– Ребе, а я могу после свадьбы поцеловать свою невесту? – Да, сын мой, тора разрешает. – А возлечь в любви могу? – Да, тора разрешает. – А если стоя захочу ей овладеть? – Нет. <…>
старый как мир анекдот, окончание которого вы узнаете чуть позже.
Какаши любил лето. Обито ходил в футболках и шортах. Открытые до плеч руки, колени, даже пальцы на ногах, если Учиха надевал открытую обувь, Какаши столь же открыто жрал глазами. Кажется, он заводился вообще от всего, от всего Обито, и чем тот был ближе, тем сильнее. Даже сигнал сообщения и высвечивающееся имя на экране щекотали и превращались в прелюдию, иногда длиной в несколько дней. Какаши считал себя, и в мнении его было много высокомерия, разумным человеком. Вот только он как-то не учёл, что секс сам по себе может и не вредит ничему, но вот собственное влечение и занятые им мысли, – вполне. С Обито они начали встречаться в аккурат после вступительных экзаменов. Это удачно сложилось, спустя первую студенческую сессию думал Хатаке, иначе, может он и поступил бы тогда, а вот Обито точно на другом бы сосредоточился. Да, хорошо, что экзамены тогда уже прошли, а то как бы Какаши их сдавал после многочасовых поцелуев, от которых ещё несколько часов хотелось содрать с себя одежду, а лучше с Учихи, а лучше чтобы сразу без неё или… Да, решать задачи повышенной сложности, капая слюной на них сверху, просто невозможно. Спустя год Какаши всё также не мог успокоить в груди жара, а голову заполняла тёплая сладкая вата, но вторая неделя совместного проживания давалась тяжело. Какаши всё-таки был нужен сон. При этом вечерами сам Учиха, заваливаясь на кровать, со всей страстью выражал недовольство ненормальным, рваным режимом. Казалось бы, ну и спи себе спокойно, Обито, ты же сова, но нет. А самое изматывающее, сладостное, конечно, удовлетворяющее и расслабляющее при этом, случалось позже. Какаши после ночной побудки в три просыпался раздражающе бодрым через пару часов. Обито шуршал и елозил во сне по Какаши руками, в попытке превратить в объятия чужие домогательства. Прижимал крепко, и Какаши чувствовал чужое сердце и его глухое ритмичное биение, словно одно на двоих. Какаши прятался за чужое ухо и кончиком носа и губами считал пульс. Обито весь был живым, как жизнь, бьющая в барабан. Но как только Обито понимал, что с задачей справился, и Хатаке лежит смирно, открывал один ужасно подозрительный и недовольный глаз и со вздохом выпускал Какаши из рук, давая продолжить начатое. – Доброе утро, – шепчет Обито в висок и ведёт губами по только ему известному маршруту вниз к скуле, носу, щеке. Одеяло вздыхает жаром, когда он наваливается и притирается к бедру. – Три часа ночи… – выдыхает Какаши, перехватывая чужую руку, которая, и хотелось бы обмануться, но уже окончательно его разбудила. – Может, это пасмурный день? – не обращая внимания на предупреждающие знаки, Учиха переходит на широкую ласку, гладит освободившейся рукой бок и, спускаясь ладонью от груди обратно, самозабвенно мычит. Какаши всегда ему верит. Даже если это шутка, очевидный сарказм или банальная глупость, даже при том, что Хатаке непроходимый скептик и очень умён, как говорит большинство, кроме Обито, конечно. Какаши на долю секунды верит. Оттого приходится посмотреть в окно, увидеть в распахнутых рамах белёсую полосу рассвета, а потом заставить Обито поплатиться за то, что сегодня последний экзамен и надо бы выспаться, – Какаши уже не думает, перенимая инициативу и разгоняя пекло под одеялом – а Учиха так с ним поступает. Где-то мельком возникает даже не мысль, а крошечная вспышка: «А будильник я поставил? Просплю же». Но Обито вгрызается в шею, заваливает на себя, и каждый удар спинки кровати о стену выбивает из Какаши новые столпы искр. Ещё совсем недавно, хоть теперь Какаши и вовсе об этом забыл, подобный шум в те же три часа ночи или совсем под утро будил его. Неровный стук в смежную со спальней стену. Какаши просыпался и искренне ненавидел. А потом прятал голову под подушку, прижимал её сильно руками сверху, и в пространстве, где больше не было ничего, кроме собственного шумного дыхания, ярко тосковал. Так ярко, что за закрытыми веками плясали цветные пятна. Он был один в этой кровати, комнате и городской, и оттого всегда неугомонной, ночи. Новые соседи, хоть Какаши и сталкивался пару раз только с одним, отделённые от него панелью, полны жизни и страсти, а ему только и остаётся признаваться в полном одиночестве, что тот, с кем бы ему хотелось стучать в стену в ответ, только и делает, что бесится, когда ловит притворно случайный взгляд на уроках. Какаши признавал свою несостоятельность и ненормальность, но от этого не мог перестать смотреть, провоцировать и грустить в три часа ночи. А порой его будили крики из-за той же стены. При том слышал он недовольные вопли только кого-то одного, но по всем признакам скандал устраивался кому-то второму, кто упорно то ли молчал, то ли отвечал спокойно и тихо. Странно, конечно, что ругался именно мужской голос. Сложно было представить, что это именно тот черноволосый мужчина с надменным безучастным лицом, который даже здоровался сухим кивком. Какаши никогда не удавалось разобрать сути самого недовольства, но, возможно, пара работала в ансамбле или балете. Хатаке постановил сей факт очень просто. Во-первых, уж больно хорошо выглядел тот мужик, а во-вторых, ссора обычно заканчивалась словами «Иди блядь сюда! Потанцуем!». А дальше начинались танцы. Но вряд ли стук был причиной репетиции танца с элементами чечётки. Так или иначе Какаши называл про себя того мужчину «танцором». И в фантазиях, всё в той же ночи, скинув одеяло ногами, но оставив подушку на голове, он представлял своё тяжёлое дыхание чужим, а себя – тем самым великим танцором в танго угасающего горячего сопротивления. Хотя тот кареглазый идиот во снах тоже умел вести. Обито терпеть не мог своего декана. Сталкивался тот с ним часто, оттого что Учиха не мог выйти вовремя на сессию или на единственную пару в неделю, которую тот вёл. Декан тоже любви к «паршивцу», как не стеснялся называть Обито на всю аудиторию, не питал. Какаши истории слушал молча и вспоминал своего декана. Тот, напротив, был мировым мужиком с длинными, почти по пояс, какого-то нереального каштанового цвета волосами. На общем сборе факультета перед началом учебного года, когда тот говорил толпе первокурсников приветственную речь, Какаши только и мог думать о том, как повезло жене декана, которой позволялось запускать пальцы в эти волосы. Сейчас же Какаши оценивающе окидывал взглядом возмущённого и набившего в рот хлеба Обито и не сомневался, что такого счастья как длинные волосы с Учихой ждать не придётся. Только если Какаши сам будет причёсывать того по утрам. – Этот козлина ещё и однофамилец мой! Волосы у него длинные, смотрит как на говно на всех. А я стою перед всей аудиторией и хочется пообдирать эти патлы. Фу блядь! Мужик ещё называется! Ухоженный весь такой, небось косы на ночь заплетает и отражение своё целует! Безумный старик! – Прям старик? – Ну, да не поймешь. Выглядит больно хорошо, а может, ему сто лет, я откуда знаю? Какаши пожал плечами. Обито первый что-то замечает, и Какаши, вынырнув из омута ощущений, на секунду пугается и нахмурившись поворачивает голову в направлении Учиховского взгляда. Обито с каким-то глупым, но одухотворённым выражением на лице смотрел в стену. Какаши сначала подумал, что из своего положения просто не может так вывернуться, чтобы увидеть что-то настолько смыслообразующее, но тут Обито сощуривает глаза, кажется, прислушивается, и, гаркнув, подсаживается к стене ближе. При этом он совершенно не обратил внимания, что передвижения происходят на самом Какаши. – Слышал? Кеш, ты слышал? – не дождавшись ответа, да и не очень его ожидая, Обито прислоняет ухо к обоям. – Аха! Радостно похихикав, он всё-таки опускает взгляд вниз. Какаши смотрит в ответ и переводит взгляд на нависшую над ним часть тела. Обито ржёт и, закусив нижнюю губу, смотрит будто извиняясь за это положение, но только раздвигает ноги шире. Какаши жмурится от смеха, и член упирается ему в нос. Взгляд у Обито поплыл и теперь, сосредоточенный на своих трюках, мазнув по чужой щеке и на секунду замерев, добивается точного попадания, не без помощи чужого рта. Но как только долгое и низкое «о» заставляет хотеть его до боли в паху, Какаши сам слышит голоса из-за стены. – Слушай, это танцоры? – Обито опять прилипает ухом к стене. – Да. Но я не уверен, что они оба, – цедит Какаши, выползая из-под чужих ног. – Ну танцуют-то вместе, – лицо Обито расплывается в наидебильнейшей улыбке. – Слышишь, слышишь? Чё творят! Что там творят – слышно не было. Да, за стеной что-то происходило и, скорее всего, что-то сугубо личного и интимного характера. – Ну и что?! – Какаши вдруг рассвирепел. – У нас тут тоже что-то происходит! – Ага, – мечтательно выдохнул недоделанный новоиспеченный вуайерист. – Я спать. – Да это мы их, наверное, разбудили. – Ну конечно. Обито кажется вообще не нуждался в ответах, скорее в стакане – для лучшей акустики. – Кеш, Кеш! – Ну чего тебе? Не буди, – Какаши сам удивился, что, кажется, уснул за секунду, и его действительно разбудили. – Давай поздороваемся? – Обито навалился и вперился в чужие глаза с таким взбудораженно-нетерпеливым видом, что на это только и можно было в замешательстве поднять брови. – Три часа ночи. – Ну они же не спят. – Ну они заняты, если ты не всё услышал, – Какаши перехватил чужую руку. Обито, высунув язык и восхищенно пыхтя, уже собрался постучать в стену. Сопротивление быстро превратилось в борьбу. Какаши изо всех сил пытался выполнить удержание, но Обито был сильным соперником. – Ты, блин, вообще, что ли? Дебил! Кто так делает? – Ну да весело же! Познакомимся. Они продолжали шипеть друг другу в уши. – Как ты вообще себе это пред-ста-вля-ешь! – Какаши почти вышел на удушающий. – Может, они старые извраты? – кряхтел он в попытке вразумить. – Да ты сам говорил, что там один очень даже прикольный. Тут Обито вывернулся, и в стену всё-таки постучали, при том сам Какаши. Головой. Удар гулко отозвался по всей комнате и стене, и особенно в ушах у Хатаке. Оба они замерли, прислушиваясь. За стенкой резко прекратилось движение и недвусмысленное мычание. Обито выпал из оцепенения первым и, секунду примериваясь, отбил нехитрый ритм костяшками ярко и громко. Слава богам, что Обито больше глупостей не сделал за ночь. Сам по себе факт чрезстенного контакта достаточно его повеселил. И, видимо, очень вымотал: он даже на другой бок не перевернулся, когда Какаши отодрал себя от кровати по будильнику. Как и ожидалось, утром он был максимально разобран. Кажется, выходя из дома на экзамен он действительно мог и голову забыть. Оттого в ожидании лифта от Какаши никак не могло отлипнуть мерзкое чувство, что он всё-таки что-то забыл. Он попытался пригладить торчащую во все стороны челку. Голова действительно была на месте, а значит экзамены сдадутся. В общем квартирном холле кто-то захлопнул дверь, лифт зачирикал дверьми, и тут на общей лестничной клетке, в аккурат к полному открытию дверей, источая свежий, чуть пряный аромат даже своим внешним видом, появился декан. Какаши поднял на него глаза. Хаширама кивнул головой, сначала не узнав лучшего ученика потока. Лифт чуть качнулся и поехал к первому этажу. – Здравствуйте, – Какаши заторможенно пытался понять, почему экзаменационную комиссию перенесли в его лифт. – О! Какаши? Какаши Хатаке? – Хаширама смотрел добродушно и спокойно. – Да. Хаширама опять устремил взгляд на закрытые двери. Но на мгновение брови на его лице дернулись к переносице, и он снова пристально посмотрел на Какаши. В чайных глазах что-то промелькнуло, такое живое и веселое. – А ты… А ты здесь живешь? – Да. В 133 квартире. – Да ты что? Это же прекрасно! – стенки лифта задрожали от хохота. Какаши показалось, что он даже смахнул слезу, просмеявшись. Потом декан так же резко успокоился, и лицо его приняло самое серьёзное выражение. – А я живу в 134. – Понял, – с готовностью ответил Какаши, про себя с нетерпением ожидая конца этой сюрреалистичной утренней поездки. Понял-то он понял, но до него через секунду окончательно дошло. Стены лифта поползли на Какаши, воздух стал тяжёлым, а сам Какаши начал искать кнопку катапультирования в телефоне. Вот только телефона-то у него и не было. А ведь предчувствие подсказывало ему ещё раз проверить карманы перед выходом. Двери лифта снова задрожали, открываясь. Хаширама широким, уверенным шагом покинул кабину, а Какаши зажал кнопку восьмого этажа. Сердце колотилось как у кролика или как от погони. На Какаши напала паника. Он бы сам никогда не поверил, расскажи кто, что он может так охуеть, что дышать будет трудно. «Надо забрать телефон, глотнуть воды, въебать Обито по яйцам и не хватало ещё на экзамен в итоге опоздать. Господи ну за что? Что там он страдал, что какой-то придурок не обращает на него внимания? Да и не обращал бы! Блядь, блядь, блядь. Обито. Долбоёб хренов. Как так вышло-то вообще? Обито! Ёб твою мать! Зачем было стучать в стену? Спокойно бы жил, никого не трогал и знать не знал бы такого стыда! Обито!». Стыд как саранча уничтожал всё живое внутри. Выжирал и выжигал. Несчастный в предпаническом состоянии вылетел из лифта. Дверь в квартиру оказалась закрытой на щеколду. – Обито! – Какаши заколошматил в дверь. – ОБИТО! Открой! Обито! Херов Учиха! Отрывай! УЧИХА! И дверь открылась. Какаши отчётливо слышал щелчок внутреннего замка и вздох сквозняка от открытой двери, только вот дверь открылась не та. Какаши обернулся. Из двери смежной квартиры на него смотрел тот самый сосед, которого он уже видел раньше. Тот самый мужчина с длинными черными волосами и надменным видом с офигенной линией подбородка и скул. Сосед из 134 квартиры. – Что за крики? – сосед скрестил руки на груди и принял царско-надменный вид, и когда-нибудь потом Какаши оценит это умение оставаться на высоте и над всем бренным даже в домашнем тёмно-синем халате и ярко-красных тапках с открытыми носками. – Дверь закрыта, – Какаши тяжело выдохнул через рот и услышал движение за своей закрытой дверью. – И? Какаши молча ждал, когда нелепости сегодняшнего дня оборвутся так же внезапно, как начались. Мадара несколько раз смерил взглядом своего совершенно ошалевшего соседа-малолетку. Он его уже видел много раз до этого. И Какаши, хоть Мадара и не знал его имени, зарекомендовал себя как самый приятный тип соседа – не создающий проблем. Мальчишка явно был чем-то то ли напуган, то ли до глубины души поражён. Но причём тут сам Мадара, чью фамилию только что орали так, как будто началась война, а Мадара был в этом виноват? Паршивец сегодня ночью себе позволил, конечно, лишнего, а Хаширама ещё и развеселился так, что постучал тому в ответ. Но с утра пораньше, в редкий запланированный выходной не хотелось выяснять неловкую ситуацию. Ну перестукивались два идиота ночью. Главное, что знакомиться никто под утро не пришёл. Хотя от Хаши не убыло бы, он бы всенепременно пошёл, лишь бы досадить Мадаре и потому, что был придурком. Но Сенджу блаженно вздохнул, засыпая с улыбкой, мол, завтра рано вставать. – Как тебя зовут? – словно делая большое одолжение неразумному, не догадавшемуся самостоятельно представиться, уточнил Мадара. – Какаши. – Мадара. Мадара Учиха. Мальчика от этой информации, кажется, дополнительно перекосило. Учиха смерил его взглядом ещё раз и уже был готов закрыть дверь, как соседская дверь распахнулась и двинула Какаши так, что того отшатнуло. На пороге появился ещё один мальчишка. Только темноволосый, заспанный и – к великому изумлению Мадары – знакомый. – Что случилось? Обито потер ладонями лицо и посмотрел на друга, а потом на соседа. Сначала лицо Обито не выражало ничего, кроме глубокой комы, которую он маскировал под бодрствованием. Потом Обито проводил взглядом Какаши, который пролетел в коридор, на несколько секунд исчез в комнате и стремительно вышел обратно с телефоном в руке. Нахмурился. И снова перевёл взгляд на своего декана. Декана. В домашнем халате. Челюсть медленно, но верно поползла вниз, а в глазах появился огонёк истинного пробуждения. – Это… Это… Какого чёрта? Это Вы мне вчера стучали? – Вот уж не я… – процедил Мадара в ответ. Какаши обречённо вздохнул и, двинув Обито в бок, чтобы тот дал пройти, опять оказался за пределами квартиры, но на его пути снова возник Хаширама. Он улыбнулся открывшему рот и никак не могущему подобрать нижнюю челюсть Обито, кивнул Какаши и, подойдя к своему сожителю, закинул руку ему на плечо. Мадара сжигал взглядом мальчишек, как будто застал их трахающимися в своём кабинете на столе. – Заценил соседей? Я забыл кошелек, не принесёшь? – Это тот паршивец… с потока. Хаширама посмотрел на Обито. – Однофамилец? – Да. И тут Хаширама расхохотался снова. – Твой паршивец и мой лучший ученик. Мадара уставился на него совершенно зловещим взглядом. Хаширама уткнулся носом в чужое плечо и продолжал морщиться от смеха. – Ну что, котенька? Тора танцы запрещает?