Осенний сплин на двоих

Конец осени давался Саше нелегко. В этом году вышло и того тяжелее: тепло не желало сдавать позиции до последнего, создавая обманчивое впечатление, будто так будет всегда. Дождей пролилось мало, листья окрашивались в багряный и золотой под теплым еще солнышком, а утра стояли пронзительные, ясные, хрустальные от сияющей в росных ожерельях паутины. Лес сладко пах умирающей листвой, паданками и поздними цветами, сманивая вместо хлопотных предзимних приготовлений дотемна шататься там и сям, затерявшись среди всполохов осенних красок. Порой Саша соблазнялся настойчивым зовом, и они с Колей, забросив дела, отправлялись на долгие прогулки, попутно обирая шиповник и калину да разыскивая маслята с подберезовиками, но все больше просто шагая куда глаза глядят, а когда уставали, сгребали ворох хрустких, пестрых от солнечных пятен листьев и валялись там в обнимку. Было хорошо. Увы, вечно так продолжаться не могло — в лес резко, одним днем, пришли холода. А вместе с ними — ранняя темнота, сырость, пробирающий до костей ветер, некрасивое, пахнущее гнилью увядание и мокрый липкий снег, который раз за разом отказывался ложиться, едва не в воздухе истаивая в противную морось. Так уж получилось, что в своей нелюбви к поздней осени Саша был не одинок. Паша в это время года заметно смурнел, а Данина язвительность напрочь выходила из берегов, и вся их троица, собираясь, по ехидному выражению Дани, «депрессивной кучкой» в Сашиной кухне, дегустировала настойки чаще и усерднее обыкновенного. Коля, поглядев на такое дело, решил не откалываться от коллектива — что в страданиях, что в дегустациях — чем поначалу Сашу изрядно напугал. Не в плане дегустаций: спиртное Коля хлестал, как воду, без малейших последствий и, видимо, любил выпивку исключительно за вкус (извращение и перевод продукта, бубнил Даня, который на этих посиделках пьянел лишь тогда, когда сам того хотел — то есть всякий раз). Но захандрил Коля так внезапно и сильно, что Саша решил, будто тот заболел. Нечто подобное он видел зимой, когда Коля, тогда еще фея, нацепившая недолговечную мясную оболочку, вдруг осознал, что зима — это не только красиво и экзотично, а вдобавок холодно, темно, черно-бело, крайне непривычно, а главное надолго. То постепенное неотвратимое угасание, хоть и не сопровождавшееся очевидными страданиями, занозой засело в Сашиной памяти, и повторения он не хотел. Даже притом, что теперь умирать Коля не собирался, просто флер спокойно-обреченного затухания был похож. На сей раз Коля не выпытывал, сколько осталось до мая, а сам посмотрел на висящем у дверей отрывном календаре. Саша, случившийся рядом, видел, как он осторожно переворачивает листочки и как потерянно оценивает толщину набравшейся между пальцами стопки. Да уж, там было куда больше давешних ста дней… В своем унынии Коля даже пианино подзабросил, все чаще слоняясь за Сашей по пятам и помогая ему в домашних делах, а когда дела заканчивались, тенью бродил от окна к окну, кутаясь в узорчатые занавески, снова и снова изучая неприглядный пейзаж снаружи, словно надеялся, что надо только отвернуться на минутку — и за стылым, исхлестанным ледяными ливнями стеклом вот-вот расцветут цветы и запоют соловьи. И это еще не пришла настоящая зима. *** — Во два дебила, скажи, Паш? — посетовал уже порядком тепленький Даня. — Сидят по разным углам, сопли жуют, а могли б трахаться, как кролики — всё веселее. — Как трахаются кролики? — полюбопытствовал очень вовремя заглянувший в кухню Коля. Саша подавился очередным жгучим глотком, и, пока он пытался отмахаться от Паши и Коли, принявшихся наперебой хлопать его по спине, Даня осушил стакан, возвел глаза к потолку и уверенно ответил: — Много и с удовольствием. Саша что, еще не рассказывал тебе про пестики и тычинки? — Дань, — пробулькал Саша. — Ну… После Иванова дня (а также обстоятельного разговора с Сашей, плавно перетекшего в короткую недодраку и долгие примирительные возлияния) Даня к Коле явственно потеплел, чему Саша, разумеется, был рад, но конкретно сейчас предпочел бы, чтоб Колин вопрос остался проигнорированным. — Баранки гну, — припечатал Даня. — Давай к нам, угощайся, щас я тебе все объясню, раз Саша не… — Я знаю про пестики и тычинки, — перебил Коля. — Много. Могу сам рассказать. У Дани с Сашей отвисли челюсти, Паша, напротив, казалось, боялся открыть рот, чтобы не начать ржать на пол-леса. Больно уж происходящее напоминало бородатый анекдот, где «хорошо, мам-пап, что вы хотите узнать?». Коля же, взглядом спросив разрешения, взял чистую посудину, деловито обозрел теснящиеся на столе емкости, налил из каждой понемногу и, отхлебнув сразу треть термоядерного коктейля, принялся повествовать. Спустя энное количество времени и выпитого Саша исподтишка оглядел благодарных слушателей. Паша сидел, подперев заросшую щеку кулаком, с очень заинтересованным выражением лица — правда, судя по стеклянному взгляду, он просто-напросто спал с открытыми глазами, причем довольно давно. Даня тоже пребывал без малого в отрубе, только что не сонном: он начал активно накидываться примерно на трети лекции и к середине сделался совсем готовенький. Что-то там он, конечно, до сих пор слушал, но скорее внутренний голос, чем Колин. Сам же Саша разрывался между двумя желаниями: закатиться под стол от хохота и сбегать за тетрадкой, дабы законспектировать кое-что из услышанного, пока из памяти не выветрилось. Когда он уже начал склоняться ко второму и прикидывал, как бы ловчее Колю прервать, чтоб мысль не потерял, тот, почуяв неладное, замолчал сам. Обвел взглядом вышедшую из строя аудиторию и смущенно-вопросительно уставился на Сашу. Саша закусил губу. — Э, Данила имел в виду не те пестики и тычинки. Не в буквальном смысле. Не цветочные. Коля, слегка поникший, на этом уточнении непонимающе заморгал, и Саша поспешил добавить — в утешение, а заодно в попытке на подольше оттянуть необходимость отвечать на грядущие неудобные вопросы: — Спасибо, что рассказал. Было интересно, я не все знал. По правде говоря, Саша и понял далеко не все. С тех пор, как Коля воспылал любовью к чтению, словарный запас и связность речи у него улучшились в разы, пусть он по-прежнему предпочитал общаться — с Сашей, во всяком случае — глазами, мимикой, жестами и дюжиной-другой слов. Вот и по импровизированной лекции было видно, что Сашины ботанические книги и травники Коля как минимум просматривал. Однако в терминологии он все равно слегка путался, а в довесок, похоже, расчехлил багаж знаний из прошлой жизни, выудив такую информацию, для которой, Саша подозревал, в человеческом языке и слов-то подходящих не имелось, а может, и каналов восприятия. В общем и целом, повествование получилось познавательное, но заковыристое и местами знатно смахивающее на бред шизофреника. Коля с весьма красноречивым сомнением покосился на чересчур громко для внимательного слушателя сопящего Пашу, и Саша торопливо сказал: — Понимаешь, не все интересуются растениями, но мне правда понравилось. Я потом попрошу тебя кое-что повторить, записать надо, а то забуду. Такая оценка познаний Колю вроде бы удовлетворила. Аккуратно ополоснув за собой стакан, он направился обратно в комнату, и Саша было перевел дух, но в занавешенном низками желудей проеме Коля притормозил и обернулся. — Какие пестики и тычинки Данила имел в виду? Саша, сохраняя общее невинное выражение лица, мысленно послал Даню куда-то к тем самым любвеобильным кроликам, черт бы их побрал. — Там в двух словах не объяснишь, — проговорил он уклончиво. — Позже расскажу, хорошо? Коля кивнул и скрылся из виду, оставив после себя чистый стакан, сухой перестук желудей и растекающееся по кухне Сашино немое отчаяние. Чуть погодя из комнаты зазвучало пианино. Паша продолжал дрыхнуть. Даня… — Я вообще не понимаю, в чем проблема. Поглощенный тяжкими думами, Саша подпрыгнул вместе с табуреткой. Даня, который пару секунд назад покачивался в алкогольном ступоре, глядел на него прояснившимися глазами и барабанил пальцами по столу. — Расскажи ему про секс, чего тут морозиться. А лучше — покажи. Я тебе с самого начала говорил… Саша, наплевав на риск грохнуться с табуретки, яростно замотал головой: Данино давешнее «трахни его, пока теплый и шевелится» в свое время впечатлило его даже сильнее Колиного перформанса с поеданием почившего заспиртованного крота. От Даниного многострадального стонущего вздоха очнулся Паша — не поднимая век и бормоча спутанные благодарности, он засобирался домой. Саша, окинув его опытным глазом, сверился с погодой за окном и попрощался со спокойной душой: не совсем еще в хлам, автопилот выведет. А там на холодке очухается, потом жена по ушам надает, и будет огурцом. — Что тебе не так? — настырно спросил Даня после того, как Паша вывалился в промозглую темноту — язык у него самую малость заплетался. — Почему не расскажешь? — Если я ему расскажу, он захочет попробовать, — буркнул Саша, отковыривая щепку от столешницы. — Он любознательный. — И чего? — не понял Даня. — Захочет и захочет, пускай вон… Закончить мысль он не успел: спутанный вихор на его голове зашевелился, и на столешницу с дробным стуком посыпались разнокалиберные семечки и орешки. Вслед за ними из вихра свесился Чип. Или Дейл. Саша бездумно наблюдал, как бурундук, попискивая, перебирает коротенькими когтистыми передними лапками по Даниному лбу и переносице, ловко соскальзывает на стол, быстро-быстро запихивает добро в защечные мешки и тем же маршрутом, через Данину физиономию, возвращается в «гнездо». — Не спят, — лаконично пояснил Даня, стирая проступившую из царапин кровь. — В этом году поздно. Так ты чего, выходит, собака на сене, ага? Ни себе, ни людям? — Людям? — не удержался от сарказма Саша, как только поборол туман в голове, мешающий быстро осмыслить резкую смену темы. — Ты никак про себя? Даня крутнул пальцем в воздухе. — Это я меф… метафр… метафорически. Кажется, он передумал трезветь и стремительно возвращал себя в исходное на момент Колиной лекции состояние. Саша — в который раз — смутно позавидовал: он тоже был бы не прочь сознательно управлять количеством промилле в организме. Поморщившись, Даня снова потер расцарапанный лоб, а когда отнял ладонь, ранки исчезли. Задумчиво оглядев перепачканные пальцы, он ликвидировал беспорядок языком и с очередным демонстративным вздохом уставился на Сашу. — Не больно, — буркнул зачем-то. — Но мешает. — Тебе разве бывает больно? — тоже с бухты-барахты спросил Саша. И тут же решил, что глупости несусветные городит. Разумеется, бывает. По-своему, не так, как человеку. Даня, промычав что-то невразумительное, с грацией паука-долгоножки свалился с табуретки, пошатываясь, добрался до камина и сунул руку в весело потрескивающий огонь. В воздухе, пропитанном запахами свежего хлеба, дымка, спирта и трав, потянуло шашлыком. — Не, — решительно резюмировал Даня спустя некоторое время. — Совсем не больно. Глядя, как он обнюхивает почерневшие скрюченные пальцы, Саша сглотнул — он был не брезглив и ко многому привычен, но не доверял себе, особенно пьяному, в должной мере, чтобы бестрепетно взирать, как Даня будет закусывать выпивку собственной рукой, будь та хоть трижды выдуманной. Даня, к счастью, ничего подобного делать не стал — лишь небрежно встряхнул кистью, придавая ей первозданный вид. — Не больно, — повторил он, нахмурив лоб. — Боишься сделать ему больно? Пер Даня не слишком внимательной, но чутьистой гончей — то и дело отвлекаясь от проложенной запахом дорожки, однако неизменно возвращаясь на след. Так или иначе, предположение ушло в молоко. Саша не боялся. Уж точно не этого. Чтобы причинить Коле ощутимую боль, потребовался бы волчий капкан, не меньше. — Не будет, — признал Саша, — и это, между прочим, плохо. — С какого перепугу? — Даня расколупывал не замеченный Чипом (или Дейлом) орешек с настолько размазанным видом, что Саша удивился, как он до сих пор улавливает нить разговора. — Чегой-то плохо? — Боль — сигнал тревоги для организма, — терпеливо пояснил Саша. — Если человек слабо воспринимает боль, ему могут навредить, а он не почувствует. И не предпримет мер. Но не в том дело. Он ждал закономерного вопроса «А в чем?», но услышал лишь глухой стук крепкого лба о крепкое дерево. И лицемерно обрадовался. То есть, с одной стороны, отрубившееся тело требовало приложения дополнительных усилий, хотя бы минимальных, типа прикрыть одеяльцем и надеяться, что валяться в невменозе Дане быстро наскучит. Не бог весть сколько трудов, но Саша, тоже знатно наклюкавшийся, предпочел бы сейчас выпить водички и самому тихонько куда-нибудь упасть, а не бдеть над Даней. После июльской истории, невзирая на все примирения, осадочек на душе остался, и бросать Даню у себя дома без присмотра Саша не хотел. Логики здесь наличествовало с воробьиный нос: Даня мог без приглашения, сквозь стену, завалиться в гости в любой момент, вне зависимости от Сашиного присутствия или отсутствия. Однако логика и чувства в Сашиной голове в принципе уживались друг с другом неважно. С другой же стороны, отключился Даня весьма кстати. До чего они эдаким макаром да под хорошим градусом могли договориться, Саша не знал. Ему бы для самого себя сперва сформулировать… Это у Дани все легко и понятно: больно — обходим десятой дорогой, не больно — отлично, вперед и с песней. А у некоторых, между прочим, помимо элементарной физиологии, и посложнее загоны бывают… Сформулировать Саша честно попытался — пока вставал за одеялом. Попытался встать. Встать и сформулировать. …А вместо этого открыл глаза в унылом, полном дождливого шелеста, утреннем полумраке на собственной кровати — в компании отчаянно болящей головы и заботливо расставленных на тумбочке воды, литровой банки рассола и кой-каких травок, заготовленных специально для таких случаев. В комнате он был один, с кухни доносился Данин голос, что-то очень эмоционально вещающий. Медленно и тяжко осознав реальность, Саша первым делом подумал крайне непечатное: и насчет вчерашней несдержанности, и нынешнего самочувствия, и дурной погоды, и опасений по поводу того, о чем Даня так увлеченно распрягает — короче, все было плохо. — А мы тут кашеварим! — объявил Даня, когда Саша, чуток поправив здоровье, вполз в кухню. Его свежий, аки розан, вид и жизнерадостный голос, сверлом ввинтившийся в только-только полегчавший череп, улучшению Сашиного настроения не способствовали. Равно как и мысли о том, что за деликатес вышел из-под рук Дани, которому готовка ни с одного бока не сдалась. Колино участие тоже не шибко помогало делу: тот успешно освоил большую часть хозяйственных забот, а вот кулинарное искусство ему не давалось, проседало похуже свежесобранной морошки. Саша, давно уже стряпавший на интуиции и вдохновении, раскопал в закромах неплохую книгу рецептов и заставлял Колю готовить по ней. Вернее не то чтобы заставлял: на кухне Коля возился с энтузиазмом — но результаты… Нет, покуда Саша нависал над горе-поваром бдительным коршуном, все выходило неплохо. Без огонька, ученически-правильно, но по меньшей мере съедобно. Однако стоило Саше моргнуть — и оставалось диву даваться, что можно сотворить с продуктами за пять секунд, чтобы в итоге вышло… такое. И ведь ладно бы Саша, наблюдая, давал советы, поправлял руку, перехватывал опрокинутую щедрым жестом солонку — ничего этого он не делал, он просто стоял, молчал и смотрел, Коля отлично справлялся сам. Так почему отведенный взгляд вмиг оборачивался катастрофой? Ответа у Саши не имелось. Магия, не иначе. Ложку в тарелку с кашей (да-да, они кашеварили в буквальном смысле) Саша опускал с чувством сладковатой мазохистической гнильцы: все плохо, пусть будет еще хуже. Но, к его искреннему изумлению, каша оказалась почти приличной. Почти. Горячее, как известно, сырым не бывает, а досолить и постфактум можно. И вообще, много соли вредно. Несколько ложек спустя перестало крутить живот и шуметь в ушах, улеглось побулькивающее внутри раздражение, даже за окном будто посветлело. Прямо волшебство какое-то. — Спасибо, — искренне сказал Саша, выскребывая дно. — Очень вкусно. От Колиной улыбки в кухне словно прибавилось ещё немного света, а Даня энергично закивал. И тут же испортил все положительное впечатление, открыв рот: — Пока варилась, я Кольку заодно просветил. Про пестики и тычинки. Последняя ложка каши попыталась Сашу придушить, но он героически сглотнул и насколько смог нейтрально проговорил: — А. Ага. — А то ты не мычишь, не телишься, — продолжал Даня, размахивая поварешкой. — И зря, знаешь. Все он прекрасно понял, да? Саша заставил себя поднять глаза на Колю: тот изобразил микроскопический кивок, глядя с таким несчастным видом, что сразу сделалось ясно — ни черта он не понял. И теперь переживает, накапливая попутно тысячу и один вопрос. Ну спасибочки, Даня, удружил… Оказал медвежью, бляха-муха, услугу… После преображения минул без малого год, но Коля все еще впитывал информацию, как губка, запоминая впрок даже то, чего не умел понять. Какую бы лапшу не навешал ему на уши Даня, лапша эта уже зацепилась, схватилась корешками. Саша, образно говоря, мог бы с нуля — или почти нуля — разбивать огород на чистой почве, а оказался перед засеянной невесть чем делянкой, где каждый росток предстояло проверить, подкормить нужное, выполоть ненужное и подсадить недостающее, заполняя пробелы. После такого ликбеза общими фразами уж точно не отделаешься, тут тяжелая артиллерия понадобится — это как пить дать. — Чудесно, — процедил Саша сквозь сомкнутые на ложке зубы. — Великолепно. По гроб жизни благодарен. Даня сарказма не заметил. Или сделал вид, что не заметил. Коля тихонько вздохнул. *** Деликатный разговор Саша откладывал, как мог, благо что откладывать было нетрудно: Коля его не торопил и тему никоим образом не затрагивал. Коля вовсе замолчал, отвечая лишь тогда, когда к нему обращались, и то если без слов совсем уж никак нельзя было обойтись. Из кровати он тоже вылезал все реже — по надобности, потрогать клавиши минутку-другую, да еще если Саша настаивал. Настаивать слишком часто у Саши не хватало сердца: Коля, сонный, склубочившийся в мягком коконе из одеял, выглядел до того уютно, что дергать его без веской причины язык не поворачивался. Более того, сооруженное на кровати гнездышко так и манило присоединиться. Поддавшись пару раз, Саша с огромным трудом заставлял себя не вестись на ловушку: Коля, ласковый до легкой назойливости, всеми правдами и неправдами вынуждал Сашу оставаться с ним подольше, «подольше» растягивалось до полного безобразия, а хоть кому-то в доме надо было поддерживать иллюзию активности, невзирая на колоссальный соблазн укрыться в одеяльном ворохе, обнять Колю и открыть глаза не ранее, чем в конце апреля. Или хотя бы когда снег нормально ляжет. — Колька что, в спячку намылился? — хохотнул Даня, явившийся в гости очередным промозглым, мрачным, уже перетекающим в такой же унылый вечер днем. Саша тоже об этом думал — что Коля решил скоротать неугодные сезоны старым добрым испытанным способом. Только ведь прошлой зимой ничего подобного не было. Да и не приспособлено человеческое тело к гибернации… — У людей не бывает спячки, — буркнул Саша. — Максимум нарколепсия. Или депрессия. Надеюсь, тут ни то и ни другое. Даня кивнул так понимающе, будто оба слова не прозвучали для него белым шумом. — Захандрил Колька, — пожаловался Саша скорее чтобы излить душу, нежели в надежде получить совет. — А до весны как до луны. Вот что мне с ним делать? У Дани — кто бы сомневался — совет нашелся, но Саше этот совет оскомину набил, и он, не дослушав, ловко заткнул Дане рот большим куском оленьего окорока. Ближе к ночи, не без труда выпроводив Даню спать — или чем тот занимался по ночам — Саша скинул одежду и ужом ввинтился под холмик одеял. Там было темно и пригрето, слегка душно, но тяжелых запахов: пота, болезни — Саша не чуял, хотя именно их и стоило ожидать от человека, редко покидающего постель. Мимолетно повеяло чем-то цветочно-сладковатым — знакомый аромат, который исходил порой от Коли, однако тут же исчезал при попытке как следует принюхаться. Теплые руки тут же сомкнулись на спине, и Саша противился ровно столько, сколько потребовалось, чтобы хорошенько подоткнуть края одеял. Потом он позволил рукам притянуть себя к такому же теплому, сухому телу и, на ощупь сунувшись носом в слишком резко проступающую из-под кожи ключицу, шепнул: — Что я могу сделать, чтобы тебе стало лучше? Особых надежд на ответ Саша не питал — это было бы слишком легко, и Коля не разочаровал. — Зачем делать? — прошелестел он в Сашину макушку. — Мне хорошо. Вряд ли Коля хитрил. Наверняка, ему и впрямь нравилось именно так — лежать в тепле, темноте и тишине и смотреть сны про весну. А все Сашины попытки объяснить, что почти полное отсутствие пищи и движения организму, мягко говоря, на пользу не идут и что провести таким образом четыре — а то и больше — месяца никак не получится, проскальзывали мимо Колиных смешных ушей, как летний ветерок скользит по верхушкам луговой травы. — Хорошо? — печальным эхом переспросил Саша. Коля сонно, довольно угукнул. Ему было хорошо. Это снаружи выл ветер и волоклись по низкому небу тяжелые, набрякшие ледяным дождем и мокрым снегом тучи. Это снаружи стерлись все цвета, кроме черного, серого, темно-зеленого, коричневого и грязно-белого. Это снаружи царили уныние, холод и запустение. А здесь, в колыбели дремлющего бутона, среди мягких упругих лепестков, так славно грезилось о солнечных лучах, купающихся в яркой зелени. Удерживаясь на самом краешке сознания, Саша понимал, что видит сон, свой ли, Колин или вовсе общий — неважно. В этом сне обоим было уютно, спокойно и безопасно. И до весны оставалось лишь одно короткое смежение век. *** Не желая сдаваться, Саша пробовал всякое — то по логике, то по наитию — и опытным путем выяснил, что Коля заметно оживает после бани. Побаиваясь, что эффект со временем затрется, он этим трюком не злоупотреблял, да и париться по три раза на дню было в любом случае нельзя. По счастью, полностью прогревать парную и исходить там потом не требовалось — умеренного тепла, приглушенного света и влажных травяных запахов вполне доставало, чтобы Коля на какое-то время начинал разговаривать, интересоваться происходящим вокруг и даже перехватывать кусок-другой. Не бог весть какое спасение, но Саша, успевший приуныть, воспрянул духом. Баня помогала. Она же, правда, и стала причиной к отложенному в долгий ящик, полузабытому, тщательно избегаемому Сашей разговору. И не только разговору. Коля пялился. Ну, это про себя бы Саша так сказал — «пялиться». А Коля сосредоточенно, до недоуменной морщинки между бровями, смотрел тем взглядом, каким изучают сложную запутанную задачу, которая выскочила ниоткуда, словно черт из табакерки, и к которой один черт же знает как подступиться. Как на такое реагировать, Саша не вполне понимал. Раньше Коля не акцентировал внимание ни на каких частях тела — ни чужих, ни своих. То есть Саше не приходилось объяснять, что вот это голова — в нее едят и иногда думают, вот это ноги — ими ходят, а вот это, которое между ног болтается… С представлением об окружающем мире у Коли выходила интересная штука, его мозг казался большущей библиотекой, наугад, без всякого принципа, лишенной части стеллажей: порой Коля удивлял неожиданными познаниями в довольно сложных сферах, а спустя минуту отчаянно плавал в очевидных, казалось бы, вещах. Но ни о чем, касающемся интимных вопросов, речь до сих пор не заходила. Хотя они бессчетное количество раз видели друг друга голыми, спали вместе — летом по жаре тоже отнюдь не одетыми, и Саша не раз и не два просыпался в полной боевой готовности, прижимаясь той самой готовностью к Колиному бедру или спине. Реакции на такие штуки следовало большой круглый ноль, Саша тоже делал вид, что все в порядке вещей, и в итоге совершенно непонятно было, что Коля на эту тему знает и знает ли вообще. И вот теперь дамоклов меч, покачивающийся над Сашиной головой, угрожающе кренился, готовый вот-вот обрушиться. — Хочешь что-то спросить? — не выдержал Саша. Перед внутренним взором живо предстал он сам, радостно дергающий меч прямо себе на темечко. — Хочу, — с явным облегчением кивнул Коля и выпалил: — Почему у меня нет …? — Что?.. — Чего-чего, а именно такого вопроса Саша не ожидал. Не говоря уже о выбранном термине, если его можно было назвать термином… Впрочем, он быстро собрался и, смахнув со лба выступивший отнюдь не от горячего воздуха пот, уточнил: — Я имею в виду, где ты взял это слово? Не то чтобы у Коли имелось много вариантов. И Сашины подозрения очень быстро подтвердились. — Данила так говорил, — с готовностью сдал «наставника» Коля. — Я неправильно сказал? — Да нет, правильно, — пробормотал Саша, — просто… Ладно, забудь. Лучше расскажи, что еще Данила тебе про… все это говорил. Как можно точнее постарайся, как ты умеешь, прямо его словами, хорошо? С полминуты назад Саша собирался наведаться в предбанник за глотком травяного чая, однако теперь передумал: что-то подсказывало, что следующие несколько минут лучше провести сидя. И желательно не с чаем, а чем поядренее, но чего нет, того нет. Передавать прочитанное или услышанное Коле удавалось куда проще, чем формулировать самому: копировал он не только слова, но и характерные Данины фразочки и интонации, что звучало то смешно, то жутковато. А когда рассказ подошел к концу, Саша все же запросил перерыв — на чай и на подумать. Так он и думал — прихлебывая из теплой кружки и с отстраненным удовлетворением наблюдая, как Коля мусолит пшеничный сухарь, свою первую за почти минувший день еду. Как ни крути, жить пессимистом, то есть, разумеется, хорошо информированным оптимистом, было неплохо. Реальный Данин ликбез оказался и вполовину не так ужасен, как Саша успел себе навоображать. По большому счету он даже соответствовал действительности — за исключением двух недочетов, на первый взгляд некритичных, но в Колином случае практически роковых. Во-первых, вместо того чтобы придерживаться одних и тех же терминов, пусть бы и далеких от научных, Даня зачем-то навалил гору заместительных. Хуже того, создавалось впечатление, что часть этих словечек он ничтоже сумняшеся сочинил сам. И если человек, знакомый с процессом, еще интуитивно догадался бы, что, как и куда, то у Коли шансов отыскать тропку среди буйных порнофилологических зарослей не было от слова совсем. Во-вторых, Даня не сделал акцента на анатомических различиях между полами, смешав мужскую и женскую физиологию в комковатую гермафродитную кашу. Немудрено, что бедный Коля глядел растерянно: небось не нашел у себя кой-каких упомянутых деталей и пытался сообразить, он один недоделанный или у Саши тоже так. Хорошо, что Даня к своим разъяснениям живность не присовокупил, а то бы пришлось с какими-нибудь паучьими педипальпами и змеиными гемипенисами разбираться… Тут бы вон с одним органом ясность внести, не то что с парными… И смех, и грех. Быстро свернув чаепитие, они под нудной моросью перебежали в дом, где Саша усадил Колю за стол, велев догрызать сухарь и ждать, а сам полез на чердак за наглядными пособиями, ну, или за тем, что худо-бедно могло за них сойти. На скорую руку нашлось негусто: несколько соответствующих иллюстраций в лечебниках, запыленное пособие по анатомии для художников и — эдакой вишенкой на торте — пара-тройка журнальчиков известного толка, которые стоило бы сжечь за ненадобностью (Саша давно и прочно обходился воображением), да все недосуг было. Балансируя стопкой этих сомнительных богатств, Саша возвратился вниз, уселся напротив Коли, мысленно перекрестился и принялся за самый неловкий в своей жизни секспросвет. Неловким он оказался по большей части оттого, что как раз Коле неловко не было. Ни капли. Смущайся он хотя б немного, и Саша бы — в противовес — и глазом не моргнул, но Коля слушал и смотрел с тем же ровным интересом, с каким изучал любое новое для себя явление, в результате чего Саша конфузился за двоих, злился на себя, путался, сбивался и мялся еще сильнее. Благо его страдания словно бы оставались незамеченными — специально или намеренно, Саша не знал: эмпатия у Коли не то чтобы отсутствовала напрочь, но работала довольно избирательно. Тем не менее тему строения человеческой репродуктивной системы они одолели бодро. Особенно мужской. Для четкого понимания женской все же не хватало наглядности. — Я понял, что мужчины и женщины отличаются, — сказал Коля. — Почему Данила рассказывал не так? Потому что идиот с ветром… точнее бурундуками, в голове, хотелось ляпнуть слегка взмокшему Саше. После бани он успел остыть и нагреться заново — не то под гнетом столь ответственной задачи, не то после Колиной попытки вот прямо сейчас, не сходя с места, заняться поисками простаты. У кого из них двоих он собрался ее искать, Саша понять не успел, задавив намерение на корню. Впрочем, в данном маленьком недопонимании он винил исключительно себя: стоило сформулировать мысль иначе, нежели «можешь прощупать там-то и так-то». Чтобы не звучало как призыв к действию. Так вот, возвращаясь к бурундукам. Соблазн обозвать Даню дебилом рос как на дрожжах, но Саша сдержался. Это было бы некрасиво. И не очень-то справедливо, если уж на то пошло. — Мне кажется, дело в том, что Даня может изменять свое тело, как захочет, — предположил он. — Ты человек, у тебя мужское тело, и ты одним желанием ничего из своих органов не можешь убрать или переделать на другие. И я тоже чело… э… не могу ничего поменять. А Даня может. Захочет — сделает себе мужское тело, захочет — женское, или ещё какое-нибудь, даже не обязательно человеческое. Ему это неважно, для него нет особенной разницы, понимаешь? Поэтому он все и смешал. Коля серьезно кивнул, всем своим видом выражая готовность внимать дальше. Саша в свою очередь готовности продолжать не чувствовал: следующим пунктом воображаемого плана значилось более подробное объяснение темы продолжения рода. И его терзало предчувствие, что инцидент с простатой вскоре покажется цветочками. Рассказывая о сексе, Саша усиленно пытался свести все к сухой биологии: безликие термины, нейтральные слова, чистая механика — это туда, то сюда, в итоге так и сяк. Ни шагу влево, ни шагу вправо, никакой лирики, строго самая база. Но кровь неуклонно приливала к щекам (и не только), а внутри столь же беспощадно зарождалось понимание, что, почитая свою тягу к Коле исключительно платонической, Саша, пусть и неосознанно, изрядно кривил душой. Иначе бы его так не размотало… Ну, рассказал бы, что да как, ну потыкал в картинки. А не сидел бы словно на иголках, со сладкой оторопью чувствуя, как в процессе объяснения причин и механизма эрекции наглядное пособие, то, которое всегда при себе, становится… чересчур уж наглядным. Караул. Будто плотское желание дремало тлеющим угольком до поры до времени, дожидаясь заветного порыва ветра — которым, по всей видимости, и стала треклятая лекция. В уголке сознания затрепетала трусливенькая надежда, что Коля решит, якобы секс возможен только между мужчиной и женщиной. Искажать факты Саша не собирался, но умолчать-то никто не запрещал? И Данин опус, благодаря своей крайней спутанности, этому напрямую не противоречил… Сохранялась, конечно, вероятность, что Коля сам где-то что-то урывками слышал или видел и дойдет до соответствующих выводов своим умом, однако то была лишь вероятность. А женщины… Ну не отправится же Коля по такой собачьей погоде разыскивать женщину. Да и идти придется, мягко говоря, далековато… Прожила надежда от силы минуты две — ровно до того момента, как Коля невнимательно перелистнул один из журнальчиков, который по закону подлости раскрылся на большом, во весь разворот, изображении, где двух человек, наслаждающихся друг другом, принять за разнополую пару мог разве что слепой. Саша запнулся на полуслове, подозревая, что вот-вот двинет кони — либо воспламенится на месте, либо последняя кровь от головы отхлынет. Коля, напротив, разглядывал разворот с воистину научным интересом. И — к Сашиному ужасу — явно что-то прикидывал. — Мужчина не может выносить детей, — указал он. — Не может, — полуобморочно согласился Саша. — Тогда зачем они занимаются сексом? Конкретно эти — чтобы им денег заплатили, вертелось на языке. Но прикинув, сколько новых вопросов вызовет такое заявление, и вообразив свои потуги растолковать про порноиндустрию и зачем люди продают и покупают секс, Саша понял, что в итоге скорее всего придет к тому же самому ответу, которого пытался избежать — только куда более длинной, тернистой и неловкой дорожкой. — Потому что это приятно, — сдался он, изучая на редкость любопытный завиток скатерного узора. Ответ был упрощен до крайности, однако по сути так оно и получалось. — Сексом занимаются не только для зачатия детей. Людям… большинству людей нравятся ощущения. Ну вот и все. Ловушка захлопнулась. Даже не поднимая глаз, Саша уже знал, какое выражение увидит на Колином лице. Новые впечатления и ощущения Коля любил. Особенно физические ощущения. Особенно приятные физические ощущения. Баня с теплой водой и веником, вкусная еда и сытость после нее, прохладная речная вода в жару, ходить босиком по траве, солнечные лучи на коже, когда гладят по голове и почесывают спину — все эти немудреные телесные радости. И перспектива заняться сексом в Колином понимании вряд ли отличалась от предвкушения отведать суп по новому рецепту. Жаль, что для Саши оно так не работало… Когда вопрос все же прозвучал, самым легким вариантом выглядело сказать «нет» — безо всяких объяснений и оправданий. Имеет же он право просто не хотеть. Давай сплетем десятый за день венок? — Нет. Давай залезем вон на то высокое дерево, там красивые яблоки. — Нет. Давай займемся сексом. — Нет. Только отказывать Коле Саше удавалось раз через три. И венок они сплели — и десятый, и двадцать четвертый. И за чертовыми яблоками полезли, чудом не сверзившись с высоты. И секса Саша на самом деле хотел… Если он откажется, Коля, понятно, настаивать не будет, самое большое спросит еще раза два, если уж сильно зациклится. А потом пойдет и найдет кого-нибудь посговорчивее. Саша подозревал — кого, и догадка ему совсем не нравилась, вот уж правда будто собака на сене… Запретить Коле даже думать в опасном направлении Саша не мог, точнее мог, но не стал бы — Коля, хоть и здорово от него зависел, не был Сашиной собственностью. Те летние Данины злые слова о таскании за ошейник, невзирая на их абсурдность, задели что-то в душе — Саша стал следить за тем, чтобы не решать за Колю слишком многого. Впрочем, сейчас ему предстояло решить строго за себя. И это оказалось неожиданно сложно — когда и хочется, и колется. Сложно. Он не справлялся. Завитки на скатерти, вздрогнув, начали расплываться — мир вокруг выцветал, темнея и пустея. Первым исчез стол, потом затерлось все, на что Саша не смотрел, но воспринимал боковым зрением: прочая обстановка, стены… Один Коля до последнего не желал растворяться в черноте, и Саша, заставив себя зажмуриться, через не хочу выгнал из сознания чувство его присутствия. Ненадолго — дело вообще было не в Коле, и пришлось силой вычеркнуть эту переменную, чтобы не отвлекала. В конце остался только он сам. Одинокий, перед лицом своих сомнений и страхов. Он и зеркало. Со вздохом поглядев на отражение, взирающее на него, как кошка на апельсин, Саша пошел сразу с козырей. — Нельзя заниматься сексом с тем, кто не может дать осознанного согласия, — сказал он. — Не может? В самом деле? Даня был прав? — ехидно спросило отражение. — И кем ты считаешь Колю, интересно знать? Собакой или табуреткой? Он не ребенок, не животное и не находится под веществами, просто немного отличается от других. По понятным причинам. Это не делает его психически неполноценным. — Мне кажется, он не понимает, на что собирается согласиться, — сделал Саша следующий ход. Отражение фыркнуло. — И как же он поймет, если ты не предоставишь ему шанса попробовать с тобой и не допускаешь возможности попробовать с кем-то другим? Вы проговорили, как что устроено, и проговорите еще, если понадобится. Необязательно с размаху совать в него член. Начнете постепенно, посмотрите, как пойдет. Он уже согласился. Это ты ворочаешься, словно черепаха в камнях — ни туда, ни сюда. — Я боюсь, что ничего не получится, — пожаловался Саша. — У кого не получится? — прищурилось отражение. — У тебя? Что не получится? Приласкать его рукой? У него нет опыта, ему даже сравнивать не с чем. Перед тобой чистый лист, без установок, без страхов, без стереотипов. Он не почувствует себя ни униженным, ни использованным и не будет презирать тебя, если что-то пойдет не так. Он не знает, как должно быть «так». Ты даже больно ему сделать не сумеешь. — Вдруг ему не понравится? — задумался Саша. — Тогда случится светопреставление, без вариантов, — скорбно признало отражение. — Такое же, как когда ты перепутал соль с сахаром. — Это не то же самое, что соленая шарлотка, — с сомнением проговорил Саша. — Смотря для кого, — возразило отражение. — Ты загоняешься, а он может считать по-другому. Если ты делаешь что-то и тебе не нравится, ты либо прекращаешь, либо пытаешься сделать как-то иначе, верно? — Либо продолжаешь, — из чистой вредности сказал Саша, — потому что это для чего-то нужно или тебя кто-то заставляет. Отражение зашлось беззвучным смехом. — И кто же вас, прости, заставляет? Даня? Саша, насупившись, промолчал. Отражению хотелось начистить морду — не в первый раз, надо признать — но драться с зеркалом, да притом в собственной голове, всегда казалось невероятно глупым. — Если ему понравится, — смягчилось отражение, — в его картотеке приятных ощущений добавится еще одно наименование, где-нибудь между массажем головы и пирогом с черникой. Если не понравится, вы попробуете иначе. Или поставите галочку — «пробовали, не зашло» и успокоитесь. Жизненной необходимости ведь не назрело? Саша мотнул головой. В конце концов, он долгое время обходился руками. Выручал и не самый пылкий темперамент — уж перед собой стыдиться было в высшей степени нелепо. — Ну и молодец, — постановило отражение. — Еще вопросы? Или вернешься уже к нему и займетесь делом, пока ему не надоело глядеть, как ты таращишься в пустоту и шлепаешь губами? Сбежит ведь искать Даню, не догонишь. Саше снова пришлось притушить горячее желание вообразить камень поувесистей. На самом деле торопиться надобности не было: никуда Коля бы не побежал, да и в реальности вряд ли минуло больше одной-двух секунд — но вопросы, пожалуй, и правда закончились. Во всяком случае, самые животрепещущие. Пора было возвращаться. — Спасибо, — не вполне искренне буркнул он. — Обращайся, — отзеркалило его интонации отражение. Кажется, оно добавило что-то вроде «до встречи, убогий», однако Саша великодушно решил, что ему послышалось. Мир проступал и наливался красками в порядке, обратном тому, как исчезал: Колино присутствие, стены, мебель, стол, скатерть и узор на скатерти. Дождавшись, когда оформится последний завиток, Саша вдохнул глубже, расправляя легкие, и поднял глаза: Коля смотрел с терпеливо сдерживаемым, но полным надежды ожиданием. — Хорошо, — сказал Саша. — Давай попробуем. Что могло пойти не так? Риторический вопрос. Исходные условия были неплохи: Саша знал, что делать, Коля ему не мешал. Не стеснялся, не боялся, не переживал, а на просьбу расслабиться с готовностью растекся лужицей, чем на несколько секунд напугал Сашу до чертиков. Раскинувшись перед Сашей на спине, Коля всем своим видом излучал полное безоговорочное доверие, казалось, он и мысли не способен допустить, что Саша может сделать ему плохо или больно без веской на то причины (когда лечили поврежденную капканом ногу, на первых порах было больно, Коля страдальчески шипел и поскуливал сквозь зубы, но понимал, что так надо). От этого безусловного доверия порой становилось не по себе, но оно же подкупало, заставляя соответствовать, и сейчас Саша очень, очень старался. Мешал лишь один маленький нюанс. Колино тело мирно, сладко спало. Саша ничего не знал о возрасте волшебного существа, которым Коля недавно являлся, но с уверенностью полагал, что Коле-человеку исполнилось не больше двадцати пяти лет. Казалось бы, молодое здоровое мужское тело обязано было откликнуться хотя бы просто на стимуляцию. Отнюдь. Саша перепробовал все, что умел, утомил рот и руки, взмок, как мышь, его самого уже без малого колотило от возбуждения — а Коля не реагировал. Вернее не то чтобы совсем не реагировал, ему явно было приятно: он жмурился, слегка улыбался и делал немного странные, потягивающие движения ногами, которые всякий раз напоминали Саше кошачий «молочный шаг». Вот только точно таким же образом Коля демонстрировал свое удовольствие, когда Саша, например, гладил его по голове перед сном. Должна же быть какая-то разница? Или нет? Пронеслась мысль: он никогда не видел, чтобы у Коли случалась эрекция — ни утренняя, ни какая-либо еще. Саша отмечал это временами, но мимоходом, тут же забывая, а теперь вспомнил и вдруг серьезно загрузился. Способен ли Коля в принципе испытывать половое возбуждение? И если нет, то есть ли смысл возиться? Он-то, предположим, кончит, а что потом? Заявить, мол, вот это и был секс, я получил об тебя кайф, а тебе и так сойдет? И ведь Коля поверит: сравнивать ему и правда не с чем… Понятия не имея, как поступить дальше, Саша замер, бездумно скользя растерянным взглядом по распростертому перед ним телу — белая шея, кажущаяся еще длиннее из-за слегка запрокинутой головы, точеные ключицы, довольно густая поросль вокруг сосков, резкие, мерно вздымающиеся реберные дуги (Саша пыхтел приоткрытым ртом, а у Коли даже дыхание не сбилось), темный островок, начинающийся повыше пупка и сбегающий к мягкому члену, который Саша задевал запястьем, двигая пальцами внутри горячего, полностью расслабленного тела. И пусть никто не смотрел и уж тем более не осуждал, Саша вдруг почувствовал себя едва не до слез по-дурацки. Надо было закругляться. Хоть как-то. Пальцы шелковисто сжало — Коля поднял голову на весу, и внутренние мышцы отозвались на неудобную позу. «Что-то не так?» — спрашивали слегка затуманенные глаза. Саша коротко глянул на него, точно не зная, что именно транслирует в ответ, но надеясь, что ничего похожего на «Лично у меня все так, а вот у тебя, похоже, что-то не работает, и кто б подсказал, что мне с этим делать». — Все хорошо, — соврал он, тоскливо понимая, что Коля обязательно почувствует фальшь. — Мы сейчас просто… Закончить фразу Саше помогло бы только чудо. И чудо случилось. Поймав немой, полный отчаяния посыл, мироздание смилостивилось — со свойственным мирозданию извращенным чувством юмора. — Всем привет, — бодро донеслось откуда-то из-за Сашиной спины. — Я… О. Ты в кои-то веки меня послушал! В лесу сдохло что-то гигантское, а я не в курсе? Если бы под рукой оказался кирпич, Саша воспользовался бы им без малейших сомнений. Но рядом была лишь подушка. А еще Саша, даже в приступе дикой, несоразмерной ярости, улучил долю секунды, чтобы подумать, что, если он резко вытащит пальцы, Коле будет неприятно. Поэтому подушка полетела на источник звука сама, с силой, в разы превышающей ту, какую сумели бы обеспечить Сашины мышцы. С душой полетела, от полноты чувств вспыхнув в полете. Цели снаряд не достиг — расплющился о стену, щедро брызнув огненными ошметками, Саше не надо было оборачиваться, чтобы это понять. Это и то, что — по всем признакам — логическим завершением сегодняшнего чудесного вечера станет пожар. А потом раздался звук, с которым с высоты опрокидывается добрый бочонок воды, и разгоряченную спину окатило холодными струями. — Ой, — раздался в повисшей тишине Колин голос. Саша решил было, что от нежданного душа дернул рукой и все-таки сделал больно, но ойканье прозвучало виновато, а не болезненно. Интересные дела. — Все хорошо, — на всякий случай повторил Саша и, мягко высвободив пальцы, обернулся. Зрелище впечатляло: на стене чернела здоровенная клякса копоти, меньшие пятна изукрасили часть потолка; пол превратился в небольшое болото с подпаленными перьевыми комками вместо кочек, разве рогоза и лягушек не хватало. Вместо тяжеловатого запаха стоячей воды драла носоглотку нестерпимая вонь горелых перьев, воздух тихонько звенел, но не от жабьих песен, а от магии — причем не только Сашиной. Саша успел подзабыть, какая она хрупкая, красивая и певучая, и жадно вглядывался и вслушивался, давя подступивший кашель. — Я нечаянно, — снова повинился Коля. — Не страшно. Наоборот… — Саша, не выдержав, все же закашлялся. Прохрипел, утирая слезы: — Зато не пожар. Ты молодец, правда. Сейчас все уберем, проветрим и… Он спустил ноги с кровати (под ногами хлюпнуло), встал и шатнулся, сраженный резким приступом дурноты. Медленно переводя дух, склонился, упираясь в колени повлажневшими руками. Все верно, а чего он хотел — подушками вот так швыряться, еще и горящими… Ну ничего, надо просто отдышаться, съесть что-нибудь сладкое и… На постели странно, шумно вздохнули. Саша повернул голову: Коля расфокусированно смотрел на него черными от расширенных зрачков глазами, и лицо его, поблескивающее от выступившей вдруг испарины, стремительно белело в тон простыне. Елки-палки, что ж за вечер такой поганый… *** Вместе с запахом гари через распахнутое окно вываживалось и драгоценное тепло, но Саша отыскал шерстяные свитера, Коля мастерски соорудил на подмокшей кровати шалаш из горы сухих одеял, и теперь они сидели в душной мягкой темноте, на ощупь уплетая варенье одной ложкой из одной банки и время от времени обмениваясь куда придется короткими сладкими земляничными поцелуями. Может, и не такой уж он плохой получился, этот вечер… — Для чар нужны силы, — втолковывал Саша, которому показалось, что внезапное недомогание Колю напугало. — Откуда силы с одного сухаря возьмутся? Сахар в крови упал, вот и поплохело. Есть надо нормально, тогда и обмороков не будет. Ему было любопытно, единичная это акция, или у Коли теперь будут случаться магические выбросы, пока все не устаканится. И все ли выбросы окажутся столь полезными, контролируемыми и своевременными, или наравне с Колиными выкрутасами придется иметь дело еще и с Колиной взбесившейся магией. Чтобы узнать наверняка, оставалось, очевидно, только ждать, но в общем и целом это был скорее хороший признак. Глядишь, и на будущий летний праздник обойдется без увечий… — Данила боится огня? — как водится, не в тему поинтересовался Коля. Саша, поерзав, подумал, что надо бы перед Даней извиниться. Сперва выдать по первое число, само собой, а потом обязательно извиниться. Потому что ладно подушка, но горящая подушка — это, наверное, перебор. — Не сказал бы. — Саша вспомнил, как Даня поджаривал руку в камине, и торопливо заел шевельнувшийся в горле комок вареньем. — Не очень любит, но не боится. Огонь не самое естественное явление для леса. Опасное, к тому же. — Кажется, я помню лесной пожар, — задумчиво поделился Коля. — Я потом искал цветы и долго не мог найти. На Сашиной памяти подобного бедствия не случалось. Наверное, это произошло до того, как он здесь поселился. В качестве утешения Саша уступил Коле остатки варенья и, выпростав руку из шалаша, небрежно пихнул и ложку, и опустевшую банку куда-то под кровать. «За бортом» было холодно, комнату они выстудили будь здоров, но лучше померзнуть, чем дышать горелой гадостью. Остатки подушки Саша кое-как собрал и вынес, чтобы не воняла, большая же часть воды чудесным образом исчезла сама собой — не ушла в подпол, а именно что исчезла. Возможно, вода была не вполне настоящая, но задачу свою она выполнила, так какая разница? Еще и лучше, уборки меньше. Хотя пол все равно предстояло приводить в порядок. И стену тоже. И потолок. Этим Саша намеревался заняться утром. Или когда там они сподобятся вылезти из кровати… Ложиться спать с окном нараспашку не хотелось, и Саша стал прикидывать, чем заняться до тех пор, пока в доме не станет возможно дышать не морщась. Почитать? Свет искать придется, вылезать на холод… Побренчать на гитаре можно и вслепую, но, опять же, за гитарой придется идти, да и под одеялами с ней неудобно. — Мы будем продолжать? — спросил Коля, ткнувшись липкими губами ему в ухо. Саша на голубом глазу едва не спросил, что именно продолжать. Увы, он не принадлежал к той породе людей, чей игривый настрой способен сбить разве что рухнувший на голову потолок — закрутившаяся после Даниного неурочного визита катавасия не просто охладила Сашин пыл до нуля, она заставила начисто запамятовать, чем они тут пытались заниматься. Должно быть, приложив некоторые усилия, вернуть нужное настроение удалось бы, но стоило ли оно того? — Не… — начал говорить Саша, намереваясь твердо и без рассусоливаний отказаться, однако в последний момент передумал: — …знаю. Я не знаю, есть ли смысл продолжать. Наверное, дело было в темноте, густой, влажной, пахнущей ягодами и дымом. В этой темноте, которая надежно скрывала Колю и его самого, откровенничать казалось проще. — Тебе не понравилось? — спросил Коля. В его интонациях не сквозило огорчения или упрека, только интерес, он бы не обиделся, услышав, что нет, не понравилось. Но ведь это была бы неправда. — Понравилось, — признался Саша. — Мне было хорошо. — Мне тоже. — А вот теперь Коля явно обрадовался. — Тогда почему мы не можем продолжить? — Я… — Саша, осекшись, не без труда организовал мысли в более или менее стройную цепочку. — Я привык, что, когда занимаюсь с кем-то сексом, этот человек… ну, по нему видно, что он испытывает удовольствие. У каждого это выражается по-своему, но признаки похожи. А твое тело… оно, наверное, работает немного по-другому. Я не могу понять, хорошо тебе или нет. В доходчивости своего объяснения Саша тут же всерьез усомнился, Коля, впрочем, отозвался почти сразу: — Ты можешь спросить. И я сказал, что мне хорошо. Я не обманываю, мне было хорошо. — Я знаю, что не обманываешь. — Саша ткнулся носом вслепую — попал в скулу, потерся утешительно. — Я неправильно выразился. Я видел, что тебе хорошо, но как будто… не так хорошо. А как сделать тебе так же хорошо, как мне, я не знаю, и меня это огорчает. Кажется, что это несправедливо. Будто я получаю удовольствие за твой счет, но не могу ответить тем же. — Не так хорошо? — растерянно переспросил Коля. — Бывает неправильно хорошо? Саша мысленно дал себе по лбу. Молодчина, возьми с полки песочный пирожок, теперь ты окончательно его запутал. Чего доброго, начнет расспрашивать про каждое приятное ощущение — правильное оно или нет. — Не неправильно, — попытался Саша исправить положение. — Мне кажется, что мне лучше, чем тебе, и от этого мне неудобно. Коля какое-то время молчал, обдавая Сашу земляничным духом, и, судя по тихому сопению, усиленно соображая. Потом осторожно спросил: — Ты не хочешь заниматься сексом, потому что нам обоим от этого хорошо, но ты думаешь, что тебе лучше, чем мне, и поэтому нам вообще не надо заниматься сексом, чтобы никому не было обидно? Саша прикусил язык, наповал сраженный рекордной, по Колиным меркам, длиной самостоятельно сформулированной фразы. Ум, привыкший при необходимости перетолковывать для Коли попроще, машинально перетолковал для себя же: тебе досталось одно яблоко, а мне два, и поделиться я с тобой не могу, так что давай мы оба выкинем свои яблоки и гордо утопаем в закат голодные. Кто знает, вполне вероятно, что при определенных обстоятельствах подобный поступок и будет уместным, но звучало как-то… — Ладно, — сдался Саша. — Ты прав. Я дурак. — Я так не говорил, — возмутился Коля и, скелетина ходячая, чувствительно пихнул его твердым плечом. Саша дал сдачи, в довесок коварно пощекотав под ребрами. Коля, шарахнувшись, смешно хрюкнул, откинулся на спину, Саша упал сверху, и оба принялись возиться, не столько обмениваясь пинками и тычками, сколько путаясь конечностями в одеялах и потираясь друг об друга. Сражение вышло не на жизнь, а на смерть, но в итоге Саша, с самого начала занимавший более выгодную позицию, распластал Колю ничком, надежно придавив к собравшейся складками простыне. Не выдержавшие напора одеяла частично сбились, частично оказались на полу, в компании незаметно скинутых туда же свитеров, однако Саша не стал ничего подбирать: он и без того чувствовал себя раскаленной печкой. Шикнув на Колю, чтобы не брыкался так сильно, Саша одной рукой придержал его пониже затылка, а другой провел по холмикам позвонков на изгибающейся спине — от шеи до копчика и ниже, где было еще мягко и скользко. Попросил ласково: — Расслабься. Тело под ласкающими ладонями, секунду назад напружиненное, сопротивляющееся, послушно обмякло. Но Саша уже не испугался. Потом, в конце, что-то произошло. Что именно, Саша не уловил: слишком занят был, содрогаясь от нахлынувшего наслаждения, не острого, скорее томного, зато необычайно долгого. Коля под ним крупно вздрагивал в унисон, что Сашу сильно, хоть и приятно, удивило. С точки зрения телесных реакций вроде бы ничего не изменилось, но не притворяется же он, в конце концов… Что-то слилось, соединилось — что-то, помимо тел, вокруг снова волновалась смешанная магия, но ничего не загорелось и не утонуло, и Саша, по заветам одной умной женщины, решил подумать об этом завтра. Точнее, сегодня, но все равно завтра. Сейчас же он до того утомился, что вырубился одномоментно, сумев лишь кое-как вытереть их обоих краем подцепленного с пола одеяла и прикрыть окно — сил не хватило даже перестелить постель, угвазданную сажей, вареньем, маслом, семенем и потом. Коля ночью выходил. Саша не заметил, как он вылезает из постели, зато почувствовал, как, вернувшись, мостится под бок, весь ледяной. Значит, был снаружи и снова поленился одеться — это плохо. Еще от Коли пахло мясом — проголодался и поел, и вот это было уже хорошо. — Там снег идет, — прошептал Коля Саше на ухо. — Много нападало. Все белое. Красиво. Саша промычал что-то одобрительное. Снег — хорошо, не так уныло, может, станет полегче. Он проснулся наполовину, а то и на треть, и, слушая Колин шепот, одновременно видел сон: необъятное белое покрывало под черным беззвездным небом и маленькая нагая фигурка в обрамлении сыплющихся с неба ажурных хлопьев. Действительно, красиво. — И лаванда зацвела, — добавил Коля. Снежное покрывало в Сашином сне пошло ароматными нежно-сиреневыми волнами. Вид стал еще красивее, пахло и вовсе будто по-настоящему, но что-то здесь было не так, и Саша заставил себя подняться из сонных глубин чуть выше, чуть ближе к реальности. — Прямо на снегу, что ли? — не то спросил, не то подумал он. — Нет, под кроватью. Я там свитер искал. И увидел. Цветущее перед Сашиными сомкнутыми веками поле снова сделалось белым, зато фигурка принарядилась в душисто пахнущий свитер. — Я нечаянно, оно само, — покаянно добавил Коля. — Пускай, — великодушно сказал-подумал Саша. — В хозяйстве пригодится. Сорвем, засушим, лаванда от моли хорошо помогает… Спи, утром разберемся. Коля положил подбородок ему на плечо, поворочался немного, пихая угловатыми коленями, и затих. Когда прильнувшее к нему тело налилось дремотной теплой тяжестью, Саша, довольно вздохнув, позволил себе провалиться обратно в сон. В его сне к фигурке, такой одинокой под громадной чашей неба, приблизилась другая фигурка, чуть меньше. Снег снова полыхнул сиреневым, и обе фигурки бок о бок побрели через бескрайнее лавандовое поле, все дальше и дальше, пока снегопад и темнота не скрыли их окончательно.