Лимоновые сны

       — Для того, чтобы лучше понять строение жителей конфетной империи, нужно обратить внимание на их атомную структуру и особенности строения кристаллической решетки их сложных молекул. Да, ведь несмотря на видимую простоту, конфетный народ представляет собой... — монотонный голос Боннибель, при всей своей природной мелодичности, звучал сейчас для Ледяного Короля не лучше, чем скрежет булыжника по стеклу.        Невзирая на данное им ранее обещание хотя бы попытаться сосредоточиться, Саймон был занят совершенно другим. Нервозно расчесывал рану на лице и с силой закусывал щеку. В очередной раз расслаивался на составляющие.        Мысль о сравнении собственного состояния с банановой шкуркой через пару секунд показалась бы ему очень смешной, но пока он мог лишь фокусироваться на том, что совершенно не способен отделить своё «я» от окружающего пространства.        Ледяной словно смотрел на себя со стороны. И в абсолютно чужих глазах он считывал тревогу, непонимание и потерянность, и автоматически воспроизводил идентичные эмоции на своем лице, но никоим образом не ощущал их и не пропускал через себя.        — Саймон! Ты вообще меня слушаешь? — раздражённо спросила Принцесса пару десятков реплик спустя.        Саймон не слушал. В данный конкретный момент даже не пытался слушать.        — Недопустимо!!! — с соседней парты раздался источающий чистое необъятное безумие высокочастотный вопль. — Не-до-пус-ти-мо! Недопустимо! Недопустимо! Не... — Лимонхват гортанно закашлялся, схватившись пальцами за горло, разрывая кожные покровы и выпуская наружу кислый бесцветный сок.        Боннибель спешно подбежала к графу и насильно оторвала его руки от шеи, прижимая их к напряжённым плечам. Лимонхват откровенно задыхался, а из его рта потоком шла белая пузырчатая пена.        К счастью, у Принцессы на этот случай было заранее заготовленное средство, так что она оперативно изъяла из бокового кармашка розового сарафана шприц и ввела подопечному в поясницу. Судороги постепенно сошли на нет, а кислотно-желтые веки плавно закрылись, знаменуя начало длинного глубокого сна.        — Ты можешь идти, Саймон, — с обречённым вздохом доложила Принцесса минуту спустя, ловко подхватив Лимонхвата на хрупкое жвачное плечо. Она явно очень устала. — Прошу, в следующий раз будь повнимательнее. У нас тут, — Боннибель ненадолго замялась, тщательно подбирая слова, — необычное учебное заведение. Ты ведь понимаешь? Ты особенный, Саймон. И Лимонхват тоже... особенный. Мне важно ваше максимальное участие.        — Принцесса, — Ледяной прикусил губу своими длинными заостренными клыками и задумчиво почесал бороду.        На языке крутилось бесконечное множество слов о том, что он действительно хотел бы сказать Боннибель. И о своей бесконечной непреклонной благодарности за этот фактический акт милосердия с её стороны, и о своём восхищении её несгибаемой волей помочь, облегчить муки блуждания в темнеющих оковах собственного рассыпающегося рассудка — и, возможно, даже нечто большее.        Саймон смотрел ровно, вперёд, и, увы, в глубине глазного хрусталика, навеки задёрнутого пеленой абсолютного безумия, не отражалось даже минимального намёка на скрытые душевные терзания, что он испытывал в этот миг.        И вновь, в них словно плескался иней.        Всё же было что-то неизменно прекрасное, глубокое и всеобъемлющее в оболочке окружающих вещей — различные формы удовольствия от созерцания предметов. Но как-то так вышло, что Снежному никогда не будет достаточно.        Пытаясь связать слова в голове воедино, он чувствовал острый дефицит кислорода, но нуждался отнюдь не в воздухе. Слышал, как что-то раз за разом падало и разбивалось с протяжным звонким стуком, где-то высыхал очередной водоём — снова и снова, по кругу, словно самое точное олицетворение пресловутого Уробороса — а в глубине по-прежнему, едва различимо, раздавался рокот бессмертных осколков прежнего Саймона.        Оно — начало.        Оно — конец.        Оно — десница безумия.        Всякая мысль имеет начало и конец, и как ни старайся, её не обратить в кольцо.        И, безусловно, нельзя было отрицать тот факт, что для любого движения нужен ресурс, но порой случалось и так, что потребление чрезмерно, а результат едва ли дотягивает до минимальных значений. Возможно, имело бы смысл вновь обратиться к истокам. Возможно, не стоило и вовсе инициировать смену агрегатного состояния изначально нежизнеспособного вещества.        Саймон не знал.        Даже если бы мог хоть что-то, он даже не знал, что именно делать дальше. И смена эпох, и тысячелетняя история, и очередное внезапное озарение — всё это снова будет погребено в покрытом инеем хрусталике давно лишившегося цвета зрачка.        Весь Ледяной — лишен света.        Лишен самого понятия жизни как концепта.        Безумие — осязаемая, плотная, густая величина. Она сочится дёгтем, разрастается сквозь сеть капилляров и вен, проникает в артерии и становится едина с сердцем.        С сердцем, что по-прежнему бьётся необъяснимо ровно и свободно.        Что хранит в себе частички памяти, частички осознания самой сути бытия.        С сердцем, до которого так отчаянно желает достучаться Принцесса, не осознавая пока, насколько тщетны её попытки.        — Принцесса... — облизав пересохшие губы, Саймон хищно улыбнулся, и призрачный светлый блеск окончательно потух в его взгляде. — Стань моей женой, принцесса! Выходи за меня замуж, принцесса! Принцесса...