и сын уже были под надежной опекой Эрин. Он успел загнать автомобиль под навес. Внедорожник, конечно, был не из новых, зато надёжный и нетребовательный к ландшафту — то, что надо для работы на земле. Но всё равно будет жаль, если непогода каким-либо образом повредит его — о пыльных бурях вековой давности в этих краях ходили самые мрачные легенды. Поэтому лучше всего было перестраховаться. Конечно, эти старые и дребезжащие оконные рамы не уберегут от потока пыли. Выскочив из машины и захлопнув дверь, Купер под порывами ветра устремился к дому, прикидывая, что можно использовать для дополнительной защиты. Респираторы. Но найдётся ли нужное количество? Пылевые экраны. Ставни на окна, которые можно запирать изнутри. Или снаружи… Полезная штука… Небо быстро заволакивало мутной пеленой. Он едва успел заскочить внутрь, как первые волны пыльного цунами накрыли старую ферму. В доме стало темно, как в глубоких сумерках — поэтому в гостиной, где Эрин уже успела занавесить окна одеялами, зажгли лампы на аккумуляторах. Дональд даже головы не поднял, когда Купер, изрядно посыпанный пылью и песком, ввалился в дом, он читал Тому что-то вслух, стараясь завладеть его вниманием и отвлечь от происходящего за окнами. Эрин, чуть отодвинув край одеяла, смотрела наружу. — Ничего не видно… Пойдёмте ужинать, а потом я сама дочитаю Тому сказку. Верно, Томми? Дональд, подслеповато щурясь, отложил книгу. Света тусклых ламп было явно недостаточно для чтения, но электричество отключилось почти сразу: под натиском ветра провода не выдержали, и старенький генератор в подвале остался единственным источником энергии до окончания непогоды. — Идёмте, молодой человек, не стоит перечить вашей матушке, — и, поднявшись с кресла, протянул внуку ладонь, приглашая к столу. Том обхватил ее и, не расставаясь с маленьким самолётом, направился вслед за дедом. После ужина и после того, как Эрин уложила Тома спать, дочитав ему начатую сказку, потом еще одну, и еще, стало ясно, что непогода, если и прекратится, то не ранее как к утру. Телефонные линии тоже не работали. Ферма оказалась в положении маленького изолированного островка в сплошном пыльном море и наступающей ночи. С первыми лучами рассвета на заметенной серой пылью подъездной дороге показался автомобиль ближайшего соседа Куперов — Хамфри Нельсона. Он, лавируя меж высоких наносов и поднимая столбы пыли, подъехал к самому крыльцу, вышел из машины, стянул с лица повязку и окликнул соседей своим зычным басом: — Эй! Есть кто живой? — Есть… Сетчатая москитная сетка распахнулась, осыпаясь серыми клочьями, и Нельсон закашлялся. На пороге стоял сам Купер, явно не сомкнувший ночью глаз. — Славно. Мы с Бобби кое-чего привезли вам… Эй, Боб, просыпайся, — рыкнул он на сына, и Нельсон-младший, фунтов на сорок постройнее папаши, деловито выбрался со своего места и направился к багажнику. — Ничего особенного, — ворчливо пояснил Нельсон, — Топливо, питьевая вода, немного продуктов. Окружная служба сообщила по рации, что линии будут чинить минимум сутки. Так что пригодится. — Эй, я что-то могу… — Не беспокойся об этом, приятель. Раз такие дела, — Нельсон обвел рукой серо-желтый пейзаж, — мы все в одном корыте плывём, нет разве? Купер кивнул. Нельсон прав. Выживать и в самом деле легче было вместе.

***

— Вы понимаете меня? Бесстрастный взгляд профессора словно пробирал Манна до костей. О, да, он понимал. — Наука — это рациональность. Здравый смысл. Мы вынуждены будем пожертвовать всем, что мы знаем и любим. Собой. Ради далекой, быть может, призрачной перспективы — нового дома среди звезд. Как вы думаете, доктор Манн, сколько человек из ста согласятся на такую авантюру? Он повернулся и медленно побрел вдоль книжных шкафов — к окнам. Ночная тьма окутывала маленький остров, и далекий океан шумел только ему ведомыми напевами. Профессор Брэнд трудился не покладая рук — не выходя из кабинета, — сутками напролет. Времени оставалось все меньше; данные, которые получали орбитальные телескопы с автоматической ретрансляционной станции на орбите Сатурна, накапливались, и уже даже по этим отрывочным сведениям можно было предположить наличие светил с потенциально обитаемыми планетами на той стороне. Это значило, что вычисления, необходимые для вывода на дистанцию малых управляемых человеком кораблей, могли потребоваться в любую минуту — и профессор спешил. Строгая секретность была основным требованием, и только Манн, как пользующийся безусловным доверием первого лица Исследовательского центра, был посвящен во все планы и перипетии. Ему постоянно хотелось спросить — неужели профессор, говоря о жертвенности, имел в виду прежде всего себя? Правда, в последнее время тот избегал заговаривать о младшем сыне, да и Амелия удостаивалась внимания только в порядке рабочего взаимодействия. Подвиг или малодушие, спрашивал себя Манн. Он уже успел узнать — окольными путями, конечно, — что Майкл, младший из детей профессора, по совету кого-то из друзей присоединился к корпусу морской пехоты, одному из немногих, которые еще комплектовались как машинами, так и людьми. Зная, как профессор Брэнд был настроен по отношению к военным, в особенности после того, как вскрылось, что патоген был разработан в одной из секретных военных лабораторий… Думается, это и стало причиной размолвки отца и дочери. Но если ставки станут слишком высоки — а они, Манн не сомневался, станут — то сумеет ли старик без лишних эмоций вычеркнуть из планов спасения человечества собственных детей? Занятные мысли, однако пока еще рано было уделять этому внимание. На тот момент они все были одной лодке, и надежда на спасение в новом мире всё ещё оставалась призрачнее некуда. Подвиг или малодушие… — Мы обязаны отказаться от тех условностей, которыми цивилизация за последние пару-тройку тысяч лет сковала наш вид. Мы не сможем сделать и шагу вперёд, не мысля не как отдельные личности, но как представители вида. Профессор остановился напротив окна и вгляделся в темноту. — Мы эгоистичны. Наши привязанности делают нас эгоистичными. Мы не способны отринуть от себя самых близких, чтобы задуматься о спасении всех — всех, кто будет. Значит, младшему не повезло. Ну а что насчет Амелии? Сможет ли её профессор «отринуть» так же легко?.. Пальцы профессора оставили на стекле чуть запотевший контур. — «Не уходи смиренно в сумрак вечной тьмы»… Вы ведь знаете эти строки, верно, доктор Манн? Сейчас, когда наш мир обречён, мы обязаны бороться за будущее — пусть не нас самих и не наших детей. Но за саму возможность это будущее получить… Подвиг и малодушие — удивительным образом соединившиеся, выросшие из одного корня и уживающиеся в одном понятии, в одной фразе. Чистый рационализм. Сияние чистой логики. Манн тоже поднялся из кресла. Рассматривая издали доску, он обратил внимание, что освободилась целая секция. — Для чего это, сэр? Профессор Брэнд, отвернувшись от окна, теперь смерил взглядом самого Манна. — Завтра утром штаб-квартира НАСА пришлет обобщенные данные по всем отправленным внутрь кротовой норы зондам. Это значит, что не позднее, чем следующим утром, у меня должно быть решение гравитационного уравнения. Он криво усмехнулся. — Следующий этап — корабли, управляемые человеком. За которыми дело не станет: их уже производят на переоборудованных конвейерах, где раньше изготавливали боевые машины, в частности, морскую пехоту. Знаете, эти неуклюжие параллелепипеды… Но у меня нет причин сомневаться в потенциале этого производства. Корабли будут готовы к нужному сроку в необходимых количествах — и поэтому нам тоже нужно быть готовыми… Доктор Манн уловил что-то… скользкое. Лёгкий непонятный оттенок в интонациях. Он сначала и не сообразил, что именно происходит. Но, сопоставив одно с другим… Старик лжёт! Разумеется, задачка уже решена — иначе никакие корабли бы и не строились… Пустое место на доске — всего лишь для расчётов, сколько именно их потребуется. — Значит, решение уже найдено? — Доктор Манн пошел ва-банк. — От вас ничего не скроешь. Я горжусь тем, что выбрал вас когда-то своим ассистентом, — профессор одобрительно улыбнулся. — Но это открытие — вы должны меня понять, — так и останется за дверями этого кабинета. За надёжно закрытыми дверями, если так вам будет понятнее. Для верности профессор оглядел плотно запертые двойные двери его владений, из сплошного массива, украшенные затейливой резьбой и антикварными ручками из латуни. За такими впору прятать самые надежные секреты. — Да, сэр, предельно. — Эта шлюпка отправится с тонущего корабля налегке, без цепляющихся за нее рук и громких проклятий вслед. Ни мне, ни вам в ней места не будет. Вы готовы с этим примириться? И оградить окружающих от совершенно не нужных им душевных терзаний? — Без сомнений, профессор. Манн даже не поверил, что ему так легко далась эта крохотная невинная ложь. — Похвально. — Сэр, но как же… Амелия?.. Тяжелый вздох донесся до слуха доктора Манна. Усталый и обречённый. — Я знал, что вы спросите. Мне придётся принять и это — что не всем женщинам и детям найдется место в этой спасательной шлюпке. В том числе и моим близким. Тем не менее, я не вправе отобрать у них надежду. Вы же видите, окончательного решения всё ещё нет, — профессор указал взглядом на пустую секцию доски. — Пусть верят в то, что рано или поздно я смогу найти формулу для ковчега, способного увезти отсюда всех. Он умолк, погружаясь в размышления. В невёселые, надо думать. — Да, всех… — повторил профессор, — ну а пока Амелия будет работать над вверенной ей биологической программой, которая в будущем станет частью нашего глобального проекта. — И вы не скажете ей? Профессор как-то странно посмотрел на Манна, со смесью жалости и понимания. Манн тут же осознал свою ошибку и саму глупость вопроса. — Обречённые, не ведающие надежды на спасение, не смогут трудиться во благо будущего. Во благо всего человечества.

***

— Как вы его назовёте? — спросил Дональд, доедая овощное рагу и бросая короткий взгляд на чуть округлившийся живот Эрин. Она как раз подошла забрать тарелку и, склонившись, заговорщицки улыбнулась. — Мёрфи. Дональд сделал вид что ничуть не польщён. Но вслух, конечно, ворчливо заметил: — А если это будет девочка? — Мёрфи, — все так же утвердительно кивнул теперь уже Купер. Дональд огорченно цокнул языком. Это был самый настоящий заговор! — Но это же не имя для девочки! Что за странный выбор? — Па! — призвала Эрин отца к порядку. — Прости, дочь, я к старости стал ворчливым и непонимающим. Ну скажите на милость, вы разве не слышали о законе Мёрфи? — Слышали, — подтвердил Купер, накрывая стакан с недопитой водой чистой салфеткой. — И? — Закон Мёрфи, сами знаете, равно закон подлости. Если что-то может пойти не так, оно именно так — вернее, не так, — и пойдет. Купер рассмеялся. Эрин, усаживаясь рядом, откупорила плотно притертую пробку и налила воды уже себе. — Па, закон Мёрфи вовсе не значит, что должно произойти что-то плохое. Это всего лишь значит, что то, что должно произойти, — произойдет. — Разве это хорошо? И кому в голову пришла такая идея? Купер и Эрин переглянулись. Дональд, впрочем, и так понимал, что внятного ответа не получит. — Положить тебе еще добавки? — Да, пожалуйста.— Дональд наблюдал, как Эрин переворачивает тарелку и наполняет её ароматными овощами с мясным соусом. Ферма, когда-то оказавшаяся маленьким изолированным островком в пыльном море, теперь стала неприступной крепостью: запас воды и продуктов, генераторы, новые фонари. Респираторы рядом с каждым выходом — на всякий случай. Внешние ставни на первом этаже, конечно, не красили фасад, но тут уж было не до декора: климат менял образ мышления людей. Осушение и обеднение почв, пустая безлесая земля, открытая всем ветрам — и в результате — неожиданные и сильные пылевые фронты, набрасывающиеся на поселения и поля, в считанные минуты заносящие серыми сугробами дороги, автомобили, постройки. Пыль, пыль была везде, забивалась в мельчайшие щели, в одежду, скрипела на зубах, попадала в глаза. В доме, несмотря на тщательную уборку, пыль скапливалась во всех углах, и посуду невозможно было оставить так, чтобы на ней не образовывался тонкий серый слой за какие-нибудь четверть часа. Подросший и вытянувшийся Том, уже вовсю гоняющий с местной детворой по округе, да так, что родителям порой было его не дозваться к обеду или к ужину, тоже не казался воодушевленным новостью. — Братья — это не так уж плохо, молодой человек, — пояснял ему Дональд, видимо, уже смирившийся с именем для своего второго внука. — Его поселят в мою комнату, и я больше не смогу там строить ракету, — серьезно и доверительно ответил ему Том. — Нет, конечно, с чего ты взял такое? Никто не сможет помешать тебе строить ракеты. Хоть в комнате, хоть на заднем дворе… — Билли Патерсон говорит, что, когда у него появился брат, родители стали любить его меньше. Эрин приобняла сына, легко чмокнув его в макушку. — Мы так с тобой никогда не поступим. Обещаю. Родителям легко было говорить… Но Том-то уже был почти взрослый, и понимал, что Билли Патерсон — вовсе не лгунишка какой… — Если пожелаешь, ты можешь достроить свою ракету в гостиной, — торжественно пообещал сыну Купер. — Или в гараже. Его всё еще мучило раскаяние. Совсем недавно класс Тома писал сочинения о том, кем дети мечтают стать, когда вырастут. Том получил за свое сочинение первый приз, а его отец — ощутимый укол совести. Том мечтал стать пилотом. Быть может, второй ребенок, который родится уже здесь, в Колорадо, не будет испытывать иллюзий, привыкнет с младенчества к жизни на земле… Нужно привыкать, если хочешь выжить. По крайней мере, сам Купер и Эрин приложат все усилия. Только вот… тот самый «закон Мёрфи»… Дональд от всего сердца похвалил ужин. Рагу у Эрин всегда выходило чудное, овощи они давно выращивали сами — едва ли Купер мог такое представить два с половиной года назад, когда он довольно обречённо осматривал новоприобретённые земли, тянувшиеся от горизонта до горизонта. Несчастье грянуло в прошлом году — у всех соседей случился чудовищный неурожай пшеницы. Какая-то погань, зараза, поразила всходы — и они засыхали, не дорастая даже до колена. Ни о каком урожае и речи не было. Комиссия из национального центра по исследованиям заболеваний растений прибыла весьма и весьма оперативно, ученые в специальных защитных костюмах обработали периметр посевов какой-то химической дрянью, а что сами не успели — раздали местным фермерам с исчерпывающей инструкцией, что да как. Все до одного ростка надлежало сжечь — и чудовищные костры полыхали на полях до самого дня благодарения. На следующий год пшеницу уже никто не сеял. Поэтому кукурузных хлеб — пышный, желтоватый, чуть сладкий, — быстро вытеснил другие виды со столов. Менялись уклад жизни и привычки людей. Сама жизнь неумолимо менялась.

***

— Добро пожаловать домой, малышка… Завернутый в одеяльце сверток очень внимательно и недобро смотрел на собственного деда. Дональд лучился радостью, всеми ее оттенками и, возможно, не в последнюю очередь смущал новорожденную внучку. Глаза, надо сказать, у них были совершенно одинакового оттенка — ясного синего ирландского неба. — Мерфи? — Дональд не нашел ничего лучше, чем у самой же девочки, которой не было и нескольких часов от роду, уточнить. Окна, все еще закрытые противопылевыми ставнями, уже пропускали в щели яркий солнечный свет: фронт прошел мимо, и мир снова стал прекрасен. — Совершенно верно, — подтвердил Купер, разливая по низким стаканам бурбон из старых припасов. Доктор Энсон как раз закончил свою работу, собираясь вернуться в окружную больницу. — Вы очень вовремя позвонили, сэр. Еще немного — и я бы не успел до начала всего этого светопреставления. Миссис Купер в порядке, юная мисс Купер — тоже, — доктор улыбнулся девочке. — Но я советовал бы Эрин приехать в следующем месяце на осмотр. Она, конечно, говорит, что чувствует себя хорошо, но я предпочитаю знать точно. Купер насторожился и пообещал доктору проследить за этим. Несколько раз за время беременности Эрин жаловалась на головокружения и головные боли. На предложение поговорить об этом с доктором Энсоном или с врачами окружной клиники она только отмахивалась, предполагая, что после рождения малышки все пройдет. Попрощавшись, доктор покинул их — наконец пыль улеглась, и путь был свободен. Ребенка устроили в крохотной колыбели рядом с только что уснувшей Эрин. — Дональд, малютка похожа на вас… — Это комплимент или нет?.. Если бы ты знал Салли-Энн, молодой человек, ты бы так не говорил. А вы все-таки решили остановиться на Мерфи?

***

— Все в сборе? — Доктор Эдмундс и доктор Брэнд, сэр… Вторая часть не была произнесена вслух, но и так было понятно, что они оставались единственными, кто не успел к началу этого чрезвычайно важного для всей Исследовательской группы брифинга. Профессор передернул плечами. Он так и не привык еще к тому, что Амелия теперь тоже титулуется по-новому. Группа, расположившаяся на креслах, стульях, скамьях прямо в кабинете профессора за неимением конференц-зала, ждала двоих опаздывающих. Доктор Манн нетерпеливо поглядывал на дверь. У него были кое-какие подозрения, но он предусмотрительно пока ни с кем ими не делился. И если… Створка тяжелой двери распахнулась, и в полутемное помещение вошла Амелия, а прямо следом за ней — любезно пропустивший ее Вольф Эдмундс. Едва заметно вскинув брови и выдохнув, Манн доложил профессору, что можно начинать. Несмотря на то, что они заняли места на достаточном удалении друг от друга и ни разу не обменялись ни взглядом, отчего-то Манну стало ясно, как день, что у этих двоих что-то есть. И, вероятно, не только ему. Надо бы предупредить, чтобы были осторожнее… На светлом проекционном экране первым показалось изображение трехмерной проекции кротовой норы, той самой, которая не так давно была обнаружена рядом с орбитой Сатурна. Регламент здесь не слишком-то соблюдался, поэтому профессор начал без обиняков. — Леди и джентльмены, я скажу всего несколько слов, дальше вместо меня выступит наш незаменимый доктор Хью Манн, не сомневаюсь, что у него получится лучше — не мне отравлять ваши мечты о космосе стариковским брюзжанием. Тем не менее, — он обвел взглядом аудиторию, — считаю своим долгом напомнить, сколь важная миссия на нас возложена. Не просто новый дом для человечества, но нечто… много большее! Надежда на будущее — вот то, что могут принести наши исследования людям. Поэтому, господа, я ожидаю, что вы приложите все усилия, чтобы исследования наши завершились с наибольшим успехом… и в кратчайший срок. Прошу вас, доктор Манн, огласите всем те новости, которые, как принято было в старину выражаться, жгут мне язык, но предоставляю вам эту возможность. Манн, никуда не двигаясь с места, просто зная, что на него теперь устремлены все взгляды, скромно улыбнулся. — Это верно, ребята, новости просто потрясающие. Начну с главной. Три с половиной месяца назад на орбите Сатурна наконец была развернута мобильная лаборатория с ретрансляторами и сорока исследовательскими модулями на борту. Тридцать из них были направлены прямо в координаты гравитационной аномалии, которую мы с вами знаем как кротовую нору. Манн сделал указующий жест на светло-голубой экран со спроецированным на него изображением. — Около десятка не смогли ее преодолеть. Мы не можем сказать, с чем именно связан отрицательный результат: конструктивные недоработки, специфика орбиты, фаза вращения аномалии… Тем не менее, две трети из отправленных автоматических модулей преодолели гиперпространство и сумели выйти из него в заданных координатах. Профессор Брэнд позволил себе легкую усмешку. Никто, кроме Манна, не обратил на нее внимания. После некоторой паузы Манн продолжил: — Двенадцать из этих счастливчиков оказались еще и победителями — они обнаружили и зафиксировали месторасположение потенциально обитаемых миров. Оставшиеся модули перепрограммированы таким образом, чтобы изучать географию этого участка Вселенной, нанося на звездные карты все, что смогут обнаружить. Профессор не ошибся, когда сказал, что такая новость буквально прожигает изнутри, и я очень счастлив, что наша работа оказалась настолько результативной. Однако это открытие также означает, что нам предстоит… С легкой улыбкой на устах доктор Манн оглядел всех собравшихся. — Нам предстоит титанический труд по достижению этих планет. Мы пока очень мало знаем о том, что собой представляет этот участок пространства и времени, с которым Солнечную систему связала кротовая нора. Тридцать восемь лет назад появилась буквально у нас под носом… Манн нажал на кнопку переключения слайдов на пульте, и новая картинка осветила лица присутствующих лилово-серым. Две планеты, связанные ярким следом от космического аппарата и надпись внизу. — Новая исследовательская миссия — «Лазарь». Древняя притча о воскресении из мертвых: вы ее знаете из текстов священных писаний. Для нас же она важна, поскольку позволит людям найти новые обитаемые миры, освоить их и переместить население нашей планеты, спасая от гибели. Библейские аллюзии вовсе не были лишними, понятия тотальной войны, голода, эпидемий вплоть до массовых вымираний больше не казались уделом суеверных людей и религиоведов. Возможно, и в этом был смысл: надежда на воскрешение из мертвых. Вновь смена картинки. Корабль, состоящий из двенадцати модулей-рейнджеров, впечатляюще огромный на фоне маленького Сатурна, затерявшегося где-то вдалеке. — Сути проекта в отправке к потенциально обитаемым планетам, управляемых человеком аппаратов. По одному на каждую планету. У всех — совершенно разные показатели потенциального поддержания биологической жизни, разные условия, удаленность от светил… Спускаемые аппараты оснащены достаточным на два года запасом выживаемости астронавта. — Доктор Манн, — поднял руку кто-то из первого ряда слушающих, — а почему не роботы?.. Ведь модули-дроны сумели отыскать эти миры. Для более сложных задач — более сложные машины. — Это был первый вопрос, которым я задался, доктор Ромилли. Спасибо вам за него. Ответ на него сложнее, чем может показаться. Видите ли, не исключено, что данные, полученные с автоматических модулей, которые первично обследовали дальнюю звездную систему, не претерпели каких-либо изменений или искажений. Мы не можем полагаться на машины еще и по причине возможных скрытых конструктивных недостатков: все знают, например, что в последнее время морская пехота роботов не в чести, так как их непредсказуемые блоки управления… Впрочем, не мне вам рассказывать. Первая партия списанных на днях поступила в распоряжение НАСА. И, последнее, самое главное, — машины не могут ориентироваться в изменяющихся условиях, не умеют импровизировать. Боюсь, я не до конца понятно излагаю, но пресловутый человеческий фактор, к которому мы относимся с таким негативом, не всегда является негативным. Вспомните про закон Мёрфи, не просчитываемый никакой логикой или алгоритмами. — А если, — голос Амелии раздался в повисшей паузе, — если случится так, что данные ошибочны, и планета непригодна к высадке, что условия там враждебны всему живому и даже механическому? — Спасибо за вопрос, доктор Брэнд… — начал было Манн, но профессор поднял ладонь кверху, призывая к тишине. — Позвольте мне ответить на него. Публика вновь переключила внимание на Джона Брэнда. — Мы с вами прошли долгий и тернистый путь, господа. Теперь мы видим, ясно видим, что он имеет свою конечную точку — в одном или нескольких из этих новых миров. И на этом отрезке пути есть или будут те, кто захотят приблизить момент спасения человечества. Пусть и самой высокой ценой. Это будут выдающиеся люди, кто сможет перешагнуть через собственное «я» и выстоять в схватке с самой смертью. — Верно, сэр. Ничто не имеет значения. Ничто, кроме надежды. Поэтому, — поддержал его Манн, — я и стану первым из добровольцев.

***

Нет, доктор Манн не чувствовал себя ни задетым, ни хоть в какой-то степени обиженным. Да, когда-то в самом начале его карьеры, когда Манн только пришел под руководство Джона Брэнда со своими университетскими разработками, еще совсем «зеленый», не имеющий ни практической сметки, ни академического опыта, Амелия смотрела на него снизу вверх, с восхищением. Кто-то в кулуарах шутил, беззлобно, разумеется, что только такой паладин науки, как доктор Манн, может претендовать на руку и сердце принцессы. Шуточка была из глупейших, особенно учитывая, что старик Брэнд собственную дочь ничем из окружающих не выделял, привилегиями не облекал, и ни в каком разе Амелия на ее высочество не тянула, работая наравне со всеми в группе, а зачастую и больше, будучи полностью увлеченной своей биологической программой. Быстро установившиеся доверительные отношения между Вольфом Эдмундсом и Амелией Манн не считал чем-то из ряда вон выходящим; служебные романы разной степени длительности и серьезности то и дело встречались, ничего серьезного, на что бы следовало обратить внимание. Если бы это был просто роман, интрижка, то доктор Манн и ухом бы не повел. Он прекрасно знал Вольфа, и популярность, которой он пользовался в среде студенток всех курсов, посетительниц его семинаров, кроме того — не связанных прочими обязательствами коллег женского пола и просто женщин, свободных для ни к чему не обязывающего разговора и пары танцев в пятницу вечером. Являлось ли строгое разделение работы и личной жизни характерной чертой семейного воспитания Брэндов или нет, Манн не знал, однако Амелия ни разу не выказала, по крайней мере — открыто какого-либо интереса к доктору Эдмундсу, который бы превосходил обыкновенную каждодневную любезность. Но чувствовалось в этом что-то более глубоко задевающее. Ценное, и потому упрятанное подальше от посторонних глаз. Даже от самых наблюдательных, пытливых и с виду вполне благожелательно настроенных. Поэтому доктор Манн чувствовал себя уязвленным по другой причине: он, привыкший глубоко и тщательно прятать чувства и переживания, заботясь прежде всего об амбициях и достижениях, оказался грубо обставлен в этом плане по очкам Амелией Брэнд и, что еще хуже, Вольфом Эдмундсом. Это было, пожалуй, болезненно — но не настолько, чтобы тратить много сил и времени на размышления. У доктора Манна масса других дел, сущая тьма… …Их никогда не видели вместе. На рабочих местах появлялись порознь, разъезжались в разное время, хоть поздно, хоть рано, но не вдвоем. Нет, Манн вовсе не шпионил — у него никогда не было такой привычки. Он просто был от природы наблюдательным. Это было любопытно. Долгий полет к неизвестным планетам может занять непрогнозируемо долгое время. Сами эти миры могут оказаться враждебными до полного и мгновенного уничтожения астронавта миссии «Лазарь» — он может не успеть даже произнести ни звука на прощанье. Что от него останется? Грустное воспоминание? Этот индивид, решивший отказаться от всего земного, от связей, от предубеждений, от надежды на выживание и спасение — ради всего человечества, — не может отсечь себя от социума полностью. Родители, дети, родные и друзья… Разве все они не формируют устойчивую сеть, требующую выживания во что бы то ни было? А романтическая связь? Какова ее роль? Насколько возможно отказаться от глубокой привязанности к какому-то конкретному человеку? И, если это все же можно сделать, пусть высокой ценой, то какова вероятность, что и этот, второй человек точно так же пожелает избавиться от этой самой связи? Если на кону стоит спасение вида. Чего будет стоить отпустить в неведомое, скажем, собственного ребенка?.. Или супруга? Подбор добровольцев для миссии «Лазарь» подразумевал этот неоглашаемый пункт, непременное условие. Отсутствие всяких официальных и неофициальных связей и привязанностей. Маленький пункт в огромном договоре, по которому астронавты вручали свою жизнь бездушному рациональному богу-из-машины. Лучшие из лучших. Двенадцать. Было в этой предначертанности что-то от античных человеческих жертвоприношений. Год быть воплощением божества на земле, принимать почести, самые дорогие одежды, оружие, несметные богатства, красивейших женщин, чтобы утратить все это — в один миг, когда над обнаженной грудью, окрашенной охрой, взметнется обсидиановый нож и живое горячее сердце забьется в обагренных кровью руках жреца. И все-таки доктор Манн предпочитал более поздние эзотерические тексты. Хотя бы потому что библейский Лазарь воскрес из мертвых. Но легко ли ему было умирать перед этим, и вернулся ли он в мир людей — прежним? Уникальный опыт, которым и поделиться-то не с кем, потому что мало кому удавалось выбраться с того света, чтобы послушать с пониманием. Почти черный океан утихал на рассвете, под светлеющей полоской зари, и Манн, вновь проведший всю ночь за расчетами, жадно и голодно впивался в него взглядом. В свободную, открытую всем ветрам стихию, непредсказуемую и страшную в сильнейший шторм до тихого мелководья пляжей с золотистым или розоватым песком. Океан уже не мог им помочь — погибало все большее число видов, уменьшение разнообразия флоры и фауны было сопоставимо с масштабами массовых вымираний… Люди отравили землю, воздух и воду — и вот теперь искали новый мир. Звезды во все еще темном небе понемногу гасли. Среди них тоже не было ответов на мучившие извечные вопросы. Кто на Земле будет вообще рад принимать такие решения?.. Возможно, если бы выбор был, то и сам доктор Хью Манн отказался бы от этого бремени. Значит, Вольф и Амелия… Если профессор Брэнд, непререкаемый авторитет в вопросах контроля над эмоциями, сможет преподать предметный урок и отправит собственную дочь в темные глубины космоса, — вот тогда и посмотрим. Манн потер подбородок указательным пальцем. Первые несколько сот файлов идеальных кандидатов уже были загружены в систему отбора, он ведь сам проследил за этим. Посмотрим, Вольф, что ты скажешь, когда нужно будет выбирать, чем пожертвовать, — ради будущего…

***

— Все, что правительство могло себе позволить, значит… Загнать их в дыру в земле — прекрасная идея. Восхитительная. Остров посреди океана остался в прошлом: миссия «Лазарь» перебазировалась в центральную часть США, к пусковым установкам, перестроенных из древних ракетных комплексов. Вместо свободы и силы бескрайнего океана вокруг было сплошное море пыли — с периодическими пыльными же бурями. — Профессор, надо думать, будет очень скучать по своему кабинету. — Не забывай, что он теперь руководитель агентства. — От НАСА остались лоскутки былого величия. Да и к чему окна, если за ними все равно эта дикая пустошь. Вольф Эдмундс с тоской огляделся. Он уже бывал здесь — во время предварительного осмотра, но переезд, со всеми наработками, оборудованием, библиотекой… Манн на соседнем с водителем месте крепко нервничал — и нервировал самого Эдмундса. Грузовая колонна давно уже ушла вперед, и теперь пустынное шоссе — в никуда, — стелилось черной лентой до самого горизонта. Кабинет без окон… Наверное, в нынешних условиях это все равно была заслуженная и выстраданная победа — выдранный из федеральной глотки кусок финансирования. Джон Брэнд, хоть и с пониманием относился к передислокации, а уже тем более — к кадровым перестановкам, но не скрывал, что ему будет не по себе без роскошного вида на океан и маленького острова у берегов Калифорнии. — Поверь, сейчас там гораздо приятнее находиться, чем в наш первый приезд. — Да? Можно представить. По сравнению с некоторыми программами мы процветаем, хоть и работаем не с самыми передовыми технологиями… Да уж, здравоохранение и образование и четверти сравнимого финансирования не удостаивались. — Ты имеешь в виду этих железяк — бывших военных? — Бывших военных не бывает, Вольф, ты сам знаешь. Впрочем, совсем скоро первые рейнджеры будут здесь — тогда мы будем иметь дело и с людьми. Профессор Брэнд занят поиском тех, кто не был бы ему лично противен и кто пожелает обучить будущих «лазарей» обращению с этими летательными аппаратами не только на тренажерах. — Сомнительное предприятие. Но я не стану оспаривать его решение — сначала эти пилоты должны «обкатать» рейнджеры в паре с машинами. Тогда и посмотрим на эффективность и людей, и машин. Эдмундс снова посмотрел на дорогу, будто чего-то ждал. Крыша автомобиля раскалилась, и Манн чувствовал, как даже сквозь потолок беспощадное солнце прокаливает металл насквозь. Губы пересохли, остро захотелось пить. —- А где Амелия? — будто невзначай поинтересовался он, ослабляя узел галстука. — Думаю, уже на месте. Она прибыла с первой партией оборудования. Наверняка, — Эдмундс сделал паузу, — уже успела освоиться. Двигатель заработал, и машина медленно тронулась к горизонту, плывущему в жарком мареве. Бескрайняя пустыня, изредка пересеченная красноватыми скалами, напоминала марсианские пейзажи из картинок научно-фантастических журналов. — Как идет работа с подбором кандидатов? — спросил Эдмундс, опуская на нос солнцезащитные очки, которые очень слабо помогали в раскаленной добела пустыне. — Из отобранных на этот момент — около тысячи человек. Несколько десятков анонимных заявок. Комплектование займет еще пару месяцев, а потом — добро пожаловать на полигон и на стартовую площадку. Останется всего двенадцать «выживших», док. — У тебя безусловное преимущество, Хью, — почти равнодушно констатировал Вольф Эдмундс, — вождя из племени точно не выгонят. Манн в ответ кривовато усмехнулся, отводя взгляд. Дорога дала плавный поворот чуть севернее. До Гранд-Лейк оставалось еще добрая сотня миль.

***

Темный, тускло освещенный ангар на въезде теперь работал как складское помещение или что-то вроде кордегардии. По крайней мере по концентрации роботов на квадратный метр пока превосходил прочие службы минимум в два раза. Одинаковые параллелепипеды высились вдоль стен, громоздились на полу. Какие-то части к ним в большом контейнере были временно помещены у дальней от входа стены. Света туда попадало совсем мало, и иногда казалось, что ряды бывших военных машин бесконечны и уходят куда-то в провал темноты. — Каждого астронавта будет сопровождать один робот-компаньон, из тех, которыми мы располагаем, — пояснил профессор Брэнд, указывая на колонну одинаковых, на этот момент обесточенных роботов. Манн кивнул, но про себя вознегодовал. Если уж миссия управляется человеком, то зачем одинокому астронавту в компанию эти перепрограммированные суррогаты? Чтобы было с кем поболтать по дороге? — Вы не одобряете эту идею? — Почему же, это рационально. С точки зрения подстраховки — то, что нужно миссии. Но… Профессор испытующе вгляделся в лицо Манна. — Но — что? — Не буду скрывать, профессор, меня не радует перспектива такой компании. Они бесполезны в качестве замены человеческого общения, не умеют импровизировать, хотя их алгоритмы позволяют достаточно точно просчитывать результаты действий. Они не обладают душой, сопереживанием. В какой-то мере они — лучшая версия нас. Но мне бы не хотелось, чтобы такая электронная дубина вмешалась в ход предполагаемой высадки или что-то пошло не так в результате их конструктивных недоработок. Профессор нахмурился, но речь не прервал. — Мы ждем триумфа от миссии — но триумфа человеческого. Подвиг состоит в том, чтобы отказаться от всего, что связывает нас с этим миром, прежде всего, от связующих нитей с другими людьми. Машине ничего не стоит это сделать. Но человеку… Разве не вы, профессор, говорили о жертвенности? Переводя дыхание, Манн прервался, опуская глаза, когда в новый кабинет профессора, полукруглый, обшитый деревянными панелями и довольно уютный, даже в отсутствие окон, вошла Амелия. Она выглядела уставшей: установка и настройка лабораторного оборудования теперь отнимало большую часть ее рабочего времени. Она всего лишь принесла какой-то из дежурных отчетов, коротко поздоровавшись с отцом и кивнув Манну. Тут же вышла, плотно притворив за собой дверь. Обернувшись обратно к профессору, Манн явственно услышал тихий шепот, похожий на молитву, и от взгляда, вновь обращенного в пространство, возможно, к океану, которого профессор теперь не мог увидеть, по загривку доктора Манна поползли ледяные мурашки. — Не уходи смиренно, в сумрак вечной тьмы, — тихо шевелились губы профессора, — пусть тлеет бесконечность в яростном закате…

***

— Рад знакомству с вами, мистер Купер, — профессор Брэнд протянул ладонь для рукопожатия и широко улыбнулся. Сухой ветер разносил по полигону пыль после недавней бури. Но небо было высоким и ясным — ни облачка. На ближайшие дни прогноз давал стабильно тихую погоду, пригодную для испытаний. — Взаимно, сэр, — после обмена рукопожатиями Купер тут же устремил любопытствующий взгляд в сторону полигона и в особенности — летательных аппаратов, перемещенных на площадку из подземного ангара. На правах хозяина Джон Брэнд повернулся к закрытым брезентом рейнджерам, приглашая Купера следовать за ним. — Вам приходилось летать на таких? Вернее, на похожих, потому что эти были созданы… — На базе среднего бомбардировщика девятого поколения, сэр. Если моя догадка верна, то приходилось. Но профессора это признание не оттолкнуло: он уже был знаком с краткой биографией Джозефа А.Купера. И с причинами, которые привели его на этот полигон — тоже. Причина эта была грустна и банальна, особенно в последнее время. Мор — всадник Апокалипсиса, — теперь собирал свою жатву на истощенной, пыльной, пустой земле пятикратно. Медицина и в лучшие времена не была всесильна, а уж теперь, когда безжалостно шли под нож новые программы по разработке техники и подготовке специалистов, оставалось только самое необходимое и экстренное вмешательство… Джон Брэнд знал не понаслышке, каково это — терять любимую жену. Его Маргарет ушла слишком рано, слишком… Но решающим аргументом, конечно, была причина отстранения Купера от полетов и списание первоклассного пилота на землю. — Вы отказались выполнять некоторые боевые задачи командования, верно? — без обиняков спросил профессор, пока они приближались к краю площадки, а техники освобождали рейнджеры от брезентовых покровов. — Так, сэр. Но это, — Купер смерил профессора достаточно жестким взглядом, — дело давно прошлое. Профессор чем-то одновременно и напоминал Куперу Дональда, и в то же время — разительно отличался. Дональда тоже нельзя было назвать дипломатом, но прямых конфликтов их старик старался избегать. Джон Брэнд же был из другого теста — бескомпромиссно и жестко задавал вопросы, ставил цели и, вероятно, спрашивал бы за результат. Однако же готов был выслушать такой же прямой и безапелляционный неуместный вопрос. — Брифинг с техниками уже сегодня? — Да, через сорок минут. Мы ждем еще двоих пилотов. Знаете ли, сейчас сложно отыскать специалистов с вашей квалификацией и не занятых… никаким другим делом. Насколько Купер успел уяснить, всего команда испытателей состояла из четверых человек — и стольких же роботов, бывших морпехов. Предстояло отработать одиночные полеты и полеты в составе экипажей из человека и машины. А затем — обучить небольшой отряд астронавтов спуску с орбиты, как в автоматическом, так и в ручном режиме. Купер не задавал никаких вопросов, раз только спуск, значит это был билет в один конец. Впрочем, информация была очень ограничена, и все испытания проводили в режиме строгой секретности. Это не было проблемой, поскольку труды всех экспертов, включая летчиков-испытателей и инструкторов, щедро оплачивались по какой-то чрезвычайно важной и весьма секретной государственной программе. Куперу было все равно, по какой, — его интересовала только Эрин и ее состояние. Результаты последних обследований показывали небольшое улучшение, но доктора из окружной клиники рекомендовали держать ситуацию под контролем, а в идеале — съездить с Эрин в Остин или в Денвер, где еще можно было отыскать полулегальные медицинские центры с кустарно отремонтированными аппаратами МРТ. Возможно теперь, когда они наконец перестанут зависеть от урожаев и цен на продовольствие, это и можно будет провернуть. Рейнджеры, изящные машины, чуть больше обычного стеллс-бомбардировщика предпоследнего поколения, поблескивали стеклами кокпитов на ярком солнце. — Весьма впечатляет! — одобрил Купер увиденное. Только сейчас, на полигоне он позволил себе упасть в эйфорию ожидания полета, страстную тягу к небу. Она никуда не уходила, хоть Купер и прогонял ее, выжигал из себя, отрекался от всего прежнего. К чему пустые мечты, если теперь его уделом было глотать пыль да возиться в грязи? Но стоило только представить себе, как мощные двигатели переходят во взлетный режим, как легкое и изящное крыло-рейнджер взмывает в чистое небо… Жажда полета вновь запела в крови, возвращая мечты из пепла.

***

Напрасно Дональд вглядывался в опадающую дорожную пыль — горизонт был все так же чист и пуст, как и в утро, когда Купер, выдавая ему последние ценные указания, как вести без него хозяйство, уселся в старенький внедорожник и машина растворилась в дымчатой дали. Не в первый раз Дональд гостил у дочери с зятем, в последнее время — все чаще. И поводы эти были раз от разу грустнее, хоть Эрин и старалась не подавать виду. Дональд не находил себе места: Купер обещал ему быть дома к воскресенью — а сегодня уже вторник, и ни слуху ни духу, поди ж ты… Он догадывался, что все эти сверхсекретные поездки до добра не доведут, и все, что мог сделать — смотреть, прищурясь, вдаль, выискивая малейшие признаки приближения автомобиля. Скрипнула и тут же закрылась за спиной дверь с москитной сеткой — на крыльцо вышла Эрин с малышкой Мерфи на руках. Эрин улыбалась, но эта ее улыбка уже никого не могла обмануть: она жила с постоянной болью, с пониманием, что что-то не так, с тоской и предчувствием неизбежного. Боролась — насколько могла храбро. Усевшись в соседнее с отцом кресло, Эрин устроила Мёрфи на коленях; в руках малышка держала какую-то из игрушек брата, только приглядевшись, Дональд понял, что это не принадлежит Тому, и что это вовсе не игрушка. — Хорошенькое начало для юной леди. Где вы добыли модель шаттла? — Из комнаты с книгами, — Эрин указала глазами куда-то вверх, в направлении крыши веранды, — гораздо лучше видно дорогу, па. Мы всего лишь играли, верно, Мерф? Та подтвердила слова Эрин каким-то длинным и переливчатым звуком, состоявшим из одних гласных. Окинув дочь и внучку обеспокоенным взглядом, Дональд произнес: — Сегодня я поеду за Томом в школу. Эрин побледнела. Не далее как в пятницу ей стало дурно за рулем настолько, что она съехала в канаву, окружавшую ближние поля Нельсонов — и это оказалось невероятной удачей, потому что ее почти сразу обнаружили младшие Нельсоны, а миссис Нельсон смогла, хоть и не без труда, привести соседку в чувство. — Пересядьте, пожалуйста, мэм, на пассажирское сиденье, Барри довезет вас до дому. Ах, в школу? — Мэй Нельсон подтолкнула старшего сына к водительской двери. — Я сама съезжу за вашим пареньком. Нет, вовсе никакого беспокойства, миссис Купер. Пожалуйста, посидите дома, вызовите по рации доктора Энсона или еще кого… Не переживайте. Все образуется. Дональд пришел в ужас, увидев бледную, с темными кругами под глазами дочь, которую учтиво поддерживал под локоть Барри Нельсон, пока вел до крыльца. Пожалуй, именно в этот момент он и осознал, что происходит что-то страшное, что предчувствие трагедии носится в воздухе, и что, черт побери, он скажет Куперу, когда тот явится в конце недели домой. Чуть придя в себя, Эрин строго запретила Дональду вообще хоть о чем-нибудь рассказывать мужу. Пообещала, что сделает это сама. — Ты же знаешь, где он сейчас и чем занят… — Если сказать честно, то нет, понятия не имею. И если ты меня спросишь, то я хочу сказать, что это очень плохая идея — бросать жену и ребенка вот так, на произвол судьбы. Нам еще повезло, что ни одной бури не случилось… И вот теперь Дональд рвался за Томом в школу сам. При том, что водил он не слишком хорошо, благо, что покрытие дорог в этом богом забытом месте было такое, что особенную скорость и не разовьешь — сразу минус подвеска и тормоза. — Обещаю не торопиться, ты же знаешь, нам с Томом нравится ехать не спеша, пока он рассказывает мне все эти небылицы, ну, которым их теперь учат в школе… — Если только бури не случится. Па! — вдруг Эрин приподнялась, придерживая Мерфи, и второй рукой показала на горизонт. Сначала Дональд не разобрался, что происходит, — возраст начинал потихоньку брать свое, и зрение подводило, — он почему-то подумал, что начинается пыльная буря, и нужно немедленно скрываться в доме, закрывая за собой все двери и оконные ставни. Но нет, там, где указала Эрин, и в самом деле поднималась пыль. Только это, конечно, был не пылевой фронт, а всего-навсего автомобиль — судя по всему, его блудный зять возвращался со своих сверхсекретных испытаний. Дональд уже приготовил длинный перечень нотаций, которые он прочтет Куперу сразу по его прибытии; но быстро отбросил эту мысль, как только стало понятно, что за рулем машины — вовсе не он. Какой-то верзила из неместных, при пиджаке и очках, высыпался с водительского сиденья и поднес ладонь козырьком к глазам, рассматривая народ на крыльце. — Миссис Купер? — наконец установил он зрительный контакт с тем, кого успел разглядеть. Эрин поднялась с плетеного кресла, передав малышку Дональду, и шагнула вперед. Ясно, что это явление неизвестного джентльмена на машине Купера ничего доброго не сулило. — Да, — подтвердила она, и Дональд увидел, как подрагивают в напряжении ее пальцы, которыми она убирала непослушные, постоянно выбивающиеся пряди волос за ухо. — Да, это я. — Здравствуйте, мэм, — гость склонил голову и поздоровался и с Дональдом тоже. — Сэр… Я здесь по поручению руководителя испытаний мистера Купера, по его распоряжению я возвращаю вам автомобиль… — А он сам? — голос Эрин дрогнул, хотя она старалась держать себя в руках. — К сожалению, он сможет возвратиться к вам не раньше, чем через месяц-другой… Он сейчас в госпитале. Боюсь, произошло несчастье… Дональд, стоявший сбоку, успел только заметить, как пошатнулась, неловко и как-то в сторону, Эрин, как закатились ее глаза, и, спустя доли секунды, усадив Мерфи, немедленно зарыдавшую от возмущения и испуга, прямо на дощатый пол крыльца, бросился поднимать упавшую без чувств женщину. — Проваливайте отсюда… — успел он прошептать этому странному человеку, явившемуся непонятно откуда и сообщающему так просто и прямо такие страшные вести. Ему казалось, что он кричал, но на самом деле ничего, кроме шепота у Дональда не получилось. Тот, как ни странно, без возражений подчинился: и только теперь Дональд разглядел, что там, за поворотом, куда пешком отправился их гость, был припаркован еще один автомобиль, тоже внедорожник, но гораздо более новый и приличного вида, с маркировкой НАСА на боку. Ненасытные твари. Это в пользу их прожектов были ограблены медицина и образование; да вся обедневшая округа таких вот умников терпеть не могла. Пусть катятся к чертовой матери с их земли, тотчас же! После неудачи с приведением Эрин в чувства, Дональд, наскоро свернув из собственного пуловера подобие валика, сунул его под затылок дочери, и, подобрав только что успокоившуюся Мерфи, отправился в дом, к рации — вызывать врача и звать на помощь соседей.

***

Как и было обещано, Купер явился домой после полутора месяцев отсутствия и связи с близкими. Он успел предупредить о своем возвращении от дальних соседей, с которыми даже не было общих границ, это был предел приема местных радиочастот. В трескучей рации он услышал сухой и отрывистый голос Дональда, едва разобрав ответы. Что ж, главное, что его ждут — с остальным можно было разобраться. Ребята из НАСА довольно комфортно довезли его до собственного крыльца, попрощавшись, Купер, все еще прихрамывая, вошел в прохладный полумрак знакомой кухни. Из гостиной прямо ему в объятия влетел Том. — Полегче, гонщик, — прижав его к себе, тепло рассмеялся Купер. Он оглянулся вокруг — шаги наверху привлекли его внимание. Шаркающая походка — значит, это Дональд. — Потише вы! — шепотом прикрикнул он на зятя и внука. — Она только что заснула. Купер подумал, что речь идет об Эрин, и тут же устремился наверх. Но рука Дональда, легшая на перила и перекрывшая путь на второй этаж, тут же остановила порыв Купера. — Эрин там нет. Это Мёрфи только что заснула, я уложил ее. Слова Дональда, на мгновение озадачив, в следующую же секунду будто окунули Купера в ледяную воду с головой. Оглянувшись и увидав на себе замерший взгляд Тома, он прошептал: — Где Эрин? — и тут же почувствовал, как холод предчувствия чего-то неотвратимого, самого плохого охватывает его, утягивая в топи неизвестности. Дональд бросил на него короткий взгляд исподлобья. — В окружной клинике. Не чувствуя ни ног, ни земли под ними, ни рук, Купер вновь схватил куртку, которую только что небрежно отбросил на спинку стула — обнимая сына. — Я еду туда. К ней. — Полегче, молодой человек, не спеши. Том! — Дональд указал мальчику на лестницу — Томми, проследи, пожалуйста, за сестрой, мы с твоим папой выйдем немного посидеть на свежем воздухе…

***

— Я хочу видеть ее, — упрямо повторял Купер, уставившись в одну точку пространства, куда-то позади Дональда. — Я тебе уже сказал — это бесполезно. Она в коме. Доктор Энсон иногда звонит нам, чтобы сообщить новости. Но он старается не давать ложных надежд. Он не уверен, что Эрин когда-нибудь вообще… Только теперь Купер обратил внимание: его тесть почти полностью поседел, пока его не было дома. Теперь на Купера смотрел старик, цепляющийся за призрачную надежду вновь увидеть дочь живой. — …придет в сознание, — проговорил Дональд, и эта фраза прошила насквозь, не оставляя места для надежды.

***

Новая база Исследовательского центра НАСА обладала очевидным преимуществом: здесь был настоящий конференц-зал. И не просто унылый длинный стол с двумя рядами стульев, микрофонами и прочими нужными атрибутами. А настоящими раздвижными дверями — прямо на эллинг, где устанавливались для старта корабли миссии «Лазарь». Впечатляющее до мурашек зрелище: когда одна из унылых, обшитых деревом стенных панелей вдруг откатывается в сторону, открывая вид на громадный космический челнок для транспортировки рейнджеров. Сегодня, однако, роскошный вид не требовался: происходящее само по себе было событием выдающимся, и никакие виды не должны были отвлекать собравшихся ученых, добровольцев, согласившихся принять участие в миссии по спасению человечества. Доктор Манн, принаряженный и радостно взволнованный, переходил от гостя к гостю, удостоверяясь, что всех устраивает прием и они готовы к первому в их жизни совместному брифингу. Совсем незнакомых среди них почти не было: кто-то встречался на конференциях с коллегами, кто-то был состоял в переписке или рецензировал статьи; довольно узкий круг знакомых по совместным проектам, совещаниям, патентам на выдающиеся разработки… Амелия была рада увидеть свою коллегу — симпатичная улыбчивая шатенка с выразительными глазами, Лора Миллер притащила в штаб-квартиру отдельную мини-лабораторию. — Это специальный комплекс по сбору биологических данных с поверхности. Наше собственное изобретение, — добавила она не без гордости, демонстрируя серию слайдов с чертежами и показателями на портативном датападе. Представитель Японского Космического агентства, доктор Оита, весьма заинтересованный в химическом составе атмосфер потенциально обитаемых планет, тоже планировал взять с собой что-то из разработок соотечественников. Мало кто упустил бы такую возможность. Бывшие коллеги по «Роскосмосу», Анатолий Яшин и Михаил Сомов, последний — недавно сменивший место жительства и ныне работающий в Европейском Космическом агентстве, болтали по-английски с тяжелым акцентом, перечисляя общих знакомых. Доктор Эрик Хейл, некогда приятельствовавший с Вольфом Эдмундсом, подошел лично поздравить его с началом активной фазы миссии «Лазарь», потом на их орбиты закономерно притянулся и третий физик, Николаи Ромилли, и все вместе, дружно забыв, где и по какому поводу находятся, вновь углубились в обсуждения понятий и материй. Радостное возбуждение на лицах, вдохновенные речи… Двенадцать счастливчиков сегодня получат билет в один конец — на алтарь науки. Не пир ли это во время чумы? Доктор Манн вглядывался в группы собравшихся, выискивая глазами профессора Брэнда. За ним — первое слово. Потом, в торжественной и напряженной тишине прозвучат двенадцать имен. Всего двенадцать — из более чем полусотни присутствующих. Он был среди них единственным, чья судьба была уже предопределена. Единственный, чье имя было достоверно известно. Судьба Шредингера. Все они, эти оставшиеся одиннадцать, были и живы и мертвы одновременно — парадокс наблюдателя. Ничего, совсем скоро коробка откроется… Наконец профессор Брэнд, откашлявшись, подошел к стойке, сооруженной по принципу лекторской кафедры и немедленно стал похож на припозднившегося преподавателя, которого встречают расшумевшиеся студенты. Он начал говорить, и доктор Манн поймал себя на мысли, что он почти не слышит слов профессора Брэнда. Время, развернувшись упругой пружиной, скакнуло куда-то к будущему, к неизвестному еще, и это ощущение — самого течения секунд или лет, спрессованных в секунды, обдало доктора Манна мурашками. «Сейчас» и «всегда» стали синонимами. Так выглядит порог вечности. — Не гасни, уходя во мрак ночной… Встань против тьмы, сдавившей свет земной. — Профессор завершал выступление своим любимым произведением Дилана Томаса. Окончание строфы в исполнении профессора потонуло в аплодисментах. Доктор Манн, очнувшись от своего забытья, глубоко вдохнул и выдохнул. Теперь наступила его очередь. «Не уходи». О, нет, доктор Манн не уйдет без боя… В его распоряжении — оружие смертельное, пропитанное ядом рациональности, неотвратимое. Сама судьба сыграет сегодня в его ставку. Два имени в предварительном списке. Но в окончательном прозвучит лишь одно. Доктор Манн неплохо знал представителей своего вида. Умел просчитать наперед; был уверен, что Амелия, вслед за Вольфом Эдмундсом, тоже подаст свою кандидатуру в качестве потенциального участника миссии. Доктор Манн еще ни разу не допустил фатальной ошибки, предполагая тот или иной паттерн поведения. Он предвкушал победу. Разумеется, он готовил речь заблаговременно. Но теперь, осматриваясь среди коллег и будущих соратников, понимал, что в ней мало смысла. Эффектным жестом он поднял свой лист и отложил его в сторону. — Леди и джентльмены, мне выпала честь, огромная честь объявить всем собравшимся имена одиннадцати участников миссии «Лазарь» — грандиозного проекта, первого, из, надеюсь, многих по освоению космоса… Теперь он и себя перестал воспринимать, как и пару минут назад — профессора Брэнда. Вернее, он прекрасно улавливал и смысл слов, и громкость, и интонации, и паузы, управлял ими, но самое главное, что он слышал, во что вслушивался — тиканье невидимых часов, едва уловимое сердцебиение вселенной. Пульс в венах длани господней. Он извлек из внутреннего кармана пиджака узкий конверт, ничем не примечательный белый конверт без надписей. А из него — короткий, сложенный вдвое список. Молчание. Оглушительное молчание. Не тишина, нет: вздохи, движения, шорохи — все это в полном молчании казалось слышнее в десятки раз, страшнее и торжественнее. — Меня вы и так знаете, думаю, тут загадки никакой нет, — подмигнул Манн собравшимся в попытке немного разрядить обстановку и стряхнуть с себя это чудовищное бремя. Послышались сдержанные смешки, люди задвигались, отметая подальше гнетущую тишину. — Я буду счастлив разделить нашу высокую миссию с… — Манн вгляделся в первое имя. — с доктором Ли. Он поднял взгляд от своего списка и вгляделся в аудиторию. Следом за ним начали подобные же поиски и окружающие. Высоченный канадец, специализирующийся в астрофизике и в частности в проблемах гравитационных аномалий, вместо ответа отрывисто кивнул. — С доктором Франческо Пила. Это честь для меня, сэр. Уже не в силах остановиться, Манн перечислял имена и титулы. Названные подряд, Яшин и Сомов просто переглянулись и пожали друг другу руки, так как сидели совсем рядом. Услышав свое имя, Лора Миллер приложила руку к груди, пытаясь унять сердцебиение. Ромилли хмурился и неясно было, хочет ли он быть названным или наоборот, боится этого. Девятым был доктор Эрик Хейл, давний знакомый и приятель Эдмундса. Видимо, предчувствуя что-то неладное, Амелия подняла взгляд на Вольфа, замершего в кресле по левую руку от нее. Десятый. Ирвин Вонг, геофизик. И, наконец, одиннадцатое имя. Манн украдкой взглянул на Джона Брэнда, расположившегося поодаль. Предметный урок, профессор. — И, наконец, наш двенадцатый астронавт. — Манн позволил себе паузу, а затем — ласковую улыбку, ни к кому конкретно и ко всем собравшимся одновременно. — Доктор Амелия Брэнд.

***

«Десять!» Доктор Манн мог поздравить себя. Он ведь и в этот раз не ошибся. Человеческая природа — понятие нелогичное, включающее в себя изначальное противоречие. Разве человек не противопоставил себя ей, этой самой природе? Всего лишь врожденный, свойственный каждому изъян, способный рано или поздно вмешаться в ход событий. Неисключаемый человеческий фактор. Одиннадцатое — и двенадцатое из известных, — имя прозвучало во вновь наступившей тишине, и доктор Манн не отказал себе в удовольствии посмотреть на Джона Брэнда. Попытался поймать на себе его взгляд. Ждал ответа. Но вместо этого профессор смотрел куда-то в пространство, над головами присутствующих. Бесконечный поток «сейчас», сливающихся в поток неумолимого времени. Физикам ведь не пристало бояться ничего, кроме времени. Ромилли, которого так и не назвали, уронил голову на сцепленные в замок руки. Лора Миллер осторожно положила ладонь на плечо Амелии, то ли в знак гордости, то ли — сочувствия. Почему-то Манн не решился посмотреть на нее. Или на Вольфа. В конце концов, это был его триумф, разве нет? Он все так же смотрел в упор, не мигая, на профессора, на его поседевшую голову, на глубоко залегшие морщины на высоком лбу, во все такие же ясные, ничем не омраченные глаза. «Девять!» Накануне старта кораблей миссии «Лазарь» ночь выдалась тихая, усыпанное звездами небо словно звало к себе, и некоторые из двенадцати счастливчиков выбрались на поверхность — полюбоваться на него с Земли. Двенадцать шахтных пусковых установок уже завтра выведут носители с модулями-рейнджерами на орбиту, с интервалом ровно в двенадцать минут сработает цепь запусков через весь континент, от Флориды до Западного побережья. Небольшой временной промежуток, чтобы корабли успели выйти на заданную орбиту и комфортно пристыковаться к материнскому кораблю-носителю, который выведет спящие до поры рейнджеры к Сатурну. Джон Брэнд мерил шагами тот самый свой кабинет, в котором успел обжиться. На стене уже появилась внушительная доска для меловых записей, быть может, даже больше той, которая осталась на неприметном на картах острове у берегов Калифорнии. Его не интересовали предметные уроки для доктора Манна. Астронавты-«лазари» обязаны быть готовы ко всему, и умереть, и воскреснуть, если потребуется. Поэтому профессор Брэнд благосклонно разрешил произвести однократную замену участника в списке из двенадцати имен. Исключительно по личной просьбе выдающегося физика-ядерщика Вольфа Эдмундса. Профессор видел — насквозь, и его, и Манна, и Амелию. И весь род человеческий. Потому что тоже очень редко ошибался. «Восемь!» Центр управления полетами где-то в Скалистых горах начал отсчет готовности к старту. Рассвет нового дня на Земле. В утренней прохладе быстро таяли последние звезды. Доктор Манн скрипнул зубами. От досады и от нетерпения — он не выносил сентиментальностей, а вся рутина предстартовой подготовки казалась ему затянувшимся, выматывающим душу прощанием. Его победа оказалась поддельной, ставка не сыграла. Профессор Брэнд превосходно выдержал предметный урок, а вот Вольф Эдмундс его провалил. На последнем — по времени запуска, — корабле миссии «Лазарь» теперь значилось «Эдмундс 12». «Семь!» Амелия Брэнд не присутствовала на стартовой площадке. А профессор не настаивал. «Шесть!» Центр управления полетами докладывал, что первые три запуска и одна, состоявшаяся, стыковка с материнским кораблем, прошли успешно. Это обнадеживало. Не хватало только потерпеть фиаско еще до старта. Расчет оптимальной траектории не позволит им увидеть последний земной рассвет — обогнув Землю по расширяющейся орбите, они уйдут в направлении Солнца, выполняя гравитационный маневр — это позволит сохранить топливо, — и затем лягут на курс к Сатурну. «Пять!» КИПП, напарник и помощник, доставшийся доктору Манну в результате жеребьевки, был выставлен на показатели минимального энергопотребления и коммуникации — до особой команды. Поэтому тишина в кокпите не нарушалась ничем, кроме прерывистого ровно настолько, чтобы оставаться в рамках нормы на датчиках, дыхания. Доктор Манн, не одобрявший машины, все же остался доволен слепым выбором судьбы — этот, в отличие от прочих, не был ни болтлив, ни назойлив, ни заносчив — как это случалось со списанными механическими ветеранами. Посмотрим, выйдет ли из него толк, размышлял Манн, бросив на погашенную панель управления робота беглый незаинтересованный взгляд. «Четыре!» Герметизация стартового участка прошла без замечаний, с выкаткой и установкой ракет проблем не возникло, так как корабли изначально располагались вертикально, гениальное конструктивное решение — совмещение эллингов и пусковых шахт. Поэтому доктор Манн знал, что профессор где-то здесь, поблизости, за герметизирующимися толстыми стенами, держит связь с Центром управления полетами. Читал ли он про себя Дилана Томаса прямо в этот момент, думал ли о дочери? О бескрайнем космосе? О своих формулах? Быть может, о его махинациях станет известно раньше, чем миссия «Лазарь» завершится, и тогда все эти игры в рациональное и иррациональное очень скоро закончатся. И сама их миссия окажется бесполезной? «Три!» Что останется на Земле, после того, как они уйдут? Пыльные бури и пустота. Умирающая, высохшая земля. Но останутся и люди, с надеждой вглядывающиеся в небо. Те, кто будут ждать весточки — от миссии «Лазарь». Доктор Манн силился представить их себе, этих ждущих спасения, заставить полюбить их, не сердцем, но рассудком, всем тем рациональным, что позволило человечеству достичь таких небывалых вершин. Увы, у него не выходило, и это была единственная слабость, которую доктор Манн готов был за собой признать. Ради будущего, говорил он себе. Ради всего человечества. «Два!» Человеческая природа в самом себе — не это ли самое страшное? Борьба за выживание шла миллионы лет, и теперь, когда эта схватка за жизнь переместилась на просторы открытого космоса, разве можно было допустить, чтобы заботу о выживании вида перечеркнул одним небрежным жестом древний, допещерный еще инстинкт выживания одного индивида, сохранение собственной драгоценной жизни. Побороться с самим собой — разве это не самый важный поединок? И разве чертов Вольф Эдмундс не одержал верх? Все еще справляющийся с раздражением, доктор Манн вгляделся в открывшийся высоко над головой кусок утреннего неба в просвете пусковой шахты. Безупречно синее, высокое, непреклонное. Ну что ж, до встречи, небо, — совсем скоро. «Один!» Надежды на воскрешение не на всех хватит, верно? Манн прикрыл глаза, несмотря на то, что на щиток гермошлема был опущен дополнительный фильтр. Время остановилось. Энтропия. Частицы хаоса, разлетающиеся в стороны, замерли вместе с дыханием. Еще одно сердцебиение — зажигание, — цепь последовательных запусков, — главная, — и, наконец, подъем. Один удар сердца. «Пуск» — потонуло в шуме взревевших двигателей.

***

— Па, смотри на эту каракатицу… — Том, ты сейчас обижаешь сестру… — Купер, не отвлекаясь ни на секунду от очередного двигателя, который перебирал прямо на крыльце перед домом, даже головы не повернул. Но Том не терял энтузиазма, застыв рядом как изваяние и протягивая ему какую-то бумагу. — Я не про нее саму, а про рисунок! — Том расхохотался. Купер, отложив инструменты и стащив с головы конструкцию, представлявшую собой одновременно и фонарь, и увеличительное стекло, крякнул от гордости: его маленькая дочь совершенно самостоятельно нарисовала нечто очень отдаленно похожее на самолет на оборотной стороне какой-то из контрольных Тома. — Она говорит, что это шаттл. — Шаттл? — Да, он ей очень нравится. — Том, прошу тебя — не давай ей мои вещи, ты же сам знаешь, что это сувениры, а никак не игрушки, — устало повторил уже не раз сказанную фразу Купер. Больше двух лет прошло с тех пор, как они попрощались с Эрин — вчетвером, включая старика Дональда и кроху Мерфи. Тесть окончательно перебрался на ферму — приглядывать за детьми. Да и, как он говорил, ему и самому было невмоготу оставаться в одиночестве в старом домишке в пригороде Форт Маунтинс. После смерти Салли-Энн, а теперь и Эрин, жизнь в нем стала невыносимой, тем более, что и Том, и Мерфи требовали внимания, пока Купер пропадал на полях или в мастерской. Жизнь на ферме тоже приносила немного радостей. Пыльные бури случались все чаще, и почти вся округа освоила необходимые меры предосторожности. Люди уже не обращали внимания на то, что чистую посуду обязательно перевернуть вверх дном, не то она покроется тонким слоем пыли за несколько минут, они выполняли эти действия автоматически, не задумываясь. Конец света не всегда приходит извержением гигантских траппов или падением исполинского метеорита. Апокалипсис, медленный, постепенно захватывающий жизни людей, стал частью уклада, каждодневной рутины. Противопылевые экраны, респираторы, сигналы тревоги при приближении пыльных фронтов — так складывалась жизнь, и дети, рождавшиеся уже после наступления последних времен, с пеленок усваивали, что делать во время шторма, где и как искать укрытие и как лучше оказать помощь, если кто-то попал в беду. Первые шаги Мерфи сделала на том самом дощатом крыльце, в раскрытые объятия Дональда. Том, читавший ей сказку вслух, не ожидал такого поворота, оборвал историю на полуслове, и бросился подставлять руки, если вдруг девочка вздумает упасть. Но Мерфи без проблем дошла до места назначения. Обрадованный Дональд, подбросил внучку в воздух. Та, будто только этого и ждала, раскинув руки, радостно завопила. От этого воспоминания у Купера сжалось сердце. Его первая мысль была об Эрин — почему, почему она этого не видит? Вот и теперь, при виде неуклюжего рисунка, выведенного старательной детской рукой, его будто пронзило насквозь — если бы только Эрин это видела! А еще ему снились кошмары. Постоянное повторение того рокового полета — взбесившаяся машина, потеря пространственной ориентации, запутавшиеся стропы парашюта… Он просыпался — всякий раз в ледяном поту, охваченный ужасом потери: неужели это происходит вновь! И на тысячный раз боль не уходила, не становилась меньше, и ни на каплю не притуплялась. Рисунок Мерфи будто всколыхнул что-то, глубоко тлеющее внутри, что-то, погребенное под таким слоем вины, раскаяния, отчаяния, что Купер уже и не надеялся никогда пережить вновь: крохотный лучик надежды. Он осторожно расправил замятые углы листа руками, сдерживая рвущееся наружу прерывистое дыхание. — Когда-то давно ваша мама сказала: «Мы здесь для того, чтобы стать воспоминаниями наших детей»… Надежда. Новое солнце. Он ощутил ее присутствие так остро и живо, будто Эрин сама была рядом. Наконец-то он понял… Точнее, должен был пережить, чтобы понять. Боль, и Купер это знал, никогда не уйдет окончательно, и потеря никогда не восполнится, но вот это ощущение будущего, пусть неопределенного и — пока! — далекого, словно обожгло его на минуту, изнутри, как первый болезненный глоток свежего воздуха, желанием жить.

***

Где-то там, в чужой галактике, в свете нового, черного солнца Вольф Эдмундс готовился ко сну. К долгому, быть может — без надежды на то, что когда-нибудь проснется. Он смотрел в небо, розоватое в полдень, на безымянной планете, чем-то отдаленно напоминающей Марс, и пытался определить, где может находиться дом, хотя бы приблизительно. Увы, он и сам знал, что это невозможно. Пыль, удивительно похожая на земную, носилась у его ног под порывами ветра. Вольф Эдмундс вспоминал о Амелии. Готовился уйти — во тьму, отправив сигнал о том, что здесь можно, можно жить и дышать, что мир этот, хоть и пуст, но не враждебен людям. Пусть сигнал, который Эдмундс отправлял раз за разом с упорством отчаяния в межзвездные глубины, достигнет Земли, пусть… Враг здесь — одиночество. Иссушающая тоска по далекому дому, по маленькой пылинке, зависшей в луче солнечного света. Едва заметной точке на звездных картах. Если бы Эдмундс мог загадать свое последнее желание, то он бы пожелал, чтобы никто и никогда не сталкивался с таким ужасающим одиночеством на краю Вселенной. Никто и никогда…

***

Жив. Сигнал, устойчивый сигнал значил, что Вольф Эдмундс в порядке, что он добрался, сумел приземлиться… И что он сейчас, хоть и отчаянно далеко, настолько, что Амелии тяжело было себе представить, жив. Глаза, несмотря на все опасения, остались сухими — ни слезинки. Три устойчивых положительных сигнала. У всех троих были имена. Лора Миллер, Хью Манн и Вольф Эдмундс. — Как мы видим теперь, спустя три года, миссия «Лазарь» увенчалась не одним успешным приземлением, но тремя. Это много превосходит оптимистический прогноз, который мы закладывали в программу изначально. Голос профессора Брэнда доносился откуда-то издалека, словно сквозь слой приглушающего материала. — Теперь мы обязаны задуматься о будущем более глобально. Позвольте представить вам два направления исследований, которые я условно назвал планами «А» и «Б»… Одиночество… Какая уродливая, тяжелая пытка и несправедливое наказание. Там, в глубинах космоса они были совершенно одиноки. Лора Миллер, улыбчивая и всегда оптимистично настроенная Лора Миллер — как она справляется с этой вечной тишиной? Амелия чуть прикрыла глаза. Вольф тоже один. Где-то там, среди звезд. Изматывающая пытка неизвестностью, тотальным одиночеством и ожиданием. — Миссия «Эндьюренс» будет превосходить по амбициозности все, отправленные до этого. Впереди, леди и джентльмены, огромная работа… Ничто не имело значения. Вольф был жив — Амелия безошибочно чувствовала это, понимала если не разумом, но сердцем, — и значит, рано или поздно она сумеет преодолеть любое расстояние до него.

***

Старый фермерский дом, окруженный бескрайними полями. Пыль, седая пыль — на корешках старых книг, на расставленных в случайном порядке сувенирах, оставшихся от совсем давних времен, почти забытых. Как тоска по звездам. Как жажда полета. Будущее, рассыпавшееся на крохотные частички, уже кружилось искрами в лучах электрической лампы, сброшенной на пол слишком сильным порывом бури. Призрак уже поселился за книжными полками в комнате маленькой девочки. Беспокойный, порывистый ветер на рассвете, тихо напевающий о чем-то далеком, о будущем, о надежде и о звездах. Приносящий неверные, запутывающие сны о несбыточных мечтах, которые легко рассеиваются с утренним туманом.