Сложности, но мы справляемся

1 Небольшой катер, переваливаясь на волночках, доставил Олега прямиком в рай. Суровый такой рай девяносто на шестьдесят с закопченными стенами трехметровой толщины и черными провалами бойниц. Зато внутри оказалось все по красоте, да по такой, что Олег после своей психиатрической больницы номер оставь-надежду-всяк-сюда-входящий только и успевал челюсть подбирать. Под маскировкой чумазых гранитных стен вместо тошнотно-зеленых коридоров и грязного подранного линолеума уходили в высоту потолки с лепниной, сиял начищенный паркет, а в огромные витражные окна с вылизанного внутреннего двора лились солнечные лучи. В первые рабочие дни чудеса сыпались на Олега как из рога изобилия. На пятьдесят человек не два санитара, а целых двенадцать, и это не считая многочисленных сиделок? Вау! По отделению можно без противогаза ходить? Зашибись! Ужином кормят не в пять, а аж в восемь, притом не ссанными тряпками, по недоразумению записанными в меню как «тушеная капуста»? Ну чистый пятизвездочный отель! Персонал степенно вышагивал в безукоризненно белой брючной форме, а контингент – в аккуратных белых же халатиках и серых штанишках. Как будто все пациенты приоделись и комиссию с фотографом ждут, клятвенно пообещав главврачу до момента икс не плеваться, не блевать и кучи под себя не накладывать. Главврача, к слову, звали Вениамин Самуилович, он будто из какой-то чеховской книжки вылез и, сверкая овальными позолоченными очками, внимал блестящей профессиональной карьере Олега, состоящей из одиннадцати лет школы, без малого такого же срока военной службы, месячного курса обучения младшего медперсонала и трех лет работы в затрапезной психушке, с таким уважительным видом, будто Олег был как минимум академиком со степенями. Честно, Олег в душе не ёб, какими связями Вад умудрился пропихнуть его в этот райский уголок, но был благодарен по гроб жизни. Конечно, со временем лоск слегка поблек. Да, музейные интерьеры никуда не делись, и кормили на убой, и зарплатой не обижали, но рутина, по сути, была прежняя: Олег мыл, переворачивал, перекладывал, переодевал, сопровождал на прогулках, вязал коней и клевал носом, сидя в коридоре на стульчике. Фигуры высшего пилотажа в виде инъекций и капельниц здесь выполняли медсестры, а не санитары – баба с возу, кобыле легче. А так… Смены, перекуры, сутки через трое, все как обычно. Со временем он даже начал находить в новом рабочем месте мелкие недостатки. К примеру, повсюду торчали камеры и нельзя было на дежурстве прикорнуть на сдвинутых табуретах, усадив вместо себя принудчика покрепче. Грустненько, и это с учетом того, что наблюдать теперь приходилось за тройкой пациентов максимум, а не за лежащими на панцирных койках в рядок десятью-пятнадцатью мужиками с острыми психозами и белочкой. Во время работы опять-таки приходилось быть понежнее. Раньше как? Если кто-то, пока ты ему жопу моешь, возникает, ты его по затылку хрясь и делаешь дело быстренько, пока он звездочки ловит. А тут приходилось уговаривать, как трехлетку, с сиделками в подпевке. Стыдобища! С развлечениями тоже пришлось завязать. Олег отбитым таки не был и не жестил, но на предыдущем месте частенько забавлялся тем, что в один день в волшебный час после обеда выпускал покурить, скажем, исключительно тех, у кого голубые глаза, а в другой – тех, у кого на шмотках есть зеленый цвет, а потом хихикал в кулак, слушая, как дурики ломают головы, почему кому-то открыли доступ в желанную курилку, а кому-то нет. Жестоко? Нифига. В итоге ведь рано или поздно до курилки добирались все жаждущие, Олег своих подопечных прекрасно помнил в лицемордие и следил, чтобы никто не остался без заветной порции никотина. Тем более подымить можно было во время прогулок или уборки территории, так что не смертельно. Или вспомнить Витюнчика, молоденького тихого шизика. Подзовешь его и говоришь: «Держи!» Тот и рад, лапу тянет. А ты ему саечку по бороде – чпок. «Щелбан держи и вали отсюда!» У него такие глазенки страдальческие делались, умора. Прикольно было, ни разу не приелось. Витюнчик, кстати, обиды не держал. За пачку вафель с воли прыгал вокруг как щенок и всегда был готов хоть судно вынести, хоть отсосать. Да и в целом, здесь пациенты были сытые, не горящие желанием за жрачку и дополнительные сигареты горы сворачивать. Откровенно говоря, их помощь особо и не требовалась, хроническим недостатком персонала, в отличие от госучреждений, клиника доктора Рубинштейна не страдала. Олег долго не мог понять, кого тут лечат. Сперва думал, что особо опасных преступников. И злился даже, что всяким конченым маньякам условия, как в дорогом санатории, а простые безобидные психи сидят в дерьме по горлышко. Потом стало ясно: держат здесь элементарно тех, кто по какой-то – любой – причине показался доброму доктору в достаточной степени интересным. Таких, к примеру, как Сергей Разумовский. *** Вообще-то Сергей Разумовский как раз таки был маньяком. Серийником. Резал народ на Петроградке и Ваське. Олег по новостям специально не следил, но посмотрел сюжет блоггерши Юли Пчелкиной. Та подобрала ниточки уже после того, как Разумовского заловил доблестный питерский мент майор Гром. По чистому везению, поймал на горячем. Убитых в итоге оказалось то ли двенадцать, то ли пятнадцать, и общего между ними нашлось немного, разве что почти все мужчины. Пятеро были не в ладах с законом – два карманника, хулиган, драчливый алкаш и вроде даже один насильник. Интересная картина, но в идею, что Разумовский решил таким вот радикальным способом бороться с преступностью, она не укладывалась: остальные жертвы были невинны аки овечки. Разумовский ясность в эту загадку вносить не желал. Он отмалчивался на допросах, не мычал, не телился, а потом выдал всякие интересные симптомы и сразу из СИЗО переехал в уютное заведение на крохотном островке в Финском заливе. Небось, как все айтишники, мечтал, что накодит на жилплощадь на островах. Будьте осторожны со своими желаниями, так-то. Когда Олега отрядили ходить за Разумовским, серенькая рутина расцвела кислотно-яркими кляксами. Олег, не будь дураком, закрутил романчик со старшей медсестрой Софочкой, и та ему все, что он про Разумовского спрашивал, рассказывала в сочных подробностях. Во-первых, выяснилось, что есть не просто Сергей Разумовский, а Сергей Разумовский и его шиза. Шиза не в смысле шизофрения, а в смысле раздвоение личности. ДРИ, если по-научному. Шизу звали Птица. Во-вторых, сам по себе, в отрыве от Птицы, Разумовский буйным не был, а был тихоней, необщительным и осторожным, если не сказать трусоватым. Боялся грабителей, пьяниц, ментов, солдат, темных безлюдных закоулков и людных тоже, бездомных собак, болезней, острых предметов… Список диагнозов Рубинштейн ему выкатил немаленький: обсессивно-фобический невроз (не путать с ОКР), шизоидная психопатия (не путать с шизофренией), цибофобия (не путать с анорексией), генерализированное тревожное расстройство и – на десерт – гиполибидемия. Что-то там с пониженным либидо, типа асексуальности, хотя та, вроде, и не диагноз вовсе… Самое смешное, с этим пестрым букетом Разумовский вполне мог жить-поживать и в принципе не задумываться о том, чтобы обратиться за психиатрической помощью. Если бы не Птица. Про Птицу, увы, Софочка знала совсем немного. Птица вроде как ничем не болел, но Рубинштейн ему тоже шизоидную психопатию приписал, экспансивную, а Разумовскому – сенситивную. Типа Разумовский чувствительный, боязливый и очень ранимый, а Птица – высокомерный, борзый, но все равно очень ранимый. Жесть. Когда у тебя есть шиза, а у этой шизы – имя и собственный диагноз… Да уж, как тут не загреметь в элитную психушку для особо просвещенных. У Олега, пока он все эти болячки гуглил, у самого чуть шарики за ролики не заехали. Ну так вот, Рубинштейн выяснил, что буйным был Птица и вроде как именно он всех этих несчастных и прибил. Кромсать людишек ножичком и обливаться чужими телесными жидкостями, стремаясь всего колюще-режущего и ВИЧ с гепатитами, было бы максимально странно, потому раздвоение и заподозрили. Но Птицу, видать, за год неплохо купировали, поэтому сейчас Разумовский был… ну… нормальным. По сравнению со многими. Сам жрал, сам срал, сам мылся. Ходил на психотерапию, шугался остальных пациентов, таблеток ел мало – Олег распознал антидепрессанты, а еще парочку никогда в жизни не видел. Ему можно было давать карандаши без опаски, что он их в глаз воткнет. Он рисовал черные перья и бесконечные шахматные доски с усердием детсадовца, вымазывался в угольном грифеле по уши и выглядел потом так, словно в одночасье зарос короткой темной щетиной. Изредка грузился и просился в смирительную рубашку – может, казалось, что снова кукуха свистит, а может, так ему было элементарно спокойнее, вместо обнимашек. Олег даже ради интереса в самом деле предложил его обнять, но Разумовский отказался, только посмотрел с опасливым недоверием, как идейная монашка на садовника. Ага-ага, видал Олег в порно, что такие монашки вытворяют, ну да ладно, наше дело, как говорится, предложить. Так они общались с полгода, таблеток Разумовскому приносили все меньше, но Птица за время знакомства не объявился ни разу. А в один прекрасный летний день Олега вызвал к себе доктор Рубинштейн. 2 Топая за Софочкой и автоматически залипая на круглые ягодицы под тонкой тканью, Олег лихорадочно соображал, что такого мог натворить, что его к себе аж целый главврач вызывает. На дежурстве не спал, в коридорах не дымил, никого не бил… В последний – и первый – раз они виделись, когда Олег на работу устраивался, а так главврач – это, известно, типа бога: где-то есть, всем управляет, но к простым смертным снисходит исчезающе редко. Когда Олега усадили за стол и угостили чаем с конфетами, стало вообще стремно. Рубинштейн долго молчал, и Олег шарил взглядом по столешнице. Чашки были красивые, из сервиза, а вот конфеты – бельгийский шоколад, минуточку, – громоздились в простецкой металлической миске, какие в столовке на раздаче выдавали. Несмотря на вайбы дорогого пансиона, фарфоровой посуды контингенту все-таки не полагалось: не самый подходящий материал для швыряния в стены. Под локтем у Рубинштейна лежала папка вроде личного дела, но чья – разглядеть не получалось. Олег успел заесть нервяк полудесятком вкусных «ракушек», прежде чем Вениамин Самуилович начал говорить, а к концу витиеватой, сладкой, как нуга, речи не знал, то ли конфеты дожрать горстью, то ли сразу витамина «Г» попросить, поэтому что если это не слуховые галюники, то что? Рубинштейн попросил – ну, распорядился – взять Разумовского домой на передержку, как котика. Не к себе домой, конечно, и про котиков с передержками никто ничего не говорил, но в медовой реке слов звучало «адаптация», «социализация», «ремиссия» и прочие умные термины. А если попросту, то за хорошее поведение и уверенные шаги по пути к выздоровлению Разумовскому решили дать глотнуть свободы, вроде как из общего режима в колонию-поселение перевели. Роль колонии-поселения отводилась квартирке в Кронштадте, а роль администрации колонии – Олегу. М-да, было бы глупо надеяться, что им особняк на Каменном острове выделят. А ведь могли бы. Бабла явно куры не клюют. – Хорошая квартира рядом с центром, – убежденно вещал Рубинштейн на зависть любому риелтору. – Тихий зеленый город, морской воздух, парки, каналы. Смена обстановки, никакой суеты, ничего, способного напомнить о произошедшем в Петербурге и спровоцировать рецидив… А если, не дай бог, что – до клиники рукой подать. – И я буду с ним жить? – уточнил Олег, как имбецил. – Да, – кротко подтвердил Рубинштейн. – Серёже все-таки пока нужен присмотр. Я знаю, что вы с ним хорошо поладили. Было непривычно слышать, как Разумовского называют вот так – Серёжей. А отношения? Они с Разумовским старательно друг друга игнорировали, когда не нужно было принести еду, проводить до душа, выдать карандаши или запаковать в рубаху. Сойдет за хорошие отношения? Впрочем, если вспомнить, как прочие Олега периодически пытались задушить, избить табуретом и заколоть шприцем, то отношения с Разумовским были прямо-таки идеальными. – Долго? Рубинштейн неопределенно пожал плечами. – Посмотрим по состоянию. Вы продолжаете у нас работать, Олег Давидович. Просто считайте… на удаленке? – он деликатно хихикнул. – Естественно, с учетом того, что график вашей работы изменится, будет пересмотрена и заработная плата. Плюс вам ежемесячно положена некоторая сумма на содержание лица, объективно не способного себя обеспечивать. Главное, отправляйте отчеты, не расслабляйтесь чрезмерно и помните, что подписывали документы о неразглашении. В голове у Олега крутились шестеренки. А ведь козырно, если подумать. Не то что на него беспомощного инвалида скидывают, которого нужно мыть, кормить и развлекать. Присмотреть просто, чтоб не сбежал и никого не прирезал, если снова кукушечка усвистит, а так, считай, сиди на жопе ровно и получай двойную зарплату, а то и тройную. Счастливый билет! Ну спасибки, Вад, здоровьичка тебе, бабла побольше и чтоб на очередном контракте голову не снесло вместе с зубочисткой! Уже сильно попозже Олег начал подозревать, что адаптации и социализации тут были ни при чем. Скорее всего, после того, как Птица затихарился, Рубинштейн начал терять к Разумовскому интерес. Не настолько, чтоб объявить его вменяемым и отфутболить в места не столь отдаленные, но достаточно, чтобы взять на его место кого-то позанятнее. Клиника же не резиновая (в отличие от некоторых заведений, кхе-кхе). Наверное, Рубинштейн решил, что за Разумовским можно пока и издалека понаблюдать, чтобы освободить условную койку, а вернуть его обратно никогда не поздно. *** Обещанные царские хоромы оказались двушкой на третьем этаже кирпичной хрущевки с «Дикси» внизу. Крохотная кухня, общий санузел, в меру убитая сантехника, зато в комнатах ремонт был аккуратненький, и никакого советского хлама. После перевода Олег на «большой земле» снял квартирку попросторнее и получше, но сойдет и эта для сельской местности. Всю спальню занимали двуспальная кровать и тумба с телевизором, а в гостиной к дивану и шкафу прилагался – вот так неожиданность – довольно большой аквариум. Олег решил, что гостиную отдаст Разумовскому – пусть дрыхнет на диване и рыбками любуется, говорят, домашние питомцы при проблемах с башкой полезны. В клинике никаких средств самообороны, кроме тревожной кнопки, персоналу не полагалось, поэтому Олег прикупил шокер-дубинку. Пистолет, подумав, решил оставить дома в сейфе. Чтобы убедиться, что в случае необходимости получится применить новенькое приобретение без претензий со стороны работодателя, Олег вызвал знакомого человечка и тот, тщательно осмотрев квартиру, вынес вердикт, что ни камер, ни прослушки нет. Отлично, значит, если придется вправлять Птице мозги, штраф не вкатят. *** Знаменательное событие случилось холодным апрельским утром. Олег почему-то представлял что-то вроде этапирования в «Вологодский пятак», но Разумовский просто вышел из ворот с небольшой спортивной сумкой в руке. Приметные рыжие волосы скрывал капюшон толстовки. Пока катер вез их к пристани, Олег чувствовал себя странно. Рядом с ним сидел мужик, который вырезал больше десятка человек. Пожизненное с особым режимом за меньшее дают. А этого просто выпнули в город за хорошее поведение. Так вообще бывает? Мир вокруг на мгновение сделался каким-то ненастоящим, как компьютерная игрушка. – Так много неба, – сказал Разумовский в пространство и внезапно улыбнулся, показывая передние зубы, чуток скошенные уголком по нижнему краю. Наваждение схлынуло. 3 Спустя две недели стало ясно, что не всё пони да радуги. Нет, Разумовский не порывался тыкать его ножичком, но вообще-то предполагалось, что он будет выздоравливать на почти вольных хлебах, а на деле выходило, что наоборот, стремительно грузился. Или это потому, что Олег раньше видел его отнюдь не каждый день? Или он казался адекватным лишь на фоне тех, кто сражался шваброй с космическим злом и азбукой Морзе перестукивался с ушами в стенах? Разумовский маниакально мыл руки по двадцать раз на дню, но при этом ни разу не залез в душ. В квартирке со звукоизоляцией было примерно никак, характерный шум бегущей дождиком воды пропустить было невозможно. Тем не менее, от него не воняло и волосы в паклю не превращались. Он отказывался от нормальной еды – жевал то хлеб, то печенье, хотя Олег неплохо готовил и набил холодильник. Он одевался капустой, кутался в свитера и с неприязнью поглядывал на Олега, расхаживающего по квартире в трусах. Один раз даже прошипел вслед что-то типа «Обязательно тут яйцами трясти?» Олег так опешил, что убедил себя, что послышалось. Он пиздил телефон и думскроллил напропалую, а потом настырно потчевал Олега вестями о том, где кого побили, убили, отравили или похитили. Он наотрез отказывался выходить на улицу, хотя тут его понять можно было: процесс получился громкий и, хотя его давным-давно заглушили другие дела, кто-то вполне мог узнать Разумовского и задаться вопросом, почему он гуляет на свободе. Выяснилось, что Разумовский по жизни довольно ворчливый и раздражительный, особенно если напомнить, что он моет руки в пятый раз за полчаса, или попытаться выяснить, зачем давиться сухим крекером, если в холодильнике по два вида первого и второго. Да-да, диагноз, но в больничке-то он нормально жрал – и супы, и котлеты, только от салатов и кефира нос воротил. С этим вопросом Олег припер его в кухне. Вполне буквально припер: когда кто-то стоял у входа, выйти из крохотной комнатки можно было разве напролом. – Почему ты там ел, а здесь не жрешь ничерта? – Там готовили вкусно, – буркнул Разумовский. А глазки-то бегают. – Я, значит, готовлю невкусно? – уточнил Олег. – Ты хоть крошечку попробовал, чтобы так говорить? – Ну… Там все по СанПиНу, – легко раскололся Разумовский. – Качество еды проверяют строго. А тут я не знаю, где ты эти продукты покупаешь, умеешь ли готовить и когда в последний раз руки мыл. – Везде все типа по СанПиНу, а не ты ли мне позавчера про массовое отравление в какой-то больнице зачитывал? Тут Олег сообразил, что такие разговоры беде типа не помогают, как бы хуже не сделалось, но было уже поздно. – В детском лагере, а не в больнице, – поджал губы Разумовский. Один хрен. И вообще, кажется, не в СанПиНе дело было, а в том, что в больничке Разумовскому никто бы не позволил ни выживать на печенюхах, ни устроить голодовку. К кровати бы привязали, шланг в зубы… точнее, зонд в нос – и вперед, приятного аппетита, господин хороший, не обляпайтесь. Олег хотел напомнить, что при надобности обеспечить принудительную кормежку и сам может – причем вовсе не так нежно, как у Рубинштейна. Хотел предложить, чтобы Разумовский лично бегал по магазам и все там обнюхивал, самостоятельно себе готовил и в процессе мыл руки столько раз, сколько душе угодно. Хотел… Вместо этого Олег глубоко вздохнул и выпустил Разумовского, надувшегося как мышь на крупу, из кухни. – Картошки хоть пожри, свежая, утром варил, ее точно ничем не испортишь, – окликнул он вслед. Надо пораскинуть мозгами. Рубинштейну не понравится, если его подопечный в первые же пару месяцев от голода откинется. *** Разумовский вдруг забеспокоился, отложил телефон (Олег задолбался его отбирать, поэтому забил: хочет дитя себе всяким мракобесием тыковку засорять – пусть, лишь бы не вешалось) и кувыркнулся с дивана. Олег, свесившись с кровати, через дверной проем видел, как он стучит пальцем по стеклу аквариума, отщипывает кусочек от растения в горшке, вытаскивает из шкафа книгу и, бесцельно пролистнув страницы, ставит обратно. Чего это он забегал? – Ты чего? – окликнул Олег. – Опять какую-нибудь соплячку по лесам с собаками ищут? Не кипишуй, найдут. Он сунулся было к телефону посмотреть, чего там горе-подопечный начитался на этот раз, но голос Разумовского его остановил: – Где моя рубашка? На мгновение Олегу почудилось, что Разумовский с какой-то радости собрался принарядиться, но быстро понял, что речь о смирительной рубашке. Та, скромненько запрятанная в скудный запас одежды, в компании вязок переехала сюда из психушки в спортивной сумке, но Олег ее вытащил вместе с веревками и припрятал рядом с шокером, чтобы не мозолила глаза. – А не лучше в парк? – предложил Олег. – Траву потрогаешь, белочек покормишь. – В траве клещи, а белки на первом месте среди переносчиков бешенства, – отчеканил Разумовский с такой каменной физиономией, что непонятно было, всерьез он или издевается, а потом добавил умоляющим тоном: – Одень, а? Что-то мне как-то… Ну раз что-то как-то. Олег нацепил на него рубашку. Процедура была отработана до автоматизма. – Потуже, посвободнее? – Олег спрашивал на автомате каждый раз, хотя отлично помнил, как именно Разумовскому нравится. Нравится, хоспади. Шибари на минималках. В клинике такие мысли в голову не приходили, вот что значит смена обстановки. – Как обычно, – буркнул Разумовский. Олег затянул завязки на спине, учтя толщину свитера, и принялся прилаживать кротч-ремни. – А вот здесь можно потуже. Интонация, с которой это было сказано, до такой степени отличалась от его обычного голоса, что Олег замер и вскинул глаза. Разумовский, широко улыбнувшись, облизал губы. Его глаза не вспыхнули демоническим огнем, а кожа не обросла черными перьями, однако нос и скулы словно разом заострились, в зрачках заплясали лихорадочные искорки, а выражение лица стало совершенно чужим – свирепо-насмешливым, хищным. Олег все же считал себя профессионалом, поэтому хладнокровно закончил с ремнями и только потом выпрямился и отступил. – С кем честь имею? – церемонно поинтересовался он. – Птица, да? – Лучше б меня поимел, а не честь, – Птица все мусолил губы, и они стали совсем красными, как под помадой. – Хрен знает сколько в целибате сижу, как монах какой-то. Олег заморгал. Вот это прыть. Или попытка отвлечь внимание? Но из рубашки Птице самостоятельно не выбраться, не цирковой же он эскапист. – Ну и зачем ты это делаешь? – спросил он, всем собой демонстрируя, что ни капли не впечатлен. – Отгрызешь мне лицо в процессе? – Затем, что трахаться хочу, – зашипел Птица. – И не собираюсь ничего отгрызать. Сунь мне кляп в рот, если ссышь. Олег невольно зацепился за идею. Кляпа у него не было, но картинка, включающая в себя Птицу, смирительную рубашку и кляп… О да, картинка… вдохновляла. – Нуууу, Олежка, – голос Птицы подскочил на пару тонов вверх. – Хорош тянуть кота за яйца, меня лучше потяни. У меня уже стоит. Вот, пощупай. Наверное, Птица имел в родне долбаных суккубов, потому что Олег, наплевав на ТБ, шагнул ближе и пощупал. Под мягкими ремнями и спортивками в самом деле было тепло и твердо. Олег не успел среагировать, как Птица стремительно подался навстречу, но не грызанул, а засосал по самые гланды. В пах словно горячим плеснуло. Олег схватил его за уши и впился в мокрый рот в ответочку, пока Птица дергал запакованными в рукава локтями, терся бедрами и мычал ему в губы. Когда закончился воздух и пришлось отстраниться, вид у Птицы был уже заебанный, хотя никто его пока и пальцем не тронул. – Скажи, – хрипло промурлыкал он, – что ты со мной сделаешь? – Трахну, – уже без опаски подхватил игру Олег. – Рубашку снимать не стану, вдруг в твоей красивой башке что-то перещелкнет. Завалю мордой в подушку, расстегну кротч-ремни, сдерну с тебя эти ебучие штаны и прикручу за лодыжки вязками к кровати. А потом поставлю раком и отжарю так, что будешь подушку грызть и повизгивать, и, даже когда я вязки сниму, ноги еще час не сведешь, ясно? – Криста-а-ально, – длинно выдохнул Птица. – Ну а теперь покажи мне, что не только языком трепать горазд. Хорошо, что до кровати было ближе, чем рукой подать. Разумеется, такой веселухи, как в грязных разговорчиках не вышло. Верхняя спинка у кровати была сплошной доской, а нижней не было вовсе – привязывать не к чему. Птица был очень узкий, хоть и лопался от энтузиазма – пришлось долго растягивать. Птица громко стонал, смотрел с поволокой и выше задирал дрожащие от напряжения ноги. Мог бы себе помочь, подхватив под коленями, да мешала рубашка, которую Олег в самом деле снимать не стал. Процентов на пятнадцать ради безопасности, а на остальные восемьдесят пять – потому что Птица с туго спеленутой верхней половиной тела и голым задом и ногами смотрелся пипец как порнушно. А еще оказалось, что чертов Разумовский бреет ноги. Серьезно. Они были совсем не шерстяные, чуток колючие от коротюсенькой щетины, и их хотелось вылизать от трогательно розовых пяток и по самый сникерс. В паху волос было побольше, но и там явно бритвой пошуршали, а что творится на груди и в подмышках проверить пока возможности не было. Бля, Разумовский же в душ не ходил ни разу. Как? Олег решил, что подумает над этой тайной позже. А пока он раскатал резинку, хлопнулся на спину и затянул Птицу на себя. Тот понятливо пристроился сверху и начал медленно опускаться. У него ехали по простыне колени, сбивалось равновесие, и Олег поддержал его под задницу, чтоб не насадился ненароком со всей дури. Иначе как он потом Разумовскому болящую жопу пояснять будет. Ну, пояснять, пожалуй, все равно придется, но хотя бы… не так сильно болящую. Птица с горловым клекотом медленно, но верно опустился до конца, посидел, поерзал немного, привыкая, и пошел скакать, как заправская наездница. Олег поддавал тазом вверх, гладил офигительно безволосые бедра, закаменевшие и бешено дрожащие под ладонями. Должно быть, ему было тяжеловато двигаться, быстро выдохнется. Олег запустил руки под рубашку, свитер и футболку, облапил ходящие ходуном скользкие от пота бока. Впрочем, такими темпами долго трудиться и не придется. Птица громко ахал на выдохах, его налитой член крепко стоял, норовя прижаться к животу, и на фоне белой ткани казался невозможно ярким. Интересно, сможет кончить без – ха-ха – рук? Олег так увлеченно сверлил взглядом мокрую красную головку, что невольно вскрикнул от неожиданности, когда Птица замер и сжался почти до боли. – Ну че застыл? – понукнул он. – Устал? Давай, уже почти все, или сменим по… Он наконец поднял глаза и обмер. Бля. – Блядь, – сказал Олег вслух. – В смысле не ты… В смысле… Я его не принуждал, он сам захотел. Я не знаю, ни почему он явился, ни почему свинтил. На нем сидел вне всякого сомнения Разумовский и смотрел так, будто обнаружил себя без трусов в морге, а под собой – трехдневного покойника. Олега даже чутка обида взяла. Ну не такой же он страшный в конце-то концов. Возбуждение никуда не делось, но стало ясно, что финита ля комедия. Разумовский на потрахушки все же не соглашался, а насильником Олег никогда не был. Гребаный Птица, ну почему ему приспичило рвануть когти чуть ли не на самом интересном месте? Тиски мышц вокруг члена ослабли. Олег хотел помочь Разумовскому сняться, но тот зажевал губу, зажмурился, отвернулся и… снова начал двигаться. Беззвучно, если не считать надсадного дыхания, без четверти Птицыного запала, но прилежно. Дрожал он теперь не одними ногами, а колотился всем телом, как пуганая псина. Олег, встрепенувшись, сплюнул в ладонь, взял его член в кулак и принялся дрочить. Совсем скоро Разумовский замычал, снова сжался, сильно дернулся пару раз, пачкая пальцы белесым, и обмяк, завесившись волосами и сгорбив спину. Колени у него совсем разъехались. От тяжести горячего тела и пульсации мышц Олег кончил почти с ним одновременно, хотя оргазм немного смазала тревога по поводу того, что будет дальше. Разумовский всхлипнул, попытался приподняться, но не смог. – Развяжи, – хрипло сказал он. Олег осторожно сгрузил его на кровать на бок и быстро распутал все завязки. Пахнуло жаром – неудивительно, если марафон устраивать одетым как на Северный полюс. Разумовский выдрался из рубашки и уковылял в сортир, судорожно натягивая низ свитера на раскрасневшуюся задницу. Его шатало, как новорожденного жеребенка. Олег быстро привел себя в порядок, подошел к двери и прислушался. За шумом воды, хлещущей из вывернутого со всей дури крана, прорывались сдавленные рыдания. Входить он не стал, хотя еще в самом начале предусмотрительно сбил щеколду, только принес свежую одежду и оставил под дверью, чтобы Разумовскому не пришлось бегать по квартире в полотенце. Гребаный Птица. А ведь так порно-задорно все начиналось. 4 Определенно кухня у них начала играть роль допросной. Ну а что, крохотная комнатенка, и если за столом сидишь, драматично вскочить и выбежать не получится – придется долго ходули выпутывать. Разумовский очень удобно не любил сидеть спиной ко входу. Олег тоже не любил, но это была привычка после посещения всяких занятных местечек, где из дверей и в затылок пристрелить могли. Он притулился за столом, одетый во все, что принес Олег, и еще с пледом поверх, пил кипяток и вертел в руках кусок хлеба, приглядываясь к корке чуть ли не под микроскопом. Олег сел напротив, отсекая выход. – Это не плесень, а мука или еще какая посыпка. Плесень зеленая. – Она разная бывает, – возразил Разумовский, не поднимая глаз, но все-таки откусил. Однако перед этим все равно отколупнул не понравившийся ему участок. Олег закатил глаза, схватил забракованный кусочек и бросил в рот. – А даже если и плесень, то от такого количества точно ничего не будет. Разумовский открыл было рот, но Олег его перебил: – Можешь не рассказывать про споры и рак, я в курсе. Разумовский рот захлопнул, почти наяву клацнув челюстью. Олег был в курсе, но заплесневевшие продукты в свое время жрал только так, потому что до рака через пять лет еще дожить надо, а ослабеть от голода и подвернуться под автоматную очередь или загреметь в плен перспектива была куда как ближе. – Ну а с чаем-то что не так? – он кивнул на прозрачную жидкость в стеклянной кружке. – Нормально все с чаем, просто заваривать лень. Сочтя, что короткая светская беседа удалась, Олег перешел к делу. – Этот твой Птица, он всегда такой? Разумовский гулко сглотнул и бросил беспомощный взгляд в сторону двери, но Олег ненавязчиво выставил ногу из-под стола, давая понять, что успеет вскочить первым. Сообразив, что побега не выйдет, Разумовский сгорбил плечи, глубже уходя в плед. – Какой такой? Олег глянул на него выразительно, мол, ты точно хочешь, чтобы я в подробностях описал все, что твое альтер-эго вытворяло, однако взгляд ушел в молоко. Разумовский и в лучшие времена в глаза предпочитал не смотреть, а теперь и вовсе едва носом в кружку не нырнул. – Пристает к первым встречным с предложениями интимного характера, – язвительно пояснил Олег. – Нет, – почти прошептал Разумовский. – Не знаю. Надеюсь, нет. Не замечал раньше. – А если он просто раньше не смывался на финишной прямой? Разумовский выронил надкусанный хлеб и покраснел так быстро и густо, что Олег испугался, как бы у него давление не подскочило. – В-вряд ли. Я бы заметил. П-почувствовал. Пожалуй, верно. Птица мог бы требовать от партнеров не оставлять следов и надевать презик, мог бы потом отмываться в трех водах, но нетипичные ощущения в районе очка Разумовский бы, наверное, заметил. Или Птица просто раньше ходил по бабам. Или был сверху. – Ладно, – Олег пожалел его и с темы потрахушек соскочил. – Что ты вообще о нем знаешь? – Ничего, – признался Разумовский. – Доктор сказал, что я не виноват, что это он убил всех тех людей. Это все. М-да, с информированием пациентов об их состоянии в клинике Рубинштейна, похоже, дело обстояло не лучше, чем в казенных психушках. Кружка начала мелко дребезжать о столешницу, и Олег понял, что с беседой пора закругляться, пока чего не вышло. – Ты чувствуешь, когда он собирается вылезти? – спросил он напоследок. Разумовский молча мотнул головой и попытался свернуться в клубок прямо на табурете, но врезался коленями в стол. *** Специально понаблюдав несколько дней, Олег понял, как Разумовский моется. Под краном, по частям. Это было ясно по забрызганной одежде, по лужицам и мокрым отпечаткам ступней на плитке. Приемчик не новый. Олег в учебке тоже так делал, если душевую закрывали: до пояса под краном можно было обмыться без проблем, чтобы закинуть в раковину ногу, тоже сверхъестественной растяжки не требовалось. К расцарапанной пожелтевшей эмали липли волоски – брился Разумовский все-таки в ванне, там же, видно, и жопу с причиндалами полоскал, только все равно под краном. Что не слава богу с душем, если в больничке подобных проблем не было? Олег даже гадать не пытался. Наверное, тот случай, когда смена обстановки на пользу не пошла. Больница Разумовского дисциплинировала, а тут, оставшись без строгого присмотра, он совсем раскис. Не совсем. Совсем будет, когда он перестанет мыться и жрать вообще, так что еще ничего. Но мыть голову в раковине Олег его все-таки отучил – после того, как, битый час протрахавшись с непробиваемым засором, вынул из трубы здоровенный слежавшийся в войлок клок длинных рыжих волос. *** Птица явился как ни в чем не бывало, будто и не свинтил в прошлый раз по-английски. Явился – и сразу полез на Олега, не обращая внимания на попытки выяснить, что это тогда вообще было. Откровенно говоря, попытки были такие себе, слабенькие: намечались более приятные дела. Птица, матюкаясь под нос, вывернулся из сотни одежек, и Олег впервые увидел его – и Разумовского – голым полностью. Несмотря на похожий на РПП диагноз, он был не тощим, а таким… гладеньким, что ли. Наверное, его подкормили в больнице, а схуднуть еще не успел. Светлая кожа, мягкие линии, плотные, но несильно выраженные мышцы. Грудь и подмышки он тоже брил. Живот без следа кубиков выглядел упругим, не рыхлым или мягким, а именно упругим, его хотелось от души помацать пятерней, как башку белухи в том видео. Олег отказывать себе в этом желании не стал и выяснил, что видимость обманчива: под тонким слоем жирка было очень твердо. И внизу все тоже уже было твердым и горячим. Птица упал на четыре точки перед зеркалом в гостиной, и Олег трахнул его прямо там, подсунув только сложенное покрывало, чтобы Разумовский с синими коленями не маялся. Сжимал бедра до красных пятен, потом схватил за волосы и от души дернул, заставив подняться, мял затвердевшие соски, мусолил крепкую жилистую шею, но так, чтобы не оставлять засосов. И все время цеплял взглядом в зеркале. Птица норовил зажмуриться от удовольствия, но тут же распахивал глаза и упрямо смотрел в ответ, в некоторые мгновения казалось, что синяя радужка вспыхивает золотыми искрами, хотя такого, конечно, быть не могло. Игра света. Олег подпихнул Птицу к зеркалу, и тот уперся в него локтями. Пару раз впечатался в зеркальную поверхность всем телом, показушно провел широкую полосу языком, будто со своим отражением лизался, потом с силой оттолкнулся, чтобы можно было снова смотреть. Зеркало опасно дребезжало. На гладком покрытии остались мокрые разводы от слюны, пота и предсеменной жидкости …Птица громко застонал, перегнулся через руку Олега поперек живота, и кончил, упершись лбом в зеркало. Олег потянул его на себя, неаккуратно схватил за подбородок и догнал в десяток мелких судорожных движений, глядя в отражении на изломанные брови и оскаленные под оттянутой губой зубы. Птица не свинтил и с пылким энтузиазмом принял помощь в помывке. Олег убивал сразу трех зайцев. Во-первых, размякшее податливое тело было приятно потискать лишний раз, во-вторых, он оттер тушку Разумовского везде – по-человечески, мочалкой и под душем, до порозовевшей кожи и сморщенных пальцев, ну а в-третьих, убедился, что все чисто-блисто и Разумовский не закатит истерику от не вписывающихся в его картину мира жидкостей или запахов. В итоге, правда, Разумовский сто процентов очухался с заново привставшим членом, но комната проветривалась и Олег к этому моменту был уже у себя, предоставив ему самому решать, делать с этим что-нибудь или переждать, пока само пройдет. 5 Телевизор они смотрели вместе, целомудренно пристроившись на разных концах кровати. Точнее Разумовский смотрел телевизор, а Олег – краем глаза – Разумовского. Впору было дринкинг гейм устраивать: выпей каждый раз, когда Разумовский хмурится и воротит взгляд от экрана. Что он будет отворачиваться на обжимашках и поцелуях – это было ясно, к гадалке не ходи, но дальше больше. Разумовскому явно не нравилось видеть, как люди плачут, ведут задушевные беседы, произносят пафосные монологи да вообще что угодно делают с эмоциональным накалом чуть выше плинтуса. А один раз Олег спалил через дверь, как он смотрит фильм с телефона. Разумовский пырился, потом знакомо поморщился и – заслонил половину экрана ладонью. Цирк с клоунами! До Олега чуть позже дошло, что он закрывает персонажам верхнюю половину лица на крупном плане. О да, говорящие головы – это уже слишком много, даешь говорящие рты! Но наклевывался и кой-какой прогресс: Разумовский начал лучше есть. К хлебу и печенью добавились картошка, макароны и рис, сыр и сливочное масло, оладьи и блины. Все то, что портится редко и заметно. Примерно в то же время он согласился выходить на свежий воздух. Они выбирали для прогулок скверы и малолюдные тропки вдоль каналов и шоссе, стараясь как можно быстрее миновать центральные улицы и заманиловки для туристов. Разумовский прятался под капюшоном и пытался шагать за Олегом след в след, но Олег его шпынял: ему не нравилось, когда кто-то в спину дышит без цели ее прикрыть. Вместе с выходами из дома началась катавасия с «мы не выключили утюг». Точнее, с утюгом проблем как раз не было, потому что не было собственно утюга, но на втором этаже Разумовский обычно задавался вопросом, выключили ли они свет в прихожей, на первом – на все ли обороты заперли входную дверь, а около подъезда начинал сомневаться, закрыли ли окно в кухне, а то вдруг влетит синичка и разобьет голову об стену. И если при Олеге он еще сдерживался и верил сказанному командирским тоном, что да, выключили, заперли и закрыли, то в одиночестве начинал блажить. Олег как-то вышел на несколько минут раньше, чтобы перекинуться парой слов с соседом снизу, а потом, притаившись на лестничной клетке, имел сомнительное удовольствие наблюдать, как Разумовский три раза возвращается в квартиру, не успев закрыть дверь, а потом еще три – заперев дверь и сделав пару шагов от нее. В последний раз он сунулся в неширокую щель резко и вглядывался в темноту так долго и подозрительно, будто ожидал, что стоит ему отвернуться, как свет включится, вода польется, а синички посыплются в окно, аки лемминги со скалы, и изгваздают всю кухню своими маленькими птичьими мозгами. Псих же, ну. *** Выпорхнув из душа, Птица отправил его за взбитыми сливками. Олег принес пару баллончиков и окинул их скептическим взглядом. – Ты с меня их собираешься слизывать или я с тебя? – По очереди? – радостно предложил Птица. От идеи осваивать азы фуд-фетиша на кухонном столе пришлось отказаться сразу же из-за риска разнести кухню и переломать кости. Стол такие игрища верняк бы не выдержал. Так что оставалось смириться с перспективой отстирывать от жирных сливок простыню. Не клеенкой же кровать застилать. – Давай лучше я, – определился Олег. – Разумовский небось столько калорий за раз в жизни не ел. Налижешь ему на расстройство желудка, а с истериками потом мне возиться. – Тряпка, – скривился Птица. – Все удовольствие испоганил. Вопреки его словам, удовольствия хватило, хотя возни и ржача, пожалуй, на этот раз получилось больше, чем секса. Когда наскучило писать друг на друге заборные словечки, они погуглили и воссоздали на Птице бикини из сливок, которое носил Крис Эванс на заре карьеры. Правда, вишен и бананов дома не было, поэтому пришлось воспользоваться тем, что нашлось в овощном ящике на кухне. Глядя, как Птица гарцует по комнате с торчащим из жопы длинным гладким огурцом, Олег чуть кони от хохота не двинул. Бикини ему в итоге пришлось сожрать, и сочетание сладких сливок с огурцом и помидорками черри было, мягко говоря, своеобразным, но где наша не пропадала и что наша не едала. Птице он разрешил только слизать пару ложек сливок у себя с пальцев. Птица закатывал глаза, демонстративно тыкал его пальцы за щеку и намекал, что не против повторить тот же трюк с членом, однако Олег сомневался и на пальцы чересчур надеваться тоже не давал. Он еще с больнички помнил, что рвотный рефлекс у Разумовского какой-то запредельный: вплоть до того, что он, когда надо было широко открыть рот и высунуть язык, показывая, что не выплюнул таблетки, иногда давился и смахивал слезы. Как он к зубному, интересно, ходит? Да ну нафиг. Уборки после их сливочного сабантуйчика и без того хватало. *** Но сливки навели Олега на мысль. Как Разумовский справлялся со своим бзиком в добольничные времена, когда не было добрых санитаров, которые бы напомнили, что бывает за отказ от еды? Дожил ведь он до своих лет. Или, чем черт не шутит, за него ел Птица? Когда вообще вся эта фигня началась? Остро не хватало информации. Олег сумел нагуглить несколько фото трехлетней давности, на них Разумовский был порядком худее, но скелетом все еще не выглядел. За окном хлестал дождь, а в кухне уютно горел свет из-под оранжевого абажура. Разумовский пару минут назад умял стопку блинчиков со сгущенкой и впал по этому поводу в небольшую сахарную эйфорию. Впрочем, услышав вопрос, он помрачнел. – Да… как сейчас, – он пожал плечами. – Мне было то лучше, то хуже, но в общем и целом я ел так же, как сейчас. Даже вес сильно не снижался. Надо же, он за весом следил, все-таки осталось какое-то понятие. – Иногда помогала Марго, – добавил Разумовский. Олег встрепенулся. Марго? Это что за покемон? – Моя подруга, – пояснил Разумовский. – Она хорошо готовила. Варила, например, суп, ела сама, а позже остатки приносила мне. У Олега щелкнуло в голове. Средневековый дегустатор на минималках. Наверное, эта Марго в Разумовского втюрилась, как кошка, или была ну очень сердобольная. Мать Тереза, епта. Ладно, к черту Марго. Кто мешает ему сделать то же самое? Ему-то будет проще, чем бедолаге Марго, еду никуда таскать не надо. – То есть, – уточнил Олег, все еще не веря, что выход оказался так прост, – допустим, если я поем колбасы и за час со мной ничего не случится, то ты тоже ее есть будешь? – Час – это очень мало. Симптомы могут появиться и через пять часов, и через сутки. – Ждать сутки идея так себе, – возразил Олег. – Пока ты раздуплишься, срок годности выйдет. Окей. Пусть я что-то съем утром и за день не сроднюсь с толчком. Вечером ты это будешь жрать? – Ну, – с сомнением протянул Разумовский. – Буду. – И быстро добавил: – Но есть продукты, которые я просто не люблю. Олег притащил ему альбомный лист. – Пиши список. К счастью, Разумовский не смекнул, что живот животу рознь. У Олега, например, после многих лет беготни по ебеням желудок был луженый, как у гиены. Раздобыть пайки удавалось не всегда, приходилось жрать такое, что лучше глаза закрывать в процессе. То, от чего Разумовский после одного глоточка блевал бы дальше, чем видел, Олег бы слопал и пальчики облизал. Но меньше знаешь – крепче спишь, верно? Отчеты, которые Олег со стонами и матом еженедельно набивал в клинику в свободной форме (деликатно не упоминая Птицу), пестрили обнадеживающими: «Сложности с едой, но мы справляемся», «Сложности с прогулками, но мы справляемся», «Сложности с общением, но мы справляемся». 6 Чугунная эмалированная ванна на роль джакузи подходила не ахти. Но Птице захотелось попробовать в воде, купаться в заливе было уже поздно и холодно, а снимать бассейн на двоих геморно, так что оставалась ванна. С помощью такой-то матери они устроились полулежа. Птица, удивительно легкий в воде, лежал на Олеге, откинув голову ему на плечо. Мокрые потемневшие пряди лезли в рот. Олег, не вынимая и почти не двигаясь, надрачивал – скорее поглаживал – его член. Мерно плескала вода, было тепло и лениво, возбуждение не скручивало внутренности, а почти невесомо трогало. Пожалуй, что-то в этом было. Птица прерывисто дышал и сладко поскуливал ему на ухо. Олег едва не задремал, поэтому не сразу заметил, как он умолк и напрягся. Да еб твою. Никогда не было и вот опять. – Слезешь? – Олег перестал двигать рукой, но с члена ее не убрал. Член, к слову, опадать и не думал. – Или закончим? Разумовский промолчал, но расслабился. Принужденно, рывками. Олег лежал к нему в притирку и кожей ощущал, как напряжение по очереди покидает ноги, ягодицы, спину, плечи и шею. Молчание – знак согласия. Растянуть идиллию все равно не удалось: видно было, что по-настоящему Разумовский так себя и не отпустил, поэтому Олег перевернул их на бок и, то и дело колотясь в стенку задницей, задвигался, вбиваясь часто и мелко, насколько позволяла ширина ванны. Он кончил быстро и остро, хотя секунду назад казалось, что оргазм еще где-то далеко, вынул и додрочил Разумовскому. Разумовский толкнулся ему в кулак, сильно дернул ногами и грохнулся коленями – аж гул пошел. Упс, это даже звучало больно, Олегова жопа хотя бы мягкая. Чертыхаясь под нос и растирая отлежанный на твердом локоть, Олег переступил через борт, стянул резинку и в нерешительности застыл на коврике. Разумовский сдавленно всхлипывал, лежа в помутневшей воде, волосы так залепили лицо, что нихрена не рассмотреть. Да и что там рассматривать? Ясно, что опять ревет. – Сильно стукнулся? – уточнил Олег. Разумовский мотнул головой. – Помочь помыться? – Я сам, – пробулькал Разумовский. – И-ди. Я б-быстро. * – Вот нафига ты это делаешь? – спросил Олег у Птицы. Птица, выжидательно раскрыв рот, вздернул брови. Они валялись на разворошенной постели, и Олег, пользуясь моментом, кормил его нарезанной морковкой. Птица лопал все, лишь бы можно было эротично взять еду у Олега из пальцев, а впихнуть в Разумовского витамины было решительно невозможно. – Сбегаешь, когда мы трахаемся, – пояснил Олег, хотя был абсолютно уверен, что Птица прекрасно понимает, о чем речь. – Разумовскому такие приколы сто лет не сдались. – Клин клином, – отозвался Птица, хрустнув морковкой. – Эта… как ее… экспозиционная терапия, во. Каких мы умных слов нахватались. – Ой да ладно, – добавил Птица, сообразив, что Олег ему ни на грош не поверил. – Оргазмы же. Пусть этот нытик хоть что-то приятное в жизни почувствует. Как можно не хотеть секса? Это же прикольно! Олег тоже не понимал, как можно не хотеть секса, но соглашаться вслух было как-то… неэтично. *** Они жили вместе уже кучу времени, а Разумовский не рассказывал о себе ничего, если не спрашивать напрямую. Но Олег хоть спрашивал. А его Разумовский ни о чем не спрашивал, поэтому, получается, не знал ничего вообще. Ни где родился, ни чем занимался. Олег оставался для него сиделкой, поваром и изредка внезапным членом в заднице. Это было дофигища непонятно, поэтому как-то ночью, когда Олег заливал ромом один из редких, но метких сирийских кошмаров, а Разумовский заглянул в кухню посмотреть, почему горит свет, Олег усадил его рядом и принялся рассказывать. Пару слов о детстве, немного о школе, несколько баек из армейской жизни, историю-другую о работе в государственной психушке. Разумовский сидел очень прямо и кивал как болванчик. Слегка оживился он лишь тогда, когда Олег поведал, как развлекался с допуском в курилку и шмонал пациентов после ужина, чтобы не таскали в палаты еду. – Это издевательство, – тихо сказал он. – За такое наказывать надо. – Ну конечно, меня надо было наказать, – охотно согласился Олег, потянулся за бутылкой – Разумовский дернулся – и плеснул в кружку еще рому. – Меня надо было уволить. Только кто бы на мое место за пятнадцать тыщ пошел? Ты, что ли? Разумовский предсказуемо не ответил. – А про еду вообще молчи, если не знаешь, – Олег хотел щелкнуть его по носу, но передумал. – Они жрачку друг у друга отбирать начинают, пихают в себя поскорее, а потом давятся. Хорошо, если рядом кто-то есть и этот кто-то знает прием Гей… Гейл… – он тряхнул башкой и с удивлением констатировал, что набрался качественнее, чем ожидал. – Ну ты понял. У баб один раз кто-то котлету пронес и сунул в рот тетке, которая в вязках лежала, мол, бедная, голодная, ужин пропустила, пусть покушает. И знаешь что? Разумовский едва заметно покачал головой. – И всё! Даже отвязать не успели. Разумовский явственно побледнел. М-да. Наверное, про котлету – это было зря. Олег планировал нажарить котлет с утра, так теперь Разумовский их точно жрать не будет, пусть и продегс… дегутси… попробованные. Он с сожалением оттолкнул бутылку. Разумовский вздрогнул так, что ножки табурета проехались по полу. Да чего он дергается? Точно. Пьяные. В списке где-то между грабителями и ментами. – Не очкуй, – подбодрил Олег. – Я не такой уж и бухой. А когда и бухой, то не буяню, просто падаю и сплю. – Что там еще? Ах да. – И не блюю с похмелья. Максимум башка трещать будет. Разумовский снова кивнул. – Вали спать, – вздохнул Олег. – Я тоже сейчас пойду. На следующий день он проснулся поздно и с вполне сносным самочувствием, только в голове мутновато было. На тумбочке стояли стакан воды и пластиковая туба с веселыми цитрусовыми картинками. «Алкомед». БАД и вообще, по мнению Олега, фигня полная, но это же, получается, Разумовский совершенно самостоятельно сгонял в аптеку, купил и принес… Равнозначно признанию в любви, не меньше. 7 Птица все-таки уломал его на минет да еще без презика. Олегу оставалось молиться, чтобы он не упорхнул по дебильной привычке, оставив Разумовского с полным ртом спермы. Заблюет же все как пить дать. Однако Птица вел себя прилично (если в такой ситуации можно говорить хоть о каких-то приличиях). Слезы, сопли и слюни текли рекой, но почему-то это безобразие возбуждало шо пипец. Правда, на втором заходе Птица с дурным энтузиазмом попытался изобразить глубокую глотку и его все-таки вывернуло. Хорошо, что Разумовский с утра взбрыкнул и на завтрак почти ничего не ел. Пришлось топать за тряпкой со стояком наперевес. Разумовский бы уже пять паничек подряд отхватил, а Птица хоть бы хны – отдышался, глотнул водички и бросился на баррикады с утроенным усердием. Идиот. *** В какой-то момент Разумовский начал приходить к нему сам. В первый раз даже Олега напугал, явился в спальню без штанов и просто встал рядом с кроватью с видом «Мааам, пааап, я обкакался». Олег подумал, что у него окончательно крыша протекла, но Разумовский, отчаянно краснея и запинаясь, кое-как умудрился объяснить свои хотелки словами через рот. Насколько же они с Птицей различались. Птица был ебливый, как кролик, хотел все попробовать и явно считал себя бессмертным. Удушение? Да! Фистинг? Дайте два! А что это у тебя такое в шкафу? Шокер? Круть! Давай мне его в задницу запихнем, прикольно будет! Олег один раз видел, как на допросе кому-то запихнули. Судя по реакции этого кого-то было совсем не прикольно. Он наотрез отказался – и от шокера, и от удушения, и от фистинга. – А жопа у тебя не треснет? – Как треснет, так и зарастет. Жмот ты, Олежа. Разумовский никогда не раздевался полностью и прикосновений избегал настолько, насколько это было возможно. Но, пожалуй, доктор Рубинштейн с диагнозом что-то напутал: либидо у него было обычное, не хуже, чем у многих, как минимум. Оргазмы Разумовский любил. Олег развлекался мыслью, как заходит в кабинет доброго доктора и заявляет, мол, все у вашего Сереженьки зашибись, просто у него нормального мужика не было. Другое дело, что Разумовский, похоже, был бы счастлив, если б можно было заиметь рабочий член Олега – натура всяко приятнее силикона – а самого Олега выставить за дверь. Он предпочитал трахаться по-собачьи, так, чтобы минимум контакта – и зрительного, и прочих, но иногда его одолевала паранойя, он громоздился сверху и тогда отворачивался так усиленно, что Олег начинал беспокоиться, как бы он прямо на хую шею не свернул. Ощущения от этого всего были… неясные. Олег чувствовал себя нелюбимым супом: невкусно, но если зажмуриться, зажать нос и выхлебать, то в желудке по итогу сыто и приятно. Соскочив с члена, Разумовский неизменно убегал в санузел лить слезы. В конце концов Олег не вытерпел. – Зачем ты себя об меня насилуешь? – спросил он, подкараулив Разумовского у двери. – Я не… – смешался Разумовский. – Мне нравится. – А ревешь каждый раз от райского наслаждения? Разумовский совсем сконфузился. – Это не из-за тебя. Я… всегда после оргазма плачу. Не знаю почему. Вот так. Уникум, бля, все у него не как у людей. *** В ситуации с едой установилось шаткое равновесие. Разумовского все еще клинило порой, но строгое вето сохранялось только на алкоголь, грибы и морепродукты. Не совсем ясно почему. Непереносимостей и аллергий Разумовский за собой не замечал, а осьминогов, мидий и прочих тварей, как выяснилось, вообще никогда не пробовал. Тем не менее, отказывался их даже кончиком языка тронуть. С грибами Олег в порядке эксперимента пошел на хитрость: меленько покрошил в суп шампиньоны. Разумовский суп выхлебал, похвалил и чувствовал себя прекрасно. Вуаля! Глаза не видят – желудок не страдает. В целом, Олег выяснил, что есть Разумовский вполне себе любит, и любимых блюд у него немало, и лопать он по настроению может много и с удовольствием. Просто боится. Ему бы к мозгоправу… А, ну да. * Поздним вечером они столкнулись у стиральной машинки. Олег поставил стираться джинсы, Разумовский тащил асиксы в сетчатом мешочке. На работающую машинку он уставился так, будто Олег расчленил его любимую собачку и разложил перед ним фрагментами. – Что? – спросил Олег, почуяв неладное. При предыдущей стирке к барабану белый носок прилип и теперь – о ужас – собирается, вероятно, покраситься в синий цвет? – Я хотел постирать кроссовки, – замогильным тоном сказал Разумовский. – Да, я вижу, – Олег кивнул на сетку. – Но ты и так машинку полдня гоняешь. Постираешь уже завтра. Недавно в список одобренных для посещения мест вошли торговые центры, поэтому утром они устроили большой одежный шоппинг, и весь остаток дня Разумовский со старательностью енота-полоскуна, дорвавшегося до технологий, перестирывал обновки. Балконные веревки стонали под тяжестью груза, и Олег шутил, что сперва оборвутся они, а потом и весь балкон. – Но мне остались одни кроссовки, – жалобно сказал Разумовский. – Я должен был закончить стирку в полночь. – Закончишь завтра, – пожал плечами Олег. – Но… – Слушай, – Олег подавил желание присесть перед ним на корточки, как перед ребенком, ревущим из-за того, что вода чересчур мокрая, – ты завтра их надевать собираешься? – Нет, холодно уже. У меня ботинки есть. – Вот и отлично. Тем более завтра постираешь. Или весной. Олег успел сделать несколько шагов в комнату, когда мешок с кроссовками просвистел мимо его головы, как пушечное ядро, и снес картину в рамке. Олег стремительно развернулся, готовясь отбиваться, однако Разумовский вмазал кулаком не в него, а в стену – раз, другой. Третий не успел – Олег оттащил его и поволок в спальню. Жаль, что на подмогу не приходилось ждать медсестру с успокоительным наперевес, но Олег знал, что справится и так. Они с Разумовским были одной комплекции, только Разумовский, видно, если и дрался когда, то мальчишкой, а у Олега опыт был ого-го. Привязывать Разумовского было не к чему, так что Олег просто завалил его на кровать, скрутил запястья попавшимися под руку спортивками, забытыми на спинке, и отхлестал по щекам с таким наслаждением, словно отрывался за все время, когда никого пальцем тронуть нельзя было, даже если очень хотелось. Разумовский вяло побрыкался и распустил нюни. Олег с него слез. – Ну, когда кроссы стирать будешь? – Завтра, – прошептал он. – То-то же, – буркнул Олег и ушел ставить чайник. Они помирились через полчаса. Пока возились с ушибленными костяшками и пили чай, засиделись допоздна, но Разумовский извинился за вспышку, а Олег – за то, что распустил руки. – У меня бывает, – Разумовский ковырялся ложечкой в вишневом джеме. – Что-то засядет в голове, и надо сделать хоть тресни. Именно тогда, когда запланировал. И если что-то мешает… – он вздохнул. – Я сам понимаю, что могу постирать эти чертовы кроссы хоть завтра, хоть через три месяца, все равно ведь до весны не наденешь, но… Не знаю. Такая злость взяла, что аж в животе больно. – Дыхательные практики погугли, – посоветовал Олег. – Для управления гневом. *** Они Разумовскому и ноут купили. Чтобы, значит, думскроллил на большом экране. Удивительно, но, бросив взгляд на монитор по пути на кухню, Олег увидел не статью о том, как кого-то из реки по частям вытащили, а голую бабу. Что? Олег аж притормозил. Разумовский сидел к нему спиной в наушниках и ничего кругом не замечал. При ближайшем рассмотрении стало понятно, что на экране не порнуха, а один из этих альбомов для художников с обнаженной натурой. Уф, а он-то думал. Но факт, что Разумовский не только шахматные доски рисовать умеет, показался интересным, тем более что незаконченный карандашный рисунок выглядел недурно. Через пару дней, когда Разумовский после очередного сеанса дрочки об Олегов член проревелся в ванной и вернулся к разложенному дивану, Олег, нарочно дождавшись его, спародировал эффектную позу и спросил: – Эй, нарисуешь меня как одну из своих француженок? Разумовский мазнул по нему быстрым взглядом и скривился так, будто лимон проглотил. Олег не обиделся. Шизоид, что с него возьмешь. – Что, я для тебя слишком волосатый? – Слишком голый, – Разумовский метко накинул на него край простыни. – Птицу попроси. Олег взял и попросил. Птица принялся за работу, аж язык от усердия высунул, правда, каждые пять минут отвлекался то на погладить, то на облизать, поэтому сеанс затянулся. Они успели два раза трахнуться, лишь чудом карандаш не оказался ни в чьей заднице, а в итоге выяснилось, что рисовать Птица совсем не умеет, и над получившимся шедевром Олег ржал до икоты. Птица обиделся и свинтил, вытолкнув в реальность Разумовского, который, похоже, искренне удивился, что в кои-то веки сидит на краю кровати, а не на члене. *** Когда во время прогулки по спальному району сверху, явно с какого-то высокого этажа, прилетело тело и шмякнулось едва ли не им на головы, первым, что ощутил Олег, было раздражение. Смотреть надо, куда прыгаешь. Ты ж самоубиться решил, вот и вали на тот свет сам, а не с парочкой случайных прохожих на буксире. Ладно хоть мозгами не забрызгал, и на том спасибо. Чутка замутило, хотя Олег за годы перевидал кучу мертвецов, в том числе по частям. Эх, стареет, видать, размяк на гражданке. А потом Олег вспомнил, что Разумовский рядом, и похолодел. Так. Без паники. Закрывать ладонями глаза и тащить за гаражи? Попытаться срочно вызвать Птицу? Но звать Птицу он никогда не пробовал, тот всегда сам приходил. Он с опаской покосился на Разумовского. Тот пырился на труп с нечитаемым выражением лица. – Печально, – он моргнул, будто проснулся, и посмотрел на Олега. – Знаешь, я как-то думал о самоубийстве… нет, ничего такого, исключительно теоретически, в плане какой способ лучше. И решил, что прыжок с высоты. Быстро и надежно. А потом как-то раз полез на скалодром и сорвался. Меня сразу на страховке подхватили, но это ощущение свободного падения… Я чуть не обоссался, а пролетел от силы метр. Представь, сколько с многоэтажки лететь. Да ну нафиг, лучше стреляться. – Разумовский отвернулся от тела, которое начала заслонять взбудораженная толпа, и прищурился на яркий фургончик через дорогу. – О, пойдем по морожке съедим. Страчателла – это вкусно? Олег как охуел, так выхуел только дома. Разумовского все-таки скрутило, но уже ночью. Олег по работе – по обеим работам – не раз слышал, что если до эмоций пиздец не достучался, то всенепременно ебнет по тушке. Не врали, выходит. Разумовскому бы тогда побиться в истерике, потом тяпнуть сто грамм – и на боковую, а так Олег полночи суетился с грелками, чаем и витаминками, которые скармливал Разумовскому под видом таблеток от тошноты, потому что бежать в круглосуточную аптеку было влом, а сплохело Разумовскому все равно не по-настоящему. 8 Птица метнул вопросительный взгляд на поднос, который Олег притащил, пока он намывался в душе. – Так, не понял, мы трахаться-то будем? – Будем, но ты можешь сначала съесть вот это? – тон получился какой-то чересчур заискивающий, и Олег поморщился про себя. – Серёжа три дня выкобенивается. Осеннее обострение запоздало, что ли? То к воде принюхивается, то срок годности у сухарей проверяет, то вот у сосисок послезапах сомнительный, – в ответ на сложную физиономию он пояснил: – Это он сам так выразился. Есть послевкусие, а тут послезапах. Типа сначала нюхаешь – все нормально, а потом как-то не так. Птица с каменной миной протянул руку и сунул в рот сразу половину сосиски. – Так он теперь, получается, Серёжа? Олег пожал плечами и подпихнул к нему поднос. – Да мы уже столько тут сидим, что почти женаты. Могу и тебя уменьшительно-ласкательным звать. У тебя имя вообще есть? Может, Кеша? Птица поперхнулся и уронил остаток сосиски обратно на тарелку. – С хуя ли? – Не знаю. У меня в детстве попугайчика так звали. – Засунь себе своего попугайчика знаешь куда? – Птица скрестил руки на груди. – Сейчас уйду, и пусть твой… Серёжа, – яд в этом слове аж бурлил, – и дальше сосиски нюхает. Олег осыпал его извинениями. Птица милостиво принял их и начал с томным видом копаться в тарелке. – Ну допустим, я это съем. Допустим, даже добавку попрошу. А что мне за это будет? – Не удушение и ничего крупнее хера в заднице, – быстро сказал Олег. – Какой ты скучный, – Птица подцепил вторую сосиску и обсосал с нее кетчуп, порнушно втягивая щеки. – Как насчет ролевой игры? – Только не в психушку, – открестился Олег. – Не в допрос военнопленного и не в Красную Шапочку, я не хочу быть большим и страшным серым волком. – Ууу, мсье знает толк в извращениях, – Птица поставил поднос на колени, взял вилку и начал есть нормально. – С твой фамилией было бы прикольно. Ладно, надо подумать… Через полчаса и большую порцию спагетти с сосисками он так ни до чего и не додумался. – Пошли по магазам пошуршим, посмотрим, что интересного можно достать в этой дыре. Все равно надо вот это добро, – Птица похлопал себя по животу, – растрясти. Олег по зрелому размышлению погуглил и нагуглил целый один секс-шоп. Точнее два, причем второй назывался – ха-ха – «Серый Волк», но непонятно было, почему он вылез по запросу, если находился по факту не на острове. Нагугленный секс-шоп оказался интернет-магазином, и доставку в тот же день им бы не оформили, слишком поздно, поэтому Олег с Птицей отправились бродить по улицам и заходить во все попадающиеся на глаза торговые точки, надеясь вдохновиться чем-нибудь из ассортимента. Тем более город уже украсили к Новому году, и, хотя иллюминации до питерской было далеко, она все равно создавала праздничное настроение. Возвращались продрогшие, с пакетом, в котором одиноко болтались толстый собачий ошейник и ободок с острыми рыжими ушками, не то кошачьими, не то лисьими. Птица сетовал, что не найти пробку с хвостом, и с нездоровым интересом поглядывал в сторону елочных игрушек продолговатой формы. Олег бесцеремонно утащил его от витрин за руку: выковыривать из Птицыной пятой точки осколки ему вовсе не улыбалось. Отогревшись душем и чаем (Олег под шумок скормил Птице еще пару бутербродов), они приступили к делу. – В общем, я типа лис, – сказал Птица, растянувшись на кровати в изящной позе и поглаживая ошейник кончиком пальца. – Давай, приручай меня полностью. – А я Маленький Принц? – грустно уточнил Олег. – Ничего святого. – Да нет же, ты охотник, – Птица закатил глаза. – Ты меня поймал и пытаешься приручить. Совсем с фантазией хреново? Наверное, у Олега действительно было с фантазией хреново, потому что по его скромному мнению зверей полагалось приручать едой, а не сексом. Правда, Птицу он уже покормил, даже дважды. Кое-как, с подсказками, Олег разродился импровизированной речью, в которой обещал «плохой лисичке», что трахнет ее «под хвостик». «Лисичка», несмотря на угрозы, вела себя отвратительно: с грацией бегемотика мышковала в одеялах, ловила рыбок в аквариуме и цапнула Олега за палец до вполне реальной крови. Олег отвесил Птице два тяжеловесных шлепка в наказание, сильным рывком за ошейник поставил на четвереньки и засаживал с оттяжкой, пока Птица урчал, взвизгивал и ловил губами пострадавший палец, зализывая ранку. – Неплохо, – удовлетворенно выдохнул Птица чуть позже. – Но над текстом надо поработать, в самый первый раз у тебя про смирительную рубашку лучше получилось. Закажи пробку с хвостом, я напишу сценарий, и повторим. – Ничего себе, – удивился Олег. – Прям таки целый сценарий? Может, сразу порнофильм снимешь? Глаза у Птицы загорелись, и Олег понял, что зря открыл рот. – Нет, – быстро сказал он. – Я не буду делать это на камеру. – Ладно, – с притворным смирением согласился Птица, но тут же с надеждой спросил: – А если в следующий раз я съем две порции? *** Двадцать седьмого декабря они нашли в сугробе около подъезда черного котенка. Точнее, это котенок их нашел. Выскочил из снежной норки и принялся увиваться у ног. Серёжа, к изумлению Олега, немедленно разразился потоком слез. – Ты чего? – Он замееееерзнет! Как на взгляд Олега, котенок замерзать не собирался. Он был уже не мелкий, а такой себе, подрощенный, активный и бодрый. – Не замерзнет, небось живет в подвале, а бабки подкармливают. – А вдруг морозы стукнут? Послушай, как он плачет! Котенок в самом деле начал орать. Только вовсе не жалобно, а как бы с наездом, типа: «Вискаса» нет? А если найду? – Что если подвал закроют? – продолжал нагнетать Серёжа. – Или вообще замуруют? Я читал, как… Прежде чем он пустился в описание очередного трэшака, Олег перебил: – Ну раз так жалко, давай себе заберем. Сам он был к бездомным животным равнодушен, всех не спасешь. Но один кот их не объест. Серёжа заткнулся и присел на корточки. – А вдруг у него бешенство? – с сомнением сказал он. – Или вирусная лейкемия. Или лишай. Вон, на голове какие-то пятна. Олег закатил глаза. – Тогда не будем забирать. Котенок, будто понимал разговор, укоризненно вякнул, а Серёжа сел на задницу в снег, судорожно вздохнул, и Олег с пугающей ясностью понял, что перед лицом этой неразрешимой моральной дилеммы он сейчас завоет на всю улицу. Ну да, это же кот. Мужика с мозгами наружу не жалко, а кота жалко. – Так, слушай, – выпалил он. – Ты иди домой, а я прямо сейчас отнесу кота в ветеринарку. Оплачу стационар на сутки, есть же у них какие-то экспресс-анализы. Если скажут, что здоров, заберем. Если болячка вылезет – тогда и будем думать. – Точно отнесешь? – подозрительно всхлипнул Серёжа. – Не выкинешь в прорубь по дороге? Олег мог бы спросить: «Ты спятил?», но не стал, потому что и без того знал, что да, спятил. – Можешь меня проводить до ветеринарки, – кротко сказал он. – Или я тебе видео сниму. Но Серёжа и сам понял, что перегнул. – Ладно, – он встал и вытер глаза рукавом. – Что это я… Хорошо, неси. Только голыми руками не трогай. – Не буду, – вздохнул Олег. – И перчатки на обратном пути в мусорный бак выкину. * Кот оказался здоровым, а пятна на голове – аллергией на укусы блох. Олег его искупал и обработал от паразитов, Серёжиным вкладом стало имя Войд. – Пустота? – переспросил Олег. – Ага. Он как черная дыра. Неплохо подмечено. Даже еда исчезала в коте, как в пресловутой черной дыре. Вот так и вышло, что Новый год они отпраздновали втроем. Олег наготовил вкусностей и старательно их перепробовал. Войд орал из-под стола, всячески намекая, что готов принять в процессе посильное участие. Серёжа открывал холодильник, смотрел на жареную курицу, оливье и селедку под шубой едва ли не со слезами на глазах, но праздничный ужин упрямо ограничил картошкой, сыром и газировкой. Ладно, ночку пострадает, зато потом два дня пировать будет. Про них вспомнили в клинике Рубинштейна: Олегу пришла новогодняя премия, а Серёже – коробка конфет. Олег недолюбливал салюты, поэтому на улицу после боя курантов они не пошли. Около часа на огонек заглянул Птица – не дожидаясь просьбы, облегчил полки холодильника и проглотил немного шампанского, слизывая его с Олеговых пальцев. Можно сказать, праздник удался. 9 Рождество отмечали в ресторане. До этого Серёжа принципиально ел только дома, не считая кафе-мороженого, так что праздновали, можно сказать, двойное событие. Олег пролистал меню, заказал себе солянку, стейк и рассеянно спросил: – Девушка, есть у вас что-нибудь, что не рыба, не мясо, не овощи, не острое, не жирное и не молочное? Ответом ему была тишина. Олег поднял взгляд. Молоденькая официантка смотрела на него большими глазами. – Проехали. Принесите апельсиновый сок, гренки с сыром и любое мороженое, но без ликера, изюма, фруктов и взбитых сливок. – Это молочное, – прошептала официантка. – Похер, – лаконично отозвался Олег. Серёжа присмотрелся к стакану и тщательно протер салфеткой приборы, но ел с удовольствием. * С появлением кота Серёжина брезгливость приобрела довольно избирательный характер. Ему, например, ничего не стоило расцеловать кота в пяточки, прекрасно понимая, что эти милые лапки сегодня копались в обосранном лотке. Убирать прошедшие через кошачий желудок комки шерсти он тоже быстро наловчился и мог сидеть с Войдом, сочувственно похлопывая его по спинке, пока тот с душераздирающими звуками (в пять утра, естественно) отрыгивал шерсть, хотя каких-нибудь пару месяцев назад, не вовремя пройдя мимо мелкого пацана, которого укачало в автобусе, он добрый час ходил такой зеленый, словно готовился вот-вот составить страдальцу компанию. В общем, кот влиял на него положительно, хорошо, что они его подобрали. *** – Роскошный шерстяной волчара, как ты хорош, как кринжова твоя татуха и как мощны твои… булки, – пропел сидящий за столом Птица. Олег чувствовал его плотоядный взгляд задницей. Голой задницей, потому что Серёжу пришибло очередным откатом, а Птица согласился съесть ленивый плов, если Олег займется готовкой в чем мать родила с розовым кружевным фартучком из секс-шопа поверх. Кажется, даже Войд смотрел на него, как на полного идиота. Дожили, перед котом стыдно. – Схватишь меня за задницу, получишь прихваткой по морде, – на всякий случай пригрозил Олег. – А я Тряпку выпущу, пусть посмотрит, как его брутальный тюремщик в кружевах жопой виляет, – лениво парировал Птица. Туше. Свидетелей его позора в лице Птицы и Войда Олегу хватало за глаза. Впрочем, Птица быстро сменил гнев на милость. – И лапищи твои мощны. А как в них нож летает, прям глаз радуется. Олег насторожился. Птица за все время их общения ни разу не поднимал тему холодного оружия. Неужели все-таки подумывает взяться за старое? Олег так и не узнал, чем провинились те бедолаги. – А давай его к нам третьим возьмем? – нежно предложил Птица. Олега малек закоротило. Они в квартире были вдвоем. Кого третьим возьмем? Кота, что ли? – Пощекочешь мне лезвием нервишки и… ммм… другие места, – продолжал Птица. В первое мгновение окатило облегчением, что попыток в зоофилию не предвидится. Во второе – Олег категорично затряс головой. – Даже не думай. – Ну что ты такой обломщик, а? Кулак нельзя, шокер нельзя, ножик тоже нельзя. Олег накрыл сковородку крышкой и сел на табурет, поморщившись от гладкой холодной твердости под голой кожей. – Потому что травмоопасно, а тело не твое. Не только твое, как минимум. Это во-первых. А во-вторых, Серёжа острого боится. Серёжа боялся. Топоров, ножей, сверл и вязальных спиц. Он из всего набора кухонных ножей одним хлебным пользовался, потому что тот был безвозвратно тупой – хоть не той стороной пили, хоть на ноги себе роняй. – Кто бы сомневался. Серёжа то, Серёжа се, – Птица пнул его в голень. – Серёжа твой в домике посидит, нашел проблему. Тем более я ж резать не прошу. Просто подержишь плашмя возле горла или яиц. Все веселее. Олег в конце концов согласился. Разумеется, заставив Птицу клятвенно пообещать, что Серёжа ни о чем ни сном ни духом. Вместо кухонного ножа он принес свой старенький армейский мультитул. Во-первых, тот по-прежнему лежал в руке как ее продолжение, во-вторых, Олег знал, что Птица протащится по экзотической для него военной штучке, как удав по стекловате. Так оно и вышло. Птица чуть не обкончался уже тогда, когда Олег начал демонстрировать все комплектующие, и забился в экстазе, ощутив холодок металла под кадыком. А Олег, между прочим, пользуясь тем, что он ничерта не видит и в горячке похоти с трудом соображает, даже основное лезвие выщелкивать не стал, просто вдавил в шею рукоять плоскогубцев. Совершенно безопасно, а сколько впечатлений. – Надо было мне такую фигню купить, – пробормотал Птица, отдышавшись, – а то бегал с канцелярской выкидухой, как лошара. Олег на всякий пожарный перевел разговор на плов. *** Тема «третьего возьмем» неожиданно снова всплыла через несколько недель. Олег подозревал, что где-то у Птицы был припрятан список кинков и он там пунктики вычеркивал. – Нам нужен хороший горячий трой-ни-чок! – заявил Птица, отстукивая ритм по аквариуму, отчего бедные рыбки сплывались жадной стайкой, решив, что их будут кормить. – Ну есть же у тебя кто-то на примете, а? Я точно знаю, что есть, вы же там в своей армии как кролики трахаетесь. А я буду месяц за Тряпку ужин жрать. С его утверждением про кроликов Олег мог бы поспорить, меньше порнухи про боевых пидарасов смотреть надо, вот что. Да и у Серёжи опять наступило улучшение, и он пока сам ел неплохо. Но… Самое интересное, у Олега вправду был кто-то на примете. Вадик, усилиями которого Олег сейчас не жопы кататоникам мыл за гроши. Вадик, с которым они прошли огонь, воду, медные трубы и голландский штурвал. Олег прекрасно знал, что тот не скромняжка и согласится с радостью, только предложи. Вадик, когда в последний раз выходил на связь, вроде упоминал, что приедет в отпуск в начале марта. Все безопаснее других Птицыных идей, говорил себе Олег, листая контакты. Серёжа ни о чем не узнает. Ну вылижут они Птицу в два рыла, ну присунут по очереди, что там еще сделаешь. Брать Вадов агрегат в рот он бы на месте Птицы не стал – размерами того природа не обделила, если не сказать больше. Вадик был дома и завалился к ним при первой же возможности. – Привет, Поварешкин! – он прекрасно знал, что Олег терпеть не может эту кличку, поэтому постоянно его так называл. – Ну и в ебеня ты забрался, не хата, а натуральный гроб. Сам-то выглядишь неплохо, цветешь и пахнешь. – Твоими стараниями, – отозвался Олег. – В душ налево. Постарайся не провалиться к соседям вместе с ванной, слонопотам гребаный. Птица из комнаты не высовывался, и они с Вадиком столкнулись в спальне. Вадик едва вписался в дверной проем, на ходу выпутываясь из полотенца, увидел сидящего на кровати голого Птицу и застыл, комично распахнув глаза. – Это что, Разумовский? Я ж в новостях… Ты его откуда выкопал? Птица, явно отнеся все эти вопросы к разряду риторических, пожирал Вадика восхищенным взглядом. Олег не мог его упрекнуть: внешность у Вадика была… фактурная. Одна татуха чего стоила. – Ебать у тебя друзья, Олежа. – Ебать, насколько я понял, предполагается тебя, рыжик, – Вадик, оправившись от первого изумления, немедленно попытался перетянуть одеяло. – Серёжа, так? – Хуёжа, – выплюнул Птица. – Меня зовут Птица. – Ок, – не смутился Вадик. – Меня тогда Дракон. – А меня Волк, – мрачно сказал Олег. – Весь зоопарк собрали? – Не, – Вадик кивнул в сторону коридора. – Я у вас там еще кота видел. Они переглянулись, хрюкнули и в три горла заржали так, что стекла задребезжали, а невидимый Войд в коридоре унесся прятаться, шкрябнув когтями по линолеуму. В этом был весь Вадик. Любое место, где он появлялся, быстро и неотвратимо превращалось в цирк с борделем. Но в постели он себя вел, надо сказать, довольно аккуратно. Не пер напролом, не жестил, несмотря на размеры, чутко подхватывал движения Птицы и советовался с Олегом, если в чем-то сомневался. Птица еще на этапе логистики заявил, что хочет без резинок, Олег дал зеленый свет. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы шокер в жопу не совало, а справочки собрать не проблема. Вадик все равно до и после контрактов по врачам бегал, ему не влом. Птица, купаясь в удвоенном внимании, блистал, как порнодива. Олегу остро, как никогда раньше, чудилось, что он не выблядок личности Серёжи, а вполне самостоятельная хтонь, однозначно в родстве со средневековыми демонами похоти. Иначе как объяснить тот факт, что в один момент все было относительно прилично (ну как прилично, в пределах того, что Олег планировал), а в другой – Птица, мокрый от пота, слез, слюны, смазки и спермы, шумно дышал открытым ртом и закатывал покрасневшие глаза, насаживаясь на оба члена сразу. Они замерли, когда Птица наделся насколько смог. Вид Олегу открывался охуительный. Птица на фоне Вадика выглядел статуэточно хрупким. Вадик, зажмурившись и глухо постанывая, вымешивал ему мягкие бока, лапал за грудь, как девку, кусал шею и плечи. На тонкой коже кровоподтеки наливались буквально на глазах. Не сдержался, мать его, Олег же просил, чтобы без заметных следов. Но досада кольнула, словно через толстый слой ваты, мозг норовил расплавиться. Их члены терлись внутри Птицы до звезд перед глазами. Олег в толк не мог взять, как такая растяжка, на разрыв, может быть приятна – там, наверное, сейчас ведро пролетит со свистом – однако Птица запрокинул голову Вадику на плечо, тихонько завыл и начал подергиваться, словно через него пропускали ток. Олег дотянулся и погладил его по животу, стараясь не коснуться яркой набухшей головки. – Хорошо… тебе? – прохрипел он. Вадик ухмыльнулся, не открывая глаз, и шевельнул бедрами. Птица вскрикнул, уронил голову и схватил себя за член. – Ага… хорошо… – натужно выдохнул он, с трудом сфокусировав плывущий взгляд на Олеге, и вдруг улыбнулся от уха до уха. – А хорошим… надо… делиться. Что, блядь? Синие глаза широко распахнулись и наполнились сперва замешательством, а затем – ужасом. Олег слышал выражение «моментально протрезветь». Сейчас с ним именно это и произошло, только из головы вымело не опьянение, а возбуждение, притом с такой скоростью, что будто под дых врезали. Член все еще стоял как штык, но восприятие сделалось излишне четким и слегка замедленным, как под пулями. Хорошо, что они к этому моменту растрахали дырку так, что сильно сжаться Серёжа не мог при всем желании. Олег глубоко вздохнул. – Сергей, не двигайся, – сказал он. – Потом что хочешь делай, но сейчас просто сиди. И не оглядывайся, – потому что Вадик безукоризненно вписывался в типажи, которых Серёжа на улице за два километра обходил, а лишняя паника нахер не сдалась. – Дракон? Взгляд у Вадика оставался затуманенным, но рот и руки он от Серёжи уже убрал. Наверное, потому, что в последний раз Олег его называл Драконом и говорил таким голосом, когда он присел завязать шнурок, а Олег заметил стальку в трех сантиметрах от его головы. – Вынимай. Осторожно. Потом объясню. Вадик растерянно угукнул и двинул тазом. Серёжа взвыл, рывком подался назад, врезавшись в него, как в стену, и забрызгал себя спермой до подбородка. Потом упал вперед и, больно прикусив Олега за ключицу, замер, скуля и вздрагивая от отголосков оргазма. Его разрядка словно цепную реакцию запустила. Олег кончил неожиданно и сильно почти до боли, Вадик тоже зарычал сквозь стиснутые зубы и едва не рухнул на Серёжу. Обмякшие члены выскользнули легко. Серёжа наконец разжал челюсти, его тело потяжелело. Вадик отвалился в сторону. Несколько секунд комнату наполняло шумное дыхание. Мышцы расползлись киселем. Вот так бы и давить койку до утра… Но надо было подниматься, как-то объясняться и что-то делать. Серёжа лежал с закрытыми глазами – если и был в сознании, явно показывать этого не хотел. Вадику Олег, вопреки обещанию, ничего объяснять не стал, просто еще раз повторил, что потом. Дал ровно столько времени, чтобы прополоскать член, обтереться полотенцем, одеться и свалить. Он знал, что терзаться угрызениями совести Вадик в любом случае не будет. Тот бы не смутился, даже если б ему задним числом сказали, что он выебал несовершеннолетнего инопланетного ежемуха в глубокой маскировке. Ну и что, монопенисуально, хорошо же потрахались. Олег комкано попрощался, запер дверь и поспешил обратно в спальню. Зареванный Серёжа сидел на мокром пятне, смешно растопырив руки, и растерянно себя оглядывал, будто искал на своей тушке застежку на молнии, чтобы выбраться из кожи. Он что-то прошептал, и Олег шагнул ближе, прислушиваясь. – Птица, – повторил Серёжа чуть громче. – Иди сюда. Пожалуйста. Олег поморщился от укола жалости. Ага, жди, прибежит теряя тапки, погладит по головке и спрячет от страшного мира за ангельскими крыльями. Как в том меме: «Я буду рядом с тобой, пока вся эта хуйня не закончится», – «Да из-за тебя вся эта хуйня и происходит!» Ну, по крайней мере, было совершенно очевидно, с чего начать. – Надо помыться, – сказал Олег. – Ты идти можешь? В ванной они проторчали целую вечность. Израсходовав почти бутылку геля, Серёжа вроде бы порывался вылезать, но, занеся ногу над бортиком, начинал ныть, что из задницы все еще течет, и снова нырял под душ. После пятого раза Олег вытащил его из ванны за ухо, нагнул над бортиком, убедился, что по ляжкам ничего, кроме воды, не течет, закутал в полотенце и выгнал. Потом перестелил постель и уложил Серёжу у себя, предчувствуя, что ночка предстоит бурная. Однако ночь на удивление прошла спокойно, хотя почти без сна. Серёжа попросил надеть на него рубашку, которая скучала на полке вот уже несколько месяцев, и сидел у изголовья кровати до рассвета, раскачиваясь то едва заметно, то так сильно, что норовил вписаться затылком в стену. Олег бездумно гонял ленту инсты, поил его ромашковым чаем с ложечки и подкладывал между башкой и стеной подушку. Под утро Серёжа сполз пониже и задремал. Олег тоже отрубился. Они проснулись хорошо после полудня, Олег растер ему затекшие за время сна руки и принес завтрак, хотя по времени скорее полагалось обедать. – Кто это был? – спросил Серёжа, прокапывая в овсянке канавки для меда. – Армейский друг. – А справка у этого армейского друга имеется или мне срочно на анализы бежать? – Конечно, имеется! Стал бы я… – тут Олег сообразил, что, что бы он ни сказал дальше, прозвучит оно как «Стал бы я тебя абы под кого подкладывать», и осекся. – Ну тогда все нормально, – сухо сказал Серёжа и молча просидел за компом до вечера. Вечером на кухню, поводя носом, притопал Птица. – Как и обещал, – бодро сказал он. – Что на ужин? – Пиздюли на ужин! – рявкнул Олег, грохая на стол тарелку. Он в самом деле прописал бы Птице пару смачных зуботычин, но тело-то было Сережино. – Ты че натворил, долбоклюй? Какого хрена смылся? Ты же обещал! Птица хихикнул. – Маленькая месть за то, что ты оборжал тогда мой рисунок, я между прочим старался, – он обрушился на табурет и ойкнул. – Блин, задница чувствуется. Зато какой оргазм был, о-о-о… – Ты чувствуешь то, что чувствует он? – куда спокойнее спросил Олег, зацепившись за возможность хоть немного понять, как между ними все работает. Птица обычно об этом не распространялся. – Да, если захочу. Если не хочу – не чувствую. А иначе бы с ним за компанию крышей поехал, должен ведь хоть кто-то из нас двоих с головой дружить. А то ты сильно дружишь, хотел возразить Олег. Маленькая месть, бля. За рисунок. Он про тот рисунок уже забыл сто раз. Чертовы психопаты. Олег выложил на тарелку голубцы, которые Серёжа не ел из-за нелюбимой капусты, и подвинул мисочку с винегретом. – А он чувствует то, что чувствуешь ты? – Не-а. Мог бы, если б я позволил. Но я не даю. – Как-то нечестно получается, – заметил Олег. – Мог бы хоть удовольствие от еды оставить. Птица свирепо расправился с первым голубцом, деликатно рыгнул и отмахнулся. – А, перетопчется. И не грузись насчет вчерашнего. Переживет. Вон, с тобой уже почти нормально трахается, к Дракону бы тоже привык. Глядишь, скоро можно будет оргии устраивать. Олег присел на кухонный прилавок, давя нервный смех. – Ты губу-то закатай. Тоже мне, секс-инструктор из НАТО нашелся. Расскажи лучше, зачем убил всех этих людей. – Над темами для застольных бесед еще работать и работать, – фыркнул Птица. – После ужина расскажу. Дай добавку. * Они вернулись в спальню. Птица растянулся на неубранной постели звездочкой, довольно поглаживая живот. Олег примостился на краешке. – Потому что Тряпка их боялся, – просто сказал Птица. – Боялся, но не мог ничего сделать, заячья душа. А я мог. И делал. И удовольствие получал. – Подожди… Ты защищал его, что ли? Они пытались на него напасть? – Не-не-не. Он думал, что они могут попытаться на него напасть. Ты же в курсе, как он от всех шугается. Если лысый, то скин или уголовник, если мент или солдат – так только и ждет, как бы кого избить или трахнуть, если бухой – то… – Птица весело клекотнул. – Знаешь, как он пересрал, пока ты перед ним ромом наливался? Сидел и представлял в красках, как ты его лбом об стол приложишь, или кружкой в зубы врежешь, или бутыл… – он осекся и медленно расплылся в улыбке. – Кстати. А бутылку-то мы с тобой еще не пробо… – Нет! – припечатал Олег. – Душнила, – Птица вздохнул. – В общем, пара-тройка, насколько я знаю, в самом деле были мерзкими типами, а остальных я кокнул… ну… для профилактики, так сказать. – Для профилактики? – неверяще уточнил Олег. – Ага. Было весело. Для профилактики. Весело было. Вот по кому психушка закрытого типа плачет. – А что дальше будет, ты думать пробовал? Он со своими закидонами на зоне бы не выжил. Странно, что еще в СИЗО не вскрылся. Как он там вообще досмотры проходил? – Как все, – пожал плечами Птица. – Он же вменяемый и не суицидник, если сильно припрет, то потерпит, куда денется. А если дело совсем пизда, то есть я. Не за красивые же глазки его к Рубинштейну перекинули. Не подохнуть, как бы, и в моих интересах тоже. Вот и поговорили. 10 Олег опасался, что после такой встряски к Серёжиным диагнозам еще и ПТСРочка прибавится, но, вроде, обошлось. Через пару недель Серёжа пришел к нему в спальню, и все потекло по накатанной. * В воздухе пахло весной. Долгая прогулка по городу прошла почти безукоризненно – Серёжа всего-то по большой дуге обогнул лохматого песеля и побил плечами прохожих, упорно топая посередке тротуара. «Я не буду идти вдоль стен и тебе не советую. Посмотри только на эти балконы, они явно в аварийном состоянии. Нет, возле бордюра тоже не пойду. Знаешь, какая статистика вылетающих на пешеходную зону машин?» Олег не знал. Серёжа, как выяснилось, не знал тоже, потому что, когда Олег уточнил какая же, неловко перевел тему. Они сели на холодную парковую лавочку, и Олег внезапно осознал, что с тех пор, как ему вручили Серёжу, прошел год. Не исключено, что ровнехонько год, точной даты он не помнил. А что будет, когда Рубинштейн свернет свою импровизированную программу по опеке? Даже если Серёжа не загремит в колонию, где ему точняк крышка, если Птица не перехватит руль на постоянке… Даже если так, то что это за жизнь такая? Хотя бы и убрать из уравнения Птицу. Несмотря на все усилия и робкий прогресс, это ведь каждый день как спецоперация: планы, расчеты, попытки подстелить соломку во всех местах разом. Не говоря уж о реальной вероятности буквально загнуться от голода перед полным холодильником. А на лечение нужны деньги. В государственные психушки лучше не соваться, да и не факт, что туда с таким возьмут, пока совсем загибаться не начнешь. Ну а частная клиника – черт с ней, хороший частный психотерапевт – стоит целое состояние. На самом деле, если бы везде были такие условия, как у Рубинштейна, Серёже, наверное, было бы лучше в стационаре. Еда по СанПиНу, душ по расписанию, сиделка бдит, собаки не бегают, машины не наезжают, балконы не падают, по телевизору программы про животных, а не новости эти… Олег покосился на Серёжу, подставившего лицо тусклому апрельскому солнцу, и силой заставил себя перестать думать. Ну его. * Они валялись на кровати на пионерском расстоянии и гладили раскинувшегося в центре покрывала Войда. Иногда сталкивались пальцами, но Серёжа не отдергивал руку. – Я начал разрабатывать собственную соцсеть, – вдруг сказал Серёжа. – Получше ВК, инсты и фейсбука. Раскручу ее, разбогатею, улечу в Швейцарию, и там меня вылечат. – От Птицы? – уточнил Олег, вовсе не удивляясь наполеоновским планам, потому что мечтать, как известно, не вредно. – От всего. У Олега перед глазами пронеслись странички «Гугла». ДРИ – полного выздоровления добиться практически невозможно. Шизоидная психопатия – не излечивается. Фобии и неврозы – вроде как лечатся, но примерно так же, как наркомания, с рецидивами и нуждой в постоянном контроле и поддерживающей терапии, а под бодрыми обещаниями «И тебя вылечат!» на сайтах клиник – длинные списки цен с цифрами в десятки тысяч рублей. И это только в России. В Швейцарии дороже будет. Но Серёжа собрался отправиться туда миллионером, так? – Меня с собой возьмешь, – сказал Олег, на этот раз поймав его пальцы специально. – В швейцарских психушках тоже санитары нужны. Серёжа фыркнул. – Вряд ли тебя туда с месячным курсом возьмут, – отозвался он. – Там тебе не здесь. Но… может, оформят как сопровождающее лицо? Если хорошо заплатить, возьмут, наверное. Любой каприз за мои деньги. – Ты заработай сначала их, деньги свои. Твой док, конечно, платит лучше, чем в среднем по стране, но Швейцарию я тебе не потяну. – Олег зевнул и скатился с края кровати. – Топай, Серёж. Арбайтен. А я пошел ужин готовить. Жрать будешь? – Ага, – Серёжа еще раз погладил кайфующего кота и сел на постели. – Буду.

КОНЕЦ

Примечания: 1 Вязать коней – фиксировать буйных пациентов вязками (мягкими веревками). 2 Принудчик – совершивший преступление и проходящий принудительное лечение. Если преступление не очень серьезное, лечение может проходить в общем отделении. 3 Витамин «Г» – галоперидол.