Ты просто этого еще не знаешь, Но ты любишь меня, и я так же люблю тебя.
🔪🔪🔪
Полароид с шипением вытолкнул фотографию, и кожа Уэнсдей покрылась мурашками. Этот звук, — предвестник рождения нового экземпляра для ее коллекции, — действовал возбуждающе. Нетерпение охватило ее, в этот раз она чувствовала, что кадр получился идеальным. Она аккуратно подхватила фотографию за уголок и шагнула в узкое пространство между зданиями, протянувшихся вдоль центральной улицы Джерико. Убедившись, что на фотографию не попадают прямые солнечные лучи, она стала ждать. Вскоре на черном глянцевом квадрате проявились первые очертания выхваченного из жизни мгновения. Все-таки полароид оказался на удивление полезен и не так раздражал, как прочие виды техники. Уэнсдей увидела его в витрине секонд-хенда, так кстати примостившегося вблизи «Флюгера», и решила, что готова к небольшим переменам. Раньше она предпочитала полагаться исключительно на свою память. Она могла с легкостью вспомнить каждую мельчайшую деталь и прокрутить ее в голове, словно повторно проживая те моменты из прошлого, что когда-то взволновали ее. Но все же навязчивая мысль о том, что помимо воспоминаний у нее на руках окажется материальный визуальный носитель, не давала покоя. Просто воспоминаний стало недостаточно. Вещь выкрал полароид и все имеющиеся к нему картриджи в тот же день. Полароид был небольшим, занимал в рюкзаке мало места и его всегда можно было носить с собой. Практично. Вот только Вещь то и дело возмущался, что теперь ему приходится делить рюкзак Уэнсдей с этой штуковиной, но выбора ему никто не оставил. Помимо возмущений Вещи, наличие полароида создавало еще одну незначительную, но все же проблему, — приходилось соблюдать чуть большую осторожность, чтобы владелец магазина или те, кому он нажаловался, включая копов, не заприметили ее с украденным. Изгоев в городе недолюбливали, и если бы выяснилось, что кто-то из них промышляет воровством у местных, разразился бы грандиозный скандал. На скандал Уэнсдей было плевать, но она не хотела привлечь к себе излишнее внимание. К тому же ей нельзя было попадать в поле зрения полиции, это было чревато депортацией из штата, а она должна оставаться тут. Иронично, конечно, учитывая, что совсем недавно все ее помыслы были сосредоточены на побеге, а теперь она вцепилась в этот штат мертвой хваткой. На это имелась причина, разумеется. Теперь фокус ее внимания целиком и полностью переключился на Тайлера. И пусть он еще не знал того, что знала она, но скоро, очень скоро, он все поймет. У Уэнсдей была наличка, родители не оставили ее в этой глуши совсем уж без денежных средств, но купи она полароид, об этом бы знали в городе. В крошечном провинциальном городишке совершенно точно кто-то бы обсудил, что студентка академии «Невермор» купила его. И кто-то однажды по глупости мог бы даже попросить ее показать фотографии. Нет уж, чем меньше о ней знают и болтают, тем лучше. Тем более украсть полароид не составило никакого труда, да и скрываться Уэнсдей умела вполне сносно, даже в такой оживленный вечер, когда узкие тротуары центральной улицы топтали десятки ног горожан и туристов. Уэнсдей нравилось думать, что она способна раствориться в этой пестрой толпе, словно она тень или призрак. Тут безусловно пригодились навыки слежки за родителями, а в Джерико ее мастерство скрытности только отточилось. Первый картридж она израсходовала бездарно, пытаясь понять при каком освещении лучше делать снимки, как правильно настроить дистанцию фокусировки и насколько заметна вспышка, если задействовать ее, когда объект находится в полумраке. К прискорбию, от первых фотографий пришлось избавиться, все они оказались неудачными: были либо засвеченными, либо слишком темными, либо размытыми. Но теперь Уэнсдей набила руку. Фотография, которая в данный момент проявлялась на ее глазах, была хороша настолько, что участился пульс и сердце заколотилось в груди чуть быстрее. Кажется, она сделала лучшее фото для своей коллекции: Тайлер стоял у «Флюгера», прислонившись спиной к кирпичному выступу у двери, и смотрел на дорогу. Он ждал своих приятелей. Уэнсдей знала, где и во-сколько они должны встретиться сегодня. Ей удалось сфотографировать Тайлера в момент, когда он отвлекся от экрана смартфона, и до того, как его дружки оказались рядом. Она терпеть не могла, когда в кадр попадал кто-то кроме него. В таком случае приходилось в ярости замазывать чужие лица и фигуры черным маркером, — это портило снимок и настроение. Наконец изображение на фотографии проявилось полностью, и Уэнсдей смогла вдоволь насладиться качеством. Идеальный свет и ракурс, крупный план, видно даже россыпь родинок на лице. Тайлер выглядел так, будто позировал для нее. Он замер в расслабленной позе, и не двигался достаточно долго, чтобы Уэнсдей смогла поймать этот восхитительный кадр и сохранить его для себя. Даже не зная про ее маленькое увлечение, Тайлер словно нарочно делал все, чтобы порадовать ее. Уэнсдей еще немного полюбовалась фотографией, убедилась, что поблизости никого нет, вынула из рюкзака черную лакированную шкатулку и бережно положила новую фотографию к остальным. Она никогда не оставляла шкатулку в академии, опасаясь, что ее соседка по комнате, у которой точно шило застряло в заднице, может сунуть любопытный нос туда, куда не следует. Конечно, ей было запрещено пересекать линию, разделявшую монохромную половину их совместной спальни от того невообразимого разноцветия, при одном взгляде на которое начинали гудеть виски, но доверять ей было нельзя. Никому нельзя доверять. Кто знает, чем занимается эта простушка, пока ее никто не видит. Уэнсдей, конечно, могла бы полюбопытствовать и проследить за ней, но это была иррациональная трата времени. От слежки должна быть какая-то польза или удовлетворение потребностей, а не праздное любопытство. Поэтому шкатулка с фотографиями всегда была при ней. К тому же ей просто нравилось осознавать, что изображения Тайлера рядом. Это словно сближало их. Уэнсдей убрала шкатулку и полароид в рюкзак и выглянула из-за угла. Компания Тайлера уже скрылась за прозрачной дверью кофейни. Уэнсдей вышла на тротуар и, поравнявшись с окнами, замедлила шаг, украдкой поглядывая внутрь помещения. Квадраты окон, занимавшие внушительную площадь стен, вызывали ассоциацию с аквариумом, а посетители за стеклом мелькали, как рыбешки. Рыбешки в аквариуме или статисты в театре жизни. Все они в понимании Уэнсдей не стоили ни малейшего внимания. Кроме одного человека. Как и она, он не был ни рыбешкой, ни статистом. В нем она чувствовала нечто особенное, что-то разжигающее в ней ненасытное пламя интереса, пожирающее все на своем пути. Компания парней заняла столик, который хорошо просматривался с улицы. Тайлер сидел ближе к окну, а рядом с ним вальяжно растекся по дивану сын мэра Лукас Уокер. Двое других из компании сидели напротив. Их имена Уэнсдей не удосужилась запоминать, называя про себя «двумя кретинами из свиты Уокера». Причислять к этой компашке Тайлера она не спешила, справедливо полагая, что он с ними временно и вот-вот поймет, что они ему совсем не нужны. Тайлер что-то рассказывал им, водил для наглядности указательным пальцем по столешнице, будто рисовал карту, а потом заговорил с девушкой в форменном бордовом фартуке «Флюгера», которая подошла принять заказ. Они с Тайлером работали в разные смены и мало общались, но девушка все равно не нравилась Уэнсдей, как и все, кто окружал его. Жаль нельзя поступить с ними как на фотографиях, — просто вычеркнуть маркером всех этих лишних людей из его жизни. Люди. Ей никогда не нравились люди, по уши погрязшие в своих мелочных заботах, копошащиеся, как насекомые в городах-муравейниках. Их было слишком много даже в таком захолустье, как Джерико. Разве что мертвыми они становились чуточку интереснее, да и то ненадолго. Чаще всего она искренне интересовалась человеком лишь тогда, когда читала его некролог или обдумывала жестокий план мести. Уэнсдей предпочитала одиночество, избегая социальных контактов настолько, насколько это было возможно. В этом отношении она преуспела. Ей даже не приходилось прилагать особых усилий, чтобы люди сторонились ее и обходили по широкой дуге, как прокаженную. Энид, та самая соседка по комнате в «Невермор», как-то сказала, что она вселяет в нее страх, а после театральной паузы добавила, что вообще-то вся академия не в восторге от такой новенькой, и ей стоит проявить немного дружелюбия, если она хочет влиться. Энид, должно быть, рассчитывала, что Уэнсдей устыдится или расстроится и попытается исправить сложившуюся ситуацию, и была крайне уязвлена, когда вышло совсем наоборот. Уэнсдей была в восторге. Все правильно, она и не должна никому нравиться и уж тем более куда-то вливаться. Бессмысленная трата личных ресурсов, — быть предметом интереса тех, на кого тебе плевать. Дружелюбие, о котором заикнулась Энид, необходимо тем, кто хочет примкнуть к стаду себе подобных, получить поддержку, одобрение и защиту. Уэнсдей же была самодостаточна сама по себе. Пусть все остальные живут по принципу стадных травоядных, а она — одинокий хищник среди них. Когда кто-то описывал Уэнсдей, то чаще всего использовал слова «жуткая» и «ненормальная». За спиной ее и вовсе называли психичкой, чокнутым фриком, маньячкой, ходячей крипотой. И это всегда звучало как лучший комплимент. То, что ее столь самозабвенно презирали, воодушевляло. За их презрением скрывался страх. Она всегда чувствовала себя выше этих примитивных человеческих особей, живущих по законам иерархического строя. Их насмешки никогда не могли задеть ее. Она видела их насквозь, — тщеславных, жадных, трусливых, — и любила спускать их с небес на землю. В конце концов, все, что она делала, — это лишь указывала им на их недостатки. Но люди не в силах выдержать правду о себе. В каждой школе, где она обучалась, неизменно происходила стычка. Кто-то все же осмеливался совершить до абсурдности смешную попытку сделать ее или Пагсли объектами буллинга, но это всегда плохо заканчивалось для них. В итоге ее просто старались не замечать, но Уэнсдей всегда чувствовала себя острой костью, застрявшей в горле любого социума, где была вынуждена временно существовать. К счастью, она нигде не задерживалась надолго. Школьное руководство, психотерапевты и работники социальных служб, раз за разом выносили неутешительный (для кого как конечно) вердикт: — Мистер и миссис Аддамс, ваша дочь асоциальна и опасна для других детей. Терапия не помогает, сверстники и даже учителя чувствуют себя некомфортно рядом с ней. Она — источник проблем и конфликтов в коллективе. — Ох, наша хмурая грозовая тучка так старается влиться в общество, — сконфуженно приговаривал Гомес, сжимая руку царственно восседающей рядом с ним жены. — Но она отличается от других детей. У нее обостренное чувство справедливости и совершенно уникальный взгляд на мир. Она особенная, наша воинственная хищная малышка. Понимаете? — Мы пытались интегрировать ее, помочь поладить с остальными учениками. Мы использовали для этого все возможные ресурсы, но у всего есть предел. Мы очень ценим то, что вы сделали для школы, но ваше потакание расстройствам Уэнсдей плохо закончится, поэтому… — Как вы смеете? — холодно перебивала Мортиша, окидывая собеседника надменным взглядом. — У нашей дочери нет расстройств. Она имеет право быть такой, какая она есть. Может быть, проблемы у остальных? — уголок идеально накрашенных кроваво-красным губ приподнимался в усмешке. — Тех, кто не в состоянии смириться с невозможностью прогнуть ее под себя, — усмешка гасла так же быстро, как и появлялась. — Мы найдем лучшее место для нашей дочери с более компетентным руководством. Вы, очевидно, не подходите нам. После подобных бесед Уэнсдей отчисляли, несмотря на внушительные взносы, которые ее родители делали в фонд новой школы перед каждым поступлением. Пожалуй, благодаря этим взносам, Уэнсдей терпели куда дольше и отчисляли только тогда, когда ситуация полностью выходила из-под контроля. В день отчисления, Мортиша все же пыталась отчитать Уэнсдей за проявленную к одноклассникам и учителям излишнюю жестокость или хотя бы за неосторожность быть пойманной, но быстро сдавалась, не видя ни капли раскаяния. Уэнсдей походила на пуленепробиваемую стену. Она знала, что все, кто так или иначе пострадал от ее действий, в полной мере заслужили это. Мама и папа лишь вздыхали, потом сочувствовали, а после согласно кивали, признавая ее правоту. Но, по меркам Уэнсдей, они делали это слишком поздно, и это было почти предательством, поэтому она демонстративно обижалась на родителей и устраивала им пытку молчанием, виртуозно играя на их чувстве вины. Все заканчивалось тем, что Гомес, в стремлении задобрить дочь, дарил ей нечто особенное, например, набор антикварных метательных ножей с острой, как бритва, сталью, а мама пыталась осторожно втянуть ее в разговор на одну из любимых дочерью тем, обходя все острые углы. И все возвращалось в привычную колею. Все же Уэнсдей была дочерью своих родителей, а они тоже нигде никогда не вписывались. В хорошем расположении духа, она даже могла признать, что дома, в мрачном фамильном поместье, чувствует себя удовлетворительно. Но чем старше она становилась, тем сильнее отдалялась и от семьи тоже. С каждым прожитым годом она все меньше нуждалась в ком-то. Все больше нарастала отчужденность, а глазам открывалась неприглядная истина, будто прожектором подсвечивалось каждое ее различие с родителями. Становиться такой как мать не хотелось вовсе. Уэнсдей полностью погружалась в свои интересы, которых насчитывалось больше десятка. Она была разносторонней, увлекающейся личностью, любящей с головой погрузиться в процесс изучения чего-то нового. Чаще всего ее досуг включал в себя практику обращения с оружием, химическими взрывными смесями и ядами, выслеживание животных и последующее создание из них чучел, конструирование пыточных устройств с испытаниями на Пагсли (аккуратно, чтобы не осталось заметных следов), изучение криминальных сводок и биографий серийных убийц, игра на виолончели, а также написание собственного романа, который должен был произвести фурор во всем книжном мире. Разумеется, после того как удастся найти подходящего издателя, а не тупую корову, которая ничего не смыслит в литературе. Что ж, сломанными мышеловкой пальцами куда сложнее писать слово «бездарно» в своих пасквильных рецензиях. И все было бы неизменно так, но привычный уклад жизни пошатнулся после инцидента в старшей школе Нэнси Рэйган. Уэнсдей не просто перевели в новую школу, как делали раньше, а запихнули в настоящий интернат, скрытый густыми лесами штата Вермонт. Отправили в настоящую ссылку, не иначе. И нахождение вдали от цивилизации могло стать по-своему приятным времяпровождением, если бы не одно чертово «но», — здесь томились десятки таких же ссыльных, как и она. Элитная академии «Невермор», заманивающая под свои своды богатеньких детей-изгоев, родители которых с радостью скидывали обязанности воспитания на посторонним их детям людей, никогда не могла стать ей домом. А то, что родители бесконтрольно и не к месту ударялись в воспоминания о своих прекраснейших школьных годах, проведенных в «Невермор», только усугубляло неприязнь к этому месту. Раньше Уэнсдей категорически отказывалась поступать сюда, но после того, что случилось в последней школе, это было единственное учебное заведение, куда ее приняли. Родителям удалось подкупить судью и совместно с семейным адвокатом выстроить линию защиты, опираясь на то, что нападение на ученика (которое его родители квалифицировали не иначе, как покушение на убийство) и нанесение ему увечий, сделавших парня инвалидом, было обусловлено изгойским происхождением Уэнсдей. Якобы в ее возрасте происходило пробуждение какого-либо наследственного дара, и это неизбежно влияло на психику и поведение. Подростку-изгою нужна помощь в адаптации и возможность обучиться контролировать свой дар, а не жестокое наказание. У Уэнсдей действительно несколько раз в жизни случались видения, но это была большая редкость. Тем не менее подобных заявлений, подкрепленных внушительной суммой семье пострадавшего, оказалось достаточно. Условием оправдательного приговора стало предписание судьи посещать специализированное место обучения и пройти курс когнитивной и поведенческой терапии у местного психотерапевта. Далеко не первый курс в ее жизни. Коррумпированный судья, вынося приговор, закончил свой монолог словами: — Это ваш последний шанс, мисс Аддамс, постарайтесь воспользоваться им. Если вы этого не сделаете, то следующей остановкой для вас станет либо тюрьма, либо психиатрическая лечебница. Сказав это, судья так яростно стукнул молотком, что сидящая за соседним столом секретарша, ведущая протоколирование судебного заседания, вздрогнула и покосилась на него. И вместо исправительной колонии для несовершеннолетних преступников Уэнсдей оказалась в штате Вермонт, в элитной академии, соседствующей с захолустным городишкой Джерико. Судья, должно быть, не предполагал, что это место, эти чудесные пейзажи и чистый горный воздух — пытка, похуже колонии или психушки. Уэнсдей посетила психотерапевта на следующий день после прибытия в «Невермор». Это была абсолютно безжалостная трата ее времени, и она решила, что пора заканчивать весь этот фарс. Она запланировала побег, а чтобы обдумать детали и отсрочить возвращение в ненавистную академию, забитую неудачниками в цветной полосатой форме, зашла в кофейню «Флюгер», расположенную на первом этаже здания, где находился кабинет безобразно некомпетентной доктора Кинботт. Почти все тут находилось на единственной центральной улице, не заблудишься даже при всем желании. Уэнсдей хотела купить кофе навынос и посидеть в парке, обсуждая с Вещью детали побега. Он был против, конечно, но кто его спрашивал. Стоило пригрозить ему снова сыграть в игру «Ноготок», и он был согласен на все, лишь бы это не повторилось. Уэнсдей возненавидела этот живописный штат и городок с первого взгляда, но незапланированный переезд сюда внес в ее судьбу любопытные коррективы и неожиданные повороты. Когда фамильный автомобиль Аддамсов въехал на засыпанную желто-красными листьями территорию академии, обнесенную высоким забором, будто тюремной решеткой, Уэнсдей подумала, что у Вермонта все же есть плюс — осенью он горел листвой на деревьях, будто его объяло пламя. Это навевало приятные воспоминания. Она была уверена, что на этом плюсы заканчивались. Но помимо пылающих деревьев в Вермонте, как оказалось, было на что посмотреть. Точнее на кого. Родителям просто повезло, что она полностью переключилась на нечто, куда более волнующее все ее существо, нежели желание отомстить им за предательство и ссылку. Здесь она встретила Тайлера Галпина. И мысли о спешном побеге рассеялись, словно дым на пепелище. Стоило Уэнсдей перешагнуть порог «Флюгера» и подойти к прилавку, за которым работал молодой парень, ставший ее навязчивой идеей, — бежать перехотелось. Как же стремительно это случилось! Так не бывает, нет, это просто невозможно… и все же, возможно. Ощущение было такое будто ее столкнули в бездну, в которую она падала и падала, без шанса ухватиться хоть за что-то и вернуть себе прежнюю устойчивость к любым проявлениям симпатий. Тайлер, тогда еще безымянный и ничем не примечательный бариста, стоял спиной к ней и выводил мелом на доске объявление о скидке на ванильный латте. — Мне квад со льдом, — отчеканила Уэнсдей привычным тоном, будто голову рубила с плеч, немигающим взглядом впившись в широкие плечи и скрещенные между лопаток лямки форменного фартука. — Поживее, — поторопила она, чтобы привлечь внимание. — Это срочно. Он обернулся, бросил мел в коробку к другим таким же, вытер выбеленные пальцы о полотенце и окинул ее изучающим взглядом из-под длинной кудрявой челки. Все в нем должно было вызывать отторжение: фигура типичного красавчика-спортсмена, кожа, впитавшая в себя слишком много солнечного света (не весь ли в этом хмуром штате?), кудрявые волосы, как у ангела с полотен творцов эпохи возрождения (хуже и не придумать), выразительные живые глаза и… полуулыбка на каких-то слишком уж привлекательных розоватых губах. Зачем он ей улыбается? Да, разумеется, Уэнсдей знала, что работники сферы обслуживания без устали одаривают посетителей этими фальшивыми улыбочками, когда на самом деле мечтают в лучшем случае послать всех куда подальше. Но обычно продавцы, официанты и все прочие, с кем она контактировала, переставали проявлять наигранное дружелюбие после первой ее фразы. Эффект закреплялся, когда они сталкивались с тяжелым, буравящим взглядом. Этот же парень, казалось, не расслышал, что она сказала. И не разглядел, кто перед ним. — Привет, здесь или навынос? — спросил незнакомец, и мягкий тембр его голоса пробежался неожиданной, но приятной дрожью вдоль позвоночника. Расслышал, значит. И разглядел. Он выжидающе смотрел ей прямо в глаза, и Уэнсдей ощутила нечто странное. Будто сильный толчок в грудь, от которого дыхание на мгновение сбилось, а сердце пропустило удар, чтобы в следующий миг забиться быстрее. Как если бы в нее на всей скорости вонзился арбалетный болт. Это совершенно точно было жестокое и беспощадное убийство всего того, во что Уэнсдей верила раньше. Убийство старательно выстроенных жизненных приоритетов. — Здесь, — вырвалось против воли, хотя до этого она планировала выпить кофе где-нибудь в парке, облюбовав самую дальнюю скамейку, чтобы никого не видеть и ни с кем не контактировать. А теперь она хочет пить кофе здесь. Парень кивнул и занялся приготовлением. В прежних школах подобные экземпляры девичьей влажной фантазии не вызывали ничего, кроме равнодушия. Она никогда не засматривалась на мальчиков, по крайней мере так пристально. Взять того же недоумка, из-за которого она оказалась здесь. Забросить в бассейн пираний, чтобы они покалечили его, было минимумом из того, чего он заслуживал. Но, признаться, и от него был толк. Ей до сих пор снились окрашенная алым вода в бассейне, смешанный запах хлорки и крови и панические вопли ужаса. Это были хорошие сны, после которых она чувствовала прилив сил. То, что одноклассник остался бесплодным было даже к лучшему, такому мусору незачем размножаться. Пусть радуется, что все еще дышит. Но калечить этого красавчика из кофейни, постукивающего пальцами по столешнице, пока стакан наполнялся черным, как сама тьма, напитком, ей не хотелось. По крайней мере не в той форме, к которой она привыкла. Более того, хотелось получше рассмотреть его, что она и сделала. Парень колдовал над кофемашиной, а Уэнсдей пристально рассматривала его, как если бы перед ней был не заурядный человек, а что-то действительно стоящее внимания. Она склонила голову к плечу, и медленным, будто бы ощупывающим взглядом, скользнула по его фигуре. Ему шли обтягивающая плечи футболка и бордовый фартук цвета запекшейся крови. Но не только она была охвачена любопытством. — Классная форма, — отметил бариста, поглядывая на Уэнсдей. — Сюда ходят почти все студенты «Невермор», но такой я ни на ком не видел. Родителям хватило совести договориться с руководством, что форма Уэнсдей будет черной, а не фиолетовой или синей, как тут было заведено. Им пришлось хорошенько раскошелиться, чтобы высокомерная и зацикленная на имидже академии директриса Уимс пошла на это. — Мне пошили ее индивидуально перед поступлением. У меня аллергия на цвет, — не без гордости ответила Уэнсдей, считая это своей маленькой победой, при этом с повышенным интересом разглядывая руки парня. Широкие ладони, аккуратные ногти и красивые линии выступающих под кожей вен. Линии, полные крови и жизни. Провести бы по ним подушечкой пальца, надавить и ощутить то, как внутри него кипит жидкость, похожая на красный гранатовый сок. В голове зашумело, а внизу живота что-то зашевелилось. Уэнсдей вдохнула глубже, отвлекаясь от столь непонятного для нее самой созерцания. — Серьезно? Есть такая аллергия? — брови парня взметнулись вверх, на мгновение полностью скрываясь за челкой. Уэнсдей моргнула, изо всех сил изгоняя из головы возникший в сознании образ того, как она прикасается к незнакомцу. — Да. Как и аллергия на бесполезные разговоры, — отчеканила она прежде, чем успела остановить себя. Обычно после таких диалогов большинство людей предпочитали держаться от нее подальше, сворачивая свое дружелюбие и заталкивая его поглубже. На это и был расчет. Но проблема состояла в том, что сейчас Уэнсдей не планировала грубить и отталкивать, это вышло само собой. Общаться иначе она не умела. — А ты не очень-то дружелюбная, мрачная Барби жнец, — хмыкнул бариста, поставив на стойку поднос, а на него кружку с эмблемой кофейни. Крепкий запах кофе обволакивал. А прозвище, которым он наградил ее, прозвучало отнюдь не оскорбительно, а как-то даже комплементарно. Почти как у родителей, которые были изобретательны в придумывании жутко-очаровательных (так это называл отец) обращений. — Наличными или картой? — Наличными. Она протянула купюры и на мгновение соприкоснулась с чужими теплыми пальцами. Это было похоже на короткое замыкание, словно ее током прошибло. Так приятно, что хотелось еще и еще. Как в вечера забав с электрическим стулом, когда из ушей едва ли не валил дым. Мозги точно поджаривались в тот момент. Вот и сейчас Уэнсдей чувствовала, как в ее мозге будто выжигают дыру. Бариста снова улыбнулся, и Уэнсдей поняла, что в его улыбке и взгляде есть нечто большее, чем банальная любезность. Не мог же он смотреть так на всех подряд? Всем придумывать прозвища? Нет, этого просто не могло быть. Конечно, он тоже был заинтересован в Уэнсдей, как и она в нем. Такое не может происходить в одностороннем порядке. Это обоюдный интерес и влечение. — Добро пожаловать в Джерико. Сомневаюсь, что тебе здесь понравится, но это не худшее место в мире. Хотя, — он задумался и договорил после короткой паузы, — это очень спорное утверждение. Возможно, это была шутка, но Уэнсдей не умела на них реагировать. Ее лицо оставалось непроницаемым, хотя внутри назревало нечто по-настоящему безумное. Никто бы не заметил этого, но ее эмоции зашкаливали, бились внутри с животной силой. Она еще ничего не знала об этом человеке, даже его имени, но ощущала нарастающее волнение от одного его присутствия. Что-то способное побудить ее к действиям. Это была неоформленная, едва забрезжившая, но уже навязчивая идея. Она появилась где-то очень далеко и медленно, но неумолимо шагала в ее сторону. Уэнсдей стало не по себе, по спине поползли мурашки, а ладони вспотели. Это было новое и будоражащее чувство. Глубокое и неведомое. Совершенство неотвратимой катастрофы. Уэнсдей знала, что ничто больше не будет таким, как прежде. За ее спиной уже столпилась очередь, и пришлось отойти под аккомпанемент недовольных поторапливающих вздохов. В иной ситуации она бы непременно высказалась о том, что пассивная агрессия удел жалких слабаков и трусов. Если уж недоволен чем-то — говори прямо. Но сейчас ей было не до этого. Взволнованный рой мыслей кружил вокруг нового знакомого и вороха самых разнообразных эмоций, которые оказалось неожиданно сложно разложить по полочкам. Как если бы в идеально структурированную библиотеку, где каждая книга размещена строго по тематике и алфавиту, корешком к корешку, ворвалось торнадо и безжалостно разметало все в разные стороны. Бариста улыбнулся следующему посетителю: отвратительной девице с розовыми, как у поросенка, щеками. Но его улыбка была другой и взгляд тоже. На Уэнсдей он смотрел совсем иначе. Он еще не понял этого, но между ними протянулась незримая связь. Уэнсдей выбрала его, разглядела нечто уникальное за фасадом дружелюбного и положительного образа пай-мальчика. Что-то в нем влекло ее с непреодолимой силой. Он был для нее создан. — Тайлер, мне как всегда, — визгливым звонким голосом сказала девица. Она облокотилась на стойку, выставив обтянутую джинсовой тканью задницу, и заправила за ухо вьющийся локон. Уэнсдей развернулась на пятках и пошла к столику, крепко сжимая поднос. Она старалась сосредоточиться не на желании послушать как девица визжит от боли, а на более важной детали. Тайлер. Его имя Тайлер. Теперь они были знакомы. Усевшись за ближайший свободный к прилавку столик, Уэнсдей стала наблюдать. Тайлер варил новую порцию кофе и непринужденно болтал с девицей. Уэнсдей поняла, что они хорошо знакомы. И следующее чувство, которое затопило ее, было отнюдь не новым. Ее полоснула ревность, будто клинок рассек кожу до самой кости. Совсем как в детстве, когда родился ее младший брат. Тогда ей хотелось избавиться от этого маленького недоразумения, чтобы родители перестали крутиться вокруг него. После третьей (почти удачной) попытки совершить задуманное, ее впервые отправили на психотерапию. Пагсли все же выжил и даже стал для Уэнсдей по-своему любимым и родным человеком. Он был полезен, когда дело касалось ее пыточной. А еще он беспрекословно слушался и выполнял любую команду, как верный щенок, что тоже добавляло ему очков. Пагсли можно было вытерпеть, как и родителей. И сейчас ревность вновь овладела Уэнсдей. Она резала и жгла, будто ей вспороли живот, вынули внутренности и заменили их раскаленными докрасна углями. Внутри она пылала словно ведьма на костре. И унять это могло только одно. Нужно приблизиться к Тайлеру. Слово «подружиться» она бы не употребила даже под угрозой выступить в школьном театре в роли доброй феи в блестящем пышном платье и крыльями за спиной. Приблизиться звучит лучше. Стать ближе. Впервые она задумалась, что не против понравиться кому-то. И когда Уэнсдей осознала это, то не стала сопротивляться и лишний раз копаться в себе. Ей не была свойственна излишняя рефлексия. Встретив Тайлера, она пересмотрела свое отношение к социальным контактам. Хищнику тоже нужна пара, как бы не прискорбно было признавать это. По всей видимости, с ней произошло то, что рано или поздно неизбежно случалось со всеми Аддамсами. Все-таки отец оказался прав. Ужасно, конечно, и досадно почти до физической боли, но делать нечего. Он всегда говорил, что когда Уэнсдей встретит своего человека, то поймет это моментально. Не нужны будут слова, причины, не останется никаких сомнений. Аддамсы влюбляются именно так: стремительно и фатально. Папа часто рассказывал утомительную, изобилующую лишними деталями историю его первой встречи с Мортишей. На что Уэнсдей непременно закатывала глаза, содрогаясь от отвращения, и просила избавить ее от подробностей того поистине рокового дня. Но отец будто не слышал и, разумеется, она прекрасно помнила все, что он говорил: про ощущение удара в грудь, пронзенное и колотящееся сердце, электрический ток под кожей и совершенно неконтролируемое желание быть ближе. И что после этого день без Мортиши был подобен пытке. Теперь это происходило с Уэнсдей, примерно в том же возрасте, что и у отца. Родители говорили, что столь пылко любить прекрасно, но Уэнсдей имела на этот счет иное мнение. Для нее до встречи с Тайлером, это было что-то вроде семейного проклятия, — слепо и безнадежно влюбляться раз и навсегда. Никого не могла миновать столь горестная участь, даже дядя Фестер пал ее жертвой. Хотя он продержался куда дольше, чем все прочие. Проклятие любви настигло его в зрелом возрасте и едва не погубило их всех. Похвально и впечатляюще, если уж отбросить негодование. И он все еще любил суку Дебби Джелински, которая едва не расправилась со всей их семьей. Он говорил, что она навсегда останется любовью всей его жизни, что он никогда не сможет забыть ее, несмотря на то, что их союз вышел в целом скверным. Он очень страдал, что от прекрасного тела Дебби осталась лишь горсть пепла, но все равно часто навещал ее могилу, совершая на ней те действия, за которые его бы арестовали во всех штатах страны. Дядюшке повезло, что последнее пристанище прах Дебби обрел на семейном кладбище, и свидетелями его скорби становились только сочувствующие и понимающие родственники. Да, Фестер любил Дебби. Как и Гомес любил Мортишу. Если ты Аддамс и ты полюбил, — назад дороги не будет. Теперь вас сможет разлучить только смерть, но и она не всесильна. Было ли это плохо? О да, это было невыносимо. Собиралась ли Уэнсдей бороться с собой? О нет, ни за что, даже под страхом каждый божий день часами слушать разговоры Энид о ее блоге сплетен. Уэнсдей словно помешалась. Ее переклинило, замкнуло, зациклило. Нужно было что-то делать, действовать. Она решила тогда, что просто подберется поближе, понаблюдает. Медленно, без резких и необдуманных движений. Издалека для начала. Уэнсдей достаточно быстро поняла, что в Тайлере есть нечто особенное. Они были созданы друг для друга, как шея и гильотина. Тайлер еще не знал этого, но однажды, всенепременно, он поймет, что ему не нужен никто, кроме Уэнсдей. Но вместе с эйфорией, она испытала укол отчаяния и даже страха, потому что стояла у черты, за которой раскинулась неизвестность. Это была новая территория, полная тайн и опасностей. Уэнсдей чувствовала себя растерянной. Потому что, кажется, впервые в жизни не знала, что должна делать, чтобы добиться положительного результата. Подойти и поговорить? Улыбнуться? Как вообще действовать, чтобы привлечь кого-то? Разве сможет она, как эта девица-поросенок, глупо хихикать, накручивая на палец локон? Говорить ничего не значащую чушь? Отклячивать зад в обтягивающих джинсах, чтобы на него непременно взглянули? Это невозможно! И если говорить начистоту, едва ли все это будет смотреться естественно в ее исполнении. Подобные заигрывания не для нее, она не позволит себе пасть так низко, прибегая к столь изъезженным и банальным методам. Она не могла представить, что способна облокотиться на прилавок и непринужденно болтать с Тайлером, как та розовощекая девица. Нет, все это не для нее. Даже одна мысль о подобном поведении заставляла испытывать чувство дискомфорта. Пришлось признать, что ее коммуникативные навыки совсем никуда не годились. Она не знала, что сказать и как сказать, если дело касалось не едких замечаний в чью-либо сторону или угроз. И уж, конечно, она понятия не имела, как налаживать контакты. Начать стоило с того, что она была в силах сделать, — разузнать о жизни Тайлера как можно больше. Начало было положено почти сразу. — Привет, пап, тебе с собой? — спросил Тайлер, едва открылась входная дверь. Уэнсдей проследила за его взглядом. В кофейню вразвалочку вошел небритый усталый мужчина в полицейской форме, широкополой шляпе и со значком на груди. Досадно. Местный шериф — папаша Тайлера. Это явно усложнит задачу. Что ж, это, конечно, неприятно, но не более. Уэнсдей просто будет осторожнее. В конце концов, трудности закаляют характер, как огонь сталь. Вскоре она владела почти всей необходимой информацией, затратив не так уж много ресурсов. В таком маленьком городе каждый был как на ладони. Найти дом шерифа оказалось проще, чем утопить котенка. Вскоре Уэнсдей знала, где живет Тайлер, на какую сторону выходят окна его спальни, время его возращения домой, и когда он гуляет со своим псом по кличке Элвис. Уэнсдей знала имена его родителей и то, что его мама умерла несколько лет назад и похоронена на местном кладбище. Надгробие над могилой было симпатичным и шрифт на нем читался хорошо. Это было достаточно неплохое последнее пристанище. Уэнсдей выучила расписание смен Тайлера во «Флюгере», расписание его занятий в школе, тренировок по баскетболу и плаванию. Она запомнила лица всех его друзей и девчонок, которые крутились вокруг него. Даже разузнала, что сейчас он одинок. Делить комнату с главной сплетницей города бывает порой очень полезным. Энид разболтала, что он поругался с бывшей, и та укатила куда-то в Европу. Случилось это буквально накануне приезда Уэнсдей. Как говорила Энид, Тайлер, как и любой человек в подобных обстоятельствах, был крайне подавлен и пытался склеить разбитое сердце. Он был подавлен, а Уэнсдей счастлива. Ее безмерно радовало то, что постоянной подружки не наблюдалось. Не то, чтобы это была бы слишком большая проблема, но нервы бы потрепало. Но Уэнсдей понимала, что это ненадолго. Вокруг Тайлера крутилось слишком много людей. Он им нравился, они улыбались ему и требовали к себе внимания. Девушки и женщины постоянно флиртовали с ним, растягивая напомаженные губы в улыбках и стреляли глазами. Однажды во время ланча Уэнсдей подслушала разговор учениц «Невермор», которые обсуждали симпатичного баристу из «Флюгера». Одна из них показывала другим дисплей смартфона, попутно с энтузиазмом вываливая подробности переписки в социальной сети. В тот момент Уэнсдей испытывала чувство глубочайшего отвращения, слушая их перешептывания и хихиканье. Ее снова сжигала мучительная ревность. В момент слабости Уэнсдей задумалась, что могла бы попросить у родителей купить ей смартфон, чему они были бы несказанно рады, и найти Тайлера в социальных сетях, но быстро отбросила эту затею. Она знала, что соцсети созданы для того, чтобы быть кем-то другим, там все фальшивое. Ей же нужен настоящий Тайлер, а не отпечаток его личности в сети. Такой, каким он был в жизни. Социальная сеть — это сцена. Каждый отыгрывает на ней выдуманную роль на виду у зрителей, но человек настоящий только тогда, когда думает, что его никто не видит. Когда пристально наблюдаешь за кем-то из тени, добираешься до самой его сути. Уэнсдей знала Тайлера лучше, чем все те, с кем он весело болтал, с кем переписывался или даже обнимался. Она улавливала хмурый, уставший взгляд и тоску в глазах. То, как пальцы нервно комкают край фартука. Его раздражение, когда кто-то из клиентов повторял одну и ту же заезженную шутку из раза в раз, ожидая, что он посмеется. Тайлер прятался под маской дружелюбия и мягкости, и только Уэнсдей видела его насквозь. То, что он никому не показывал, но чем делился с ней. Он был собой в объективе ее полароида, на стопке ее снимков, в ее глазах, когда она бесшумно следовала за ним, прячась за деревьями и выступами стен, или глядя на него поверх книги, притаившись в кофейне. Та девчонка, что хвасталась перепиской, никогда не была к нему так близко, как Уэнсдей. Никто не был. И эти его дружки, с которыми он сейчас сидит в кофейне, пока Уэнсдей стоит по другую сторону окна, — не значат для него ничего. Вынырнув из омута воспоминаний о том, как все начиналось, Уэнсдей с досадой отметила, что просчиталась. Витание в облаках чревато поражением. Застыв в настоящем у окна кофейни и таращась на Тайлера, она привлекла ненужное внимание. Лукас Уокер, тянущий голову из-за плеча Тайлера, заметил ее, а потом что-то сказал остальным, качнув головой в сторону окна. На его лице расползлась ухмылка, сулящая проблемы. Проклятье! Теперь придется делать вид, что пришла выпить кофе. Если уйти, этот кретин решит, что она подглядывала за ними. И вообще это будет похоже на позорное бегство, а она никогда и ни от кого не бежит. Придав себе максимально невозмутимый вид, Уэнсдей вошла в кофейню, сразу взяв курс к прилавку. Она просто пришла выпить кофе, как и все здесь. — Эй! — донеслось ей в спину, когда она достигла цели. Сменщицы Тайлера не было на месте. — Я видел, как ты на нас пялилась, будто чокнутая маньячка. Понравились? Захотелось нормального, а не урода из твоей школы? Уэнсдей очень медленно обернулась, впиваясь немигающим взглядом в Уокера. Он широко и нагло улыбался, его идеальные белые зубы контрастировали с темной кожей. Местный звездный мальчик, избалованный вниманием. Она бы с легкостью показала ему, что жизнь может быть полна нестерпимой боли, а не того, к чему он так привык. Остальные посетители кофейни были слишком заняты собой, чтобы обращать внимание на развернувшуюся сцену. Оно и к лучшему. — Прости, но ты не в нашем вкусе, — продолжал насмехаться он. — В «Невермор» есть девчонки посимпатичнее. И не такие криповые. Без обид. Уэнсдей скрестила на груди руки, не сводя немигающего взгляда с оппонента. Она хотела смотреть на Тайлера, а приходилось пытать глаза обликом этого ублюдка. — Меня должно расстроить то, что ты не видишь во мне секс-объект для удовлетворения своих низменных инстинктов? — без каких-либо эмоций монотонно проговорила она. — Обычно так самоутверждаются те, у кого проблемы с этим. Не удивлюсь, если ты девственник. К сожалению, чтобы кого-то задеть, нужно опуститься до его уровня. По правде, Уэнсдей до сих пор не могла понять, почему такие экземпляры, как Уокер, бесятся от одного только предположения, что у них за плечами весьма скромный сексуальный опыт или полное его отсутствие, но это всегда действовало. Примитивные самцовые игрища и желание самоутвердиться в стае. Ударишь по болевой точке, — и он взвоет. — Хорошая попытка, психичка, — с очевидной агрессией, скрытой за ухмылкой, процедил Уокер. — Все знают, что ты больная на голову и одной ногой в психушке. Но, так и быть, могу один раз в качестве благотворительной акции показать тебе свои навыки. Будешь вспоминать пото́м, как лучшее, что произошло с тобой. Двое других за столом усмехнулись, а Тайлер тихо вздохнул, снова скучающе выводя указательным пальцем какие-то узоры на столешнице. Он выглядел отстраненным и незаинтересованным. Уэнсдей частенько видела его таким. А вот Уокер и его дружки явно были заинтересованы. Она чувствовала ненависть, расходящуюся от них, как круги на воде. В этом месте неприязнь к ней увеличилась вдвое. В прежних школах ее терпеть не могли просто за то, что она — Уэнсдей Аддамс, а тут, помимо своей личности, она обросла статусом изгоя. Теперь она получала в два раза больше негатива. Упоительно. Уэнсдей хотела было ответить, но Тайлер отвлекся от рисования невидимых узоров и обратился к Уокеру: — Это, конечно, весело, но завязывай. — Он пихнул его в бок локтем и качнул головой в сторону Уэнсдей. — Вообще-то она постоянная посетительница, не лишай меня клиентов и чаевых. — Она оставляет тебе чаевые? — прыснул Уокер со смеху. — Много? Сколько ты стоишь, Тай? Может я тоже смогу задобрить тебя чаевыми и получить дополнительные услуги? Тайлер посмотрел Уокеру в глаза так невинно и безобидно, что нельзя было заподозрить его в чем-то гадком. А потом сказал ангельски мягким тоном: — Буквально вчера миссис Уокер оставила чаевых за всю вашу семью на месяц вперед. Остальные парни за столом заржали, а Уэнсдей едва сдержала улыбку. Хоть это и была самая тупая шутка про мать, которую только можно было вообразить, но ей понравилось. Особенно понравилось лицо Уокера, ставшее похоже на лоснящийся воздушный шар, который проткнули иглой и теперь он медленно сдувался. — Какой же ты мудила, Галпин, — цокнул он недовольно. Он хотел сказать что-то еще, но Тайлер его перебил, обратившись к Уэнсдей: — Сюзи вернется с минуты на минуту. Подожди ее. Когда он смотрел этим обволакивающим теплым взглядом и говорил так, словно они наедине, у Уэнсдей подкашивались ноги. Прикидываться равнодушной с каждым разом становилось все сложнее. Но сейчас она не могла позволить себе и толику настоящих эмоций. Она очень сдержанно кивнула, буквально заставив себя отвернуться, чтобы перестать пожирать глазами красивое лицо Тайлера (чертов Уокер опять мог что-то заметить и высказаться), и стала ждать Сюзи. Та вернулась буквально через минуту, сбивчиво извиняясь за то, что заставила ждать. — Четверной эспрессо. Без сахара, с собой. И погорячее, — проинструктировала Уэнсдей. Она и не думала пить ту бурду, что намешает эта мерзкая недалекая девица. Горячий квад был нужен совсем для другого. Ослабив пластиковую крышку, плотно удерживающую кофе в стакане, Уэнсдей пошла к выходу. Поравнявшись с коленом Уокера, выпирающим сбоку от стола, она повернула запястье, слегка сдавливая стаканчик. Крышка свалилась, и на ногу Уокера полился горячий кофе, тут же впитываясь в светлую ткань его фирменных джинсов. — Какого хрена?! — заорал он на всю кофейню, подскакивая с места и судорожно оттягивая мокрую, горячую ткань, стараясь минимизировать контакт с кожей. К сожалению, кофе пролилось не так уж много, чтобы оставить существенные ожоги. Но джинсы были испорчены. — Сука больная! — угрожающе выплюнул он, рванувшись вперед, растеряв тот игриво-насмешливый настрой, с которым обращался к ней раньше. Уэнсдей не шелохнулась, но ее глаза вспыхнули. Она прикинула, что сможет вырубить его с пары ударов. Жаль только, что за избиение сыночка мэра ее скорее всего точно упекут в колонию или психушку и лишат возможности каждый день видеть Тайлера… Дьявольский провал! Как же она была небрежна сегодня! Зачем-то сама полезла к Уокеру на глазах у Тайлера и всей кофейни, хотя могла просто подослать Вещь, чтобы он провернул все незаметно. Эмоции… как же много теперь в ней было эмоций! Обуздать их становилось все сложнее. Ситуацию спас Тайлер, не позволив Уокеру добраться до нее. Он тоже стремительно поднялся из-за стола и схватил его за плечо, резко крутанув к себе лицом, чтобы тот не успел наброситься на Уэнсдей, а она не успела ответить (наверняка, он даже не догадывался, что она сумеет, исходя из ее хрупкого телосложения). Двое других болванчиков подскочили следом и сжали кулаки, ожидая команды «фас!». — Спятил совсем! — зашипел Тайлер, непривычным низким голосом, будто он злодей из какой-то криминальной драмы. — Тут полно народу. Об этом узнает мой отец, твой, а еще директриса школы уродов и судья. Тебя-то может опять отмажут, а я не хочу снова проторчать несколько месяцев в гребаном лагере, маршируя на плацу с пяти утра. Уэнсдей навострила уши. Она знала, что позапрошлым летом Тайлер оказался в военном исправительном лагере для трудных подростков за нападение на кого-то из учеников «Невермор». В глазах Уэнсдей это была весьма лестная строчка в его резюме, которая в очередной раз доказывала, что она сделала правильный выбор. Ох, как бы она хотела посмотреть на это, а может даже подключиться к процессу. Жаль, что деталей она так и не выяснила. Но однажды она доберется и до этой тайны, узнает все подробности. — Она вылила на меня кипяток! — орал Уокер, не обращая внимания на то, что все посетители кофейни с жадностью следят за развернувшейся сценой. — Она случайно, — очень убедительно сказал Тайлер, будто знал наверняка. Он отвел взгляд от налитых кровью глаз Уокера и очень внимательно посмотрел в невозмутимые теперь глаза Уэнсдей, словно пытался заглянуть внутрь их черноты. — Ты же случайно, да? — спросил он, явно ожидая услышать положительный ответ. — Да. На большее ее не хватило. В присутствии Тайлера у нее словно язык прилипал к небу, а уж тем более тогда, когда требовалось говорить с ним о чем-то большем, чем просто переброситься дежурными фразами. Ужасный побочный эффект влюбленности — отупение при прямом взаимодействии с объектом страсти. Уэнсдей понимала это, но ничего не могла поделать с собой. Но она работала над этим и искренне надеялась, что ее не ждет участь отца, который до сих пор в присутствии Мортиши вел себя так, словно находился под воздействием психоактивных веществ. — Видишь, Лукас, она случайно, — примирительно сказал Тайлер, снова обернувшись к Уокеру, чьи ноздри раздувались, как у взбешенного быка. — Всего лишь неприятный, но незначительный инцидент, — продолжал он, сжимая плечо друга. — Пойдем, у меня тут есть запасные джинсы. Придется правда сжечь их после тебя. Обидно, они мои любимые. — Не смешно, — бросил Уокер сквозь зубы. — Эта психованная сука облила меня кипятком. Я чувствую, что на ноге огромный ожог. Она сделала это нарочно, мать твою! — Она же сказала, что случайно. Главное, что кофе пролилось на ногу, а не на твой член. На ногу же? — Заткнись. — Значит, все-таки на член. Продолжая столь содержательный диалог, они скрылись в комнате для персонала, а посетители все таращились на Уэнсдей: кто прямо, а кто украдкой. Двое кретинов из свиты Уокера сверлили ее недовольными взглядами, но не решались проявить инициативу без своего лидера. — Надеюсь, он ничего не успел тебе сделать? — раздался тихий тонкий голосок Сюзи. Она подошла к столику, сжимая в руках рукоять швабры, намереваясь вытереть с пола пролитый кофе. Ростом она была чуть выше Уэнсдей, но шире по меньшей мере в два раза. Пухлая, добродушная Сюзи, похожая на пончик, покрытый персиковой глазурью. Наверняка, вечная жертва насмешек. Она понизила голос, чтобы ее слышала только Уэнсдей, и продолжила, — Уокер бывает таким кретином, не понимаю, почему Тай до сих пор общается с этой компанией, — она сочувственно и понимающе посмотрела на Уэнсдей, на что та лишь нахмурилась. Ничего не ответив, она невозмутимо поправила лямку рюкзака, сползшую с плеча, выпрямилась и уверенной, четкой походкой вышла из кофейни, не глядя по сторонам. Оказавшись на улице, брезгливо выбросила полупустой стаканчик в ближайшую урну, радуясь, что наконец избавилась от того, чего касались руки этой жалостливой идиотки Сюзи. Хотелось срочно вымыть руки. И подумать, как поступить дальше. Ей нужен план. Сейчас ее мысли были окрашены приятными воспоминаниями о том, как Тайлер говорил с ней, как он заступился за нее. Она не нуждалась в помощи или защите, но сам факт, что он выбрал ее, а не Уокера расстилался дурманящем туманом в ее сознании. Хотелось быстрее оказаться в академии, забраться в душ, подальше от любопытных глаз, и потрогать себя, вспоминая каждую мельчайшую деталь сегодняшнего дня. А потом, удовлетворившись, конечно же вернуться к обдумыванию плана. Делая кофе, Сюзи проговорилась, что кофемашина барахлит и вот-вот прикажет долго жить. Она вызвала мастера, но он должен был прийти только в конце недели, поэтому она попросила Тайлера быть поаккуратнее, если он не хочет убить рабочую смену на попытку продраться через инструкцию, написанную на итальянском. Тайлер сказал, что будет нежен с машиной. Наверняка ведь будет, но это никуда не годилось. — Вещь, — позвала Уэнсдей, шагнув за пределы города. Она любила обходиться без транспорта и прогуливаться по дороге вдоль леса, ведущей от Джерико к «Невермор». В этом не было ничего запретного, если она совершала подобные прогулки в разрешенное время. Осенний лес умиротворял: манил багровыми листьями, зловеще скрюченными ветвями деревьев и страшными звуками порой доносившимися из мрачной глубины. Лучшая обстановка, чтобы привести мысли в порядок. Вещь выбрался из рюкзака и уселся на ее плече, внимательно слушая. — Запоминай. Надо будет пробраться во «Флюгер» сегодня ночью и посмотреть, что не так с кофемашиной. Твоя задача понять, как вывести ее из строя. Но только понять, а не выводить. Завтра, когда у Тайлера будет смена, и я приду туда, ты сломаешь машину, а до этого расскажешь мне как ее починить. Понял? Вещь сжал ее плечо, показывая, что все понял. — Прекрасно. Я хочу помочь Тайлеру, как он помог мне сегодня. Если я починю машину, он будет благодарен. Погода портилась, хмурое небо наваливалось на вершины раскачивающихся полуголых деревьев. Порыв ветра подхватил ворох истлевших листьев и закружил их прямо на дороге, будто на пути возник призрак. Прекрасный вечер. Губы Уэнсдей расплылись в мечтательной улыбке. А завтра будет прекрасный день.