Загадка клеёнчатой тетради

Эйс Траппола и Дьюс Спейд пришли в библиотеку колледжа, чтобы подготовиться к завтрашней сдаче зачёта по истории магии. Надлежало перелопатить кучу литературы, потому что профессор Мозус Трейн славился своей дотошностью и придирчивостью. Надо было уточнить множество мелких фактов, которые могли встретиться в вопросах завтрашнего зачёта. Работы предстояло много, потому настроение у обоих студентов было, мягко говоря, не очень. Набрав необходимых книг, они направились в одно из отделений библиотеки. Здесь было почти пусто (видимо, другие первокурсники предпочитали готовиться к зачёту в общежитии и по собственным конспектам). За одним из столов сидел лишь Эпель Фельмьер, который при их появлении что-то торопливо закрыл и спрятал под книгой. Лицо у него стало испуганным. — Привет, — сказал ему Эйс, подходя и сгружая принесённую стопку книг на стол слева от него. — Что за тетрадь ты спрятал? — Да это так… ничего, — как-то странно ответил Эпель, большие голубые глаза его забегали. Дьюс подошёл с другой стороны и свалил на стол кипу своих книг. — Не хочешь говорить — не надо, — мрачно заметил он и уселся справа, демонстративно не глядя на него. Помфиорец ощутил чувство вины перед однокурсниками. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что их не подслушивают, он признался пониженным голосом: — Я тут случайно нашёл в столе тетрадь, видно, кто-то забыл. Открыл её, чтобы посмотреть — чья, хотел вернуть. Но она не подписана, и в ней… стихи. — Стихи? — удивился Эйс, усаживаясь рядом с ним слева. — Да, — Эпель порозовел и тихо объяснил, водя пальцем по столу: — Любовные. Это чьё-то любовное признание. Я не удержался, начал читать, а тут вы… — Любовное признание? — вытаращил глаза Дьюс, поворачиваясь к нему. — Ну… да, — смущённо подтвердил Эпель. — Я сперва хотел бросить, как-то неловко стало… но не смог оторваться. — Дай-ка я тоже почитаю, — протянул руку Эйс, но Эпель лёг грудью на книгу, которой накрыл тетрадь, протестуя: — Нет! Это… наверное, нельзя. Нехорошо так поступать… — Нормально. Тебе, значит, можно, а нам нельзя? — возмутился Дьюс. — Я просто подумал, что тетрадь нужно оставить здесь. Положить, где лежала — придёт же за ней владелец? — упавшим голосом заметил Фельмьер, выпрямляясь, но руками продолжая судорожно прижимать книгу к столу. — Так мы потом и положим, — уверил его Эйс. — Эй, Эпель, так нечестно. Сам прочитал, а нам не даёшь! — Дай тетрадь, а то отнимем, — пригрозил Дьюс. Брови его сердито сдвинулись. — Там… всё так откровенно… — сдавленно признался помфиорец. — Я читал и пытался понять — кто это написал? — Давай читай вслух, вместе подумаем! — нетерпеливо потребовал Траппола. — Ну хорошо, — поколебавшись, сдался Эпель. Извлёк из-под учебника общую тетрадь в чёрной клеёнчатой обложке, открыл её и неверным голосом начал: «Мысли лишь об одном постоянно — и ночью, и днём. Что могу я поделать с бушующим в сердце огнём? Все — о чём-то другом: о природе, погоде, судьбе — Только я — километры опять о тебе, о тебе! Заградиться ль надёжною — здравого смысла стеной — Если в жизни такого ещё не случалось со мной?..» — Ого! — студенты заинтересованно переглянулись, когда он умолк. — Необычно… А дальше? Эпель продолжил: «Если слышу твой вздох — и по венам горячий поток, И единственный взгляд обращает мне кровь в кипяток? Да, он — молния в сердце, да, он — оглушительный гром! Разве диво, что помню его месяцами потом?..» — Кто же это мог написать? — задумался Дьюс. — Ну, я точно знаю, что стихи у нас пишет Рук Хант, — пожал плечами Эйс. — Говорят, что он на день рождения Вилу Шенхайту написал аж сотню. — Так оно и было, — подтвердил Эпель. — Может, это одно из них? — Вообще — да, может быть, — согласился тот. — Вил — счастливый. Такие красивые стихи ему посвящают… — Одно дело — поздравительные стихи, а тут прямо — любовное признание, — хмыкнул Дьюс. — Интересно, он это стихотворение точно Вилу показывал? Эпель прочёл продолжение: «Залюбуюсь на профиль, что хоть на монету чекань, А посадке твоей головы позавидует лань…» — Да, это точно писал Рук! — с энтузиазмом сказал Эйс. — Так мог сказать только охотник. А дальше что? Эпель, краснея, слабым голосом прочёл: «И волнуют меня несчислимое множество дней Эти влажные губы, что спелой черешни сочней. Их чарующ изгиб, в их же яркости — жгучий огонь. Алым соком налитые, кажется — брызнут, лишь тронь. Как же здесь самый мудрый не станет законченно глуп? Не возжаждет сорвать поцелуй с этих пламенных губ? Сахар — зубы твои белоснежные, жемчуг, алмаз. Упоительной сладости их бы отведать хоть раз…» Приятели сидели, онемев. Да, автор стихотворения явно был без ума от своего кумира. Такой страстью дышали эти строки! Фельмьер вздохнул: — Мне кажется, я отдал бы что угодно, чтобы такие стихи посвятили мне… Трогательно, что Рук так его любит… — Читай дальше! — нетерпеливо поторопили его студенты. «Дай унять ненадолго хотя бы душевный мандраж. Впрочем, можно подумать, ты мне разрешение дашь. Или, можно подумать, запрету последую я… Всё равно — о тебе восхищённая песня моя. Вот взгляну — снова чувствую: разума голос умолк. Эти волосы — льющийся тёмный сверкающий шёлк. Непослушной волною взлетают они надо лбом… Над высоким и ясным, как светлое небо, челом. Я завидую ветру, плутавшему в прядях твоих, Что касался прохладной рукой безнаказанно их…» Они все втроём недоумевающе переглянулись, когда Эпель умолк. — «Тёмный сверкающий шёлк»? — переспросил Дьюс. — Но у Вила ведь светлые волосы! Может, это всё-таки не о нём стихи? Эпель хлопнул глазами растерянно: — И правда… Я что-то сразу не подумал… Тогда о ком это может быть? — Помните — там было что-то про гордый профиль, посадку головы? — заметил Эйс. — Может, это он про Леону Кингсколара? У него и волосы как раз тёмные. — Возможно, ты и прав… — нерешительно признал Фельмьер и вернулся к чтению: «Ненаглядный, я только молю — не сердись на меня! Разве не понимаю, что Пламя Земле — не ровня?» Он умолк и обернулся к вытаращившему глаза Дьюсу: — Пламя?.. — и шёпотом проговорил: — Неужели это он… о… о… — Маллеусе, — закончил тот. Они долго молчали, ошеломлённые, пока Эпель не решился продолжить неверным голосом: «А потом провалюсь — будто в религиозный экстаз, В бездну космоса, в инопланетость сияющих глаз. Раз испей — и иссохнешь без них, нет, без них — не уснуть; Будешь взор тот искать, как дитя — материнскую грудь. Чтобы точно совпасть с ним, стать нитью в отверстье иглы, Чтобы в их глубине раствориться, пустившись в заплыв. Хоть и знаю — два омута плотно затянут меня, Два прицела уложат на месте, спалят два огня…» — Да, это определённо о Маллеусе, — встрял Эйс, но Дьюс на него шикнул, и Эпель продолжил чтение: «Невозможно забыть, невозможно предать этот взгляд, Что вбирает в себя и уже не отпустит назад — Окаймлённый в разящие стрелы длиннющих ресниц… Я в смятенье — мечтать ли о нём? Перед ним падать ниц?» Он снова умолк, потрясённый. — Что? Падать ниц? — воскликнул Эйс. — Послушайте… а это точно Рук писал? — По-честному, я не знаю его почерк… — признался Эпель. — Если эти стихи о Маллеусе, то ниц перед ним готов пасть не Рук, а Себек, — размышлял Траппрола. — С его стороны было бы логичней так написать. Он реально Драконию глазами ест, когда видит… — Себек, пишущий стихи? — хмыкнул Дьюс. — Мне проще представить Джека Хоула, который вышивает крестиком… Снести кому-нибудь голову за Маллеуса — это Себек запросто. Но писать стихи… да он и двух строк не свяжет! — Ладно, что там ещё есть, Эпель? — нетерпеливо спросил Эйс. Ему хотелось распутать этот ребус. «Не гони… дай войти в пламя взора, топящее лёд. Дай душе наслажденье испить: голос твой — горный мёд…» — прочёл Эпель, и все опять призадумались. — Слушайте, — нерешительно заметил Дьюс. — У Маллеуса вообще-то — довольно низкий голос. Мне кажется… медовый голос должен звучать как-то немного по-другому, нет? — Наверное, когда влюблён, то голос слышится совсем иначе, — предположил Фельмьер. — Да… тоже верно, — согласился Эйс. — Ну, а ещё что там говорится? Эпель вздохнул и прочёл: «Я дышу через раз… ну ответь, хрупкий юноша мой — Что за боги тебя наделили такой красотой? Я не знаю порой, как в руках мне себя удержать, Чтобы талию тонкую эту не тронуть, не сжать…» — Эммм… Хрупкий юноша? — снова усомнился Дьюс. — А может, это о ком-то более хрупком, чем Маллеус Дракония? Ничего себе хрупкий юноша… два метра с рогами! Кажется, у нас в колледже есть более хрупкие… — Риддл Роузхартс? — предположил Эйс. Они окончательно запутались. Хлопнула дверь, кто-то явно вошёл в библиотеку. Послышались приближающиеся шаги. Эпель поспешно захлопнул тетрадку и положил её в стол, на место. Студенты наугад распахнули книги и углубились в них. — О, мои щенятки занимаются! — в комнату вошёл величественный Дивус Круэл. — Отрадно это видеть. Кончики чёрно-белого меха его шубы искрились в свете библиотечных светильников, узкие серые глаза с чёрной подводкой были надменно прищурены. Он приблизился к ним, обдавая запахом дорогого парфюма. — Добрый вечер, профессор, — нестройно поприветствовали его студенты. — Эпель, посмотри, нет ли там, в глубине стола, где ты сидишь, чёрной тетради? — спросил Круэл, останавливаясь напротив него. Эпель с самым будничным видом заглянул в стол и извлёк оттуда тетрадь с таким видом, точно только что её заметил. — Вот эта? — Да, — Круэл протянул руку в красной перчатке и взял её. Подозрительно взглянул на Фельмьера, но тот состроил самый невинный вид, на который только был способен. Его распахнутые голубые глаза были чистыми-чистыми. Дьюс равнодушно скользнул глазами по тетради и снова уткнулся в учебник, перелистнув страницу. — Ты захватил книгу по истории Королевства роз? — повернул к нему голову Эйс. — Захватил. На, — Дьюс небрежно протянул ему учебник. Круэл сунул тетрадь под мышку и посоветовал: — Что ж, удачной вам сдачи зачёта по истории. — Спасибо, профессор Круэл, — кротко отозвался Эпель. — Через неделю будут тесты по алхимии. Надеюсь, к ним вы будет готовиться также серьёзно, щенятки, — повернувшись, он вышел, и Эпель выдохнул с облегчением, вытерев вспотевший от волнения лоб. Оставшись одни, они некоторое время смотрели друг на друга, попросту не находя слов. Наконец Эйс выразил то, что крутилось на языке у каждого из них: — Если тетрадь принадлежит Круэлу — интересно… кому же он, в конце концов, посвятил это стихотворение?!