***
В первый же день на съемочной площадке Ацуму кажется, что он ходит по воздуху. Сценарий как минимум идеален, он запомнился так быстро, что у Мии осталось слишком много свободного времени, чтобы беспокоиться о том, что будет дальше. В итоге всю неделю до начала съемок он был на взводе. Но как только он ступил на порог студии, он сразу же успокоился. Он знает, как это сделать. Даже если обстановка другая, это все равно та же работа, которую он выполняет чертовски хорошо. Мие показали его трейлер и попросили отправиться к визажистам, когда он будет готов. Утром они собираются снимать одну из первых экшн-сцен фильма, в частности, когда главного героя похищают с корабля. В течение нескольких месяцев до этого дня Ацуму занимался с тренерами и каскадерами, чтобы отточить свои движения, и он уверен, что справится с задачей на отлично. Его облачают в облегающий, местами порванный и обгоревший красный скафандр, взъерошивают волосы и покрывают часть лица фальшивой кровью. При одном взгляде на себя Ацуму присвистывает, и сотрудники, смеясь, ведут его обратно, где вскоре должны появиться остальные участники съемок. Шимидзу уже там, беседует с оператором. Она кивает Ацуму и вежливо улыбается ему, а затем продолжает разговор с мужчиной. На ней такой же костюм, как и у него, но черного цвета и немного чище, а вместо крови ее лицо припудрено. Мия уже чувствует, как на премьере фильма перед ней расступаются поклонники. Она действительно достойна главной героини. Кстати, о главных ролях. Следом за ней входит Ойкава и как обычно ведет себя так, словно он здесь хозяин. На нем не костюм, а нечто, похожее на ночную сорочку, такую же рваную и грязную, как и все остальные костюмы. Его лицо, как всегда, чистое и сверкает под светом софитов, но костяшки пальцев окровавлены и обожжены до черноты. Ацуму должен отдать должное персоналу: они умудряются сделать так, что актеры выглядят очень некрасиво, но при этом очень сексуально. В сцене предполагается, что пожар начнется, когда они будут находиться на борту корабля и сражаться с охраной, что сделает борьбу еще более запутанной и опасной для повстанцев после того, как их разделили. Персонаж Ацуму и персонаж Тобио отвечают за уничтожение остальных людей на корабле, в то время как Шимидзу отправляется за Ойкавой. Это будет кроваво, грубо и так, как ни одна из предыдущих ролей Ацуму не требовала от него. Последним к ним прибывает Тобио. Его появление игнорируется остальными не разбирающимися актерами (например, все падают к ногам Ойкавы, когда он рассказывает о том, что он сделал в своей последней поездке в Париж), но Ацуму прекрасно видит с того места, где он разговаривает с Шимидзу. На первый взгляд в Кагеяме нет ничего особенного, он одет в темно-синий костюм, такой же, как у Ацуму, он весь в синяках и побоях. Только когда он подходит ближе, Мия замечает это. — Тобио, ты что… пользуешься подводкой для глаз? Слова вылетают изо рта Ацуму прежде, чем он успевает остановить себя, слишком ошеломленный, чтобы осознать, что это он сказал. Мия, конечно, и раньше видел накрашенных мужчин, он и сам пользовался косметикой, но что-то такое в том, как черные пятна вокруг глаз Тобио придают ему царственный и потусторонний вид, застает Ацуму врасплох. Он не собирается лгать, Тобио выглядит хорошо, лучше, чем кто-либо, кого Ацуму когда-либо видел, лучше, чем сам Ацуму. Странно то, что, хотя он и злится на то, что его затмили, он настолько ошеломлен, что все, о чем он может думать, это о том, как невероятно красив Тобио. От этого он только сильнее бесит. Мужчина в замешательстве наклоняет голову, прислоняясь к стене, у которой стояли Мия и Шимидзу, скрестив руки на груди, демонстрируя рельефные мускулы под костюмом. — Гример сказала, что это необходимо для моего персонажа. Она сказала, что он должен выглядеть андрогинным и загадочным… — Он переминается с ноги на ногу, не глядя ни на кого из них. — Это первый раз, когда я пользуюсь косметикой, кроме той, которая нужна для камер; это выглядит… нормально? Должно быть, это работа дьявола, потому что не может быть, чтобы человек, который должен быть его соперником, искренне спрашивал, хорошо ли он выглядит с макияжем. Теперь Ацуму понимает, что именно поклонники Тобио находят в нем такого очаровательного: он не знает, насколько он чертовски горяч. Ацуму хочется ударить его. — Я не думаю, что тебе нужно беспокоиться о том, как ты выглядишь, Кагеяма, — говорит Шимидзу. Ее голос успокаивает, даже если в нем нет того отчаянного влечения, которое Ацуму привык слышать от поклонниц и коллег, особенно в окружении Тобио. Кажется, она невосприимчива к природному магнетизму этого мужчины. Ацуму завидует ей: было бы легче игнорировать Тобио, если бы его тело не предавало его. — Твои фанаты сойдут с ума от этого образа, Тобио-чан, — говорит он и, поскольку он не может контролировать свои действия в присутствии объекта вожделения, он подмигивает. Глаза Кагеямы незаметно расширяются, но он лишь кивает и переключает свое внимание на остальную часть комнаты. Мия недоволен. — Осторожнее с этими голубыми глазами, Куроо может уволить тебя, если ты будешь выглядеть лучше, чем Ойкава. Ему нравится наблюдать, как эти слова действуют на Тобио; как его глаза быстро становятся круглыми, а кончики ушей краснеют. Власть пьянит, и Ацуму, возможно, только что нашел идеальный способ оказать влияние на соперника. Он еще не знает, как все это, — сближение с другим актером, — поможет ему. Но ему очень приятно, когда на его понимающую ухмылку Кагеяма отвечает раздраженным хмурым взглядом. Тобио, сердитый, не успевает ответить, как появляется Куроо и объявляет начало съемок. Ацуму сразу же становится серьезным, вживаясь в образ, как только включается камера. Актерство — это единственное, что дает ему полный контроль над собой, осознание того, что он сам определяет свои действия и реакции, а окружающие его люди делают то же самое. Это хорошо отлаженная машина, которая, даже если ей нужно несколько раз подстроиться под разных людей, вовлеченных в нее, всегда в итоге создает идеальную иллюзию. Это поражает Ацуму, и он уверен в своей роли. Его герой — маленький самоуверенный ублюдок, которого предали все, кого он знал, и который научился ни на кого не надеяться. Он постоянно злится, ведет себя импульсивно и упрямо. Когда Ацуму читал сценарий, ему казалось, что он читает описание себя в подростковом возрасте. С тех пор он повзрослел, но обнаружил, что направить эти чувства гнева и обиды обратно в персонаж совсем не сложно, словно надеть старый свитер, слишком свободный, но все еще удобный. — Давайте разделимся, — говорит Шимидзу в образе. Они с фальшивыми пистолетами прячутся от врагов за углом. Ацуму прикрывает Шимидзу, чтобы она сбежала по другой стороне коридора, а они с Тобио останутся, чтобы сдержать орду охранников, преследующих их. — Будь осторожна, сестра, — говорит Тобио, крепко обнимая Шимидзу. Его характер — полная противоположность характеру не только Ацуму, но и самого Тобио. Он храбрый боец, лучший среди них, очень заботливый по отношению к своей старшей сестре, но на этом его серьезность заканчивается. В первый раз, когда Мия впервые слышит его шутку, он ждет, что она прозвучит обычным монотонным глубоким голосом, но вместо этого он с удивлением наблюдает, как этот обычно ворчливый человек смеется, запрокинув голову, с воодушевлением в голосе, как будто он самый веселый человек в комнате и он это знает. После этого Ацуму приходится с неохотой признать, что Тобио играет гораздо лучше, чем он думал. Он зря распылялся на эти детективы. Они остаются одни в кадре после того, как Шимидзу исчезает из поля зрения. Некоторое время они сражаются бок о бок; Пару раз пришлось останавливаться и переснимать, потому что Тобио чуть не завалил каскадера, когда Кагеяма неправильно рассчитал позицию и его кулак действительно столкнулся с лицом человека. Это весело, и Ацуму настолько сконцентрирован на том, что ему нужно сделать, что на мгновение забывает о своем плане подобраться к Тобио, чтобы уничтожить его. Следующая сцена — кульминационный момент боевой последовательности. Один из охранников открывает панель прямо рядом с Ацуму, и он падает в пространственный шлюз, но Тобио успевает схватить его за руку и удерживает до тех пор, пока панель не будет закрыта. Они используют зеленый экран, так что это немного странно, но Ацуму это удалось, и он постарался изменить выражение своего лица так, будто его действительно затягивает в небытие. Ацуму удается, и он старается изменить выражение лица на страдальческое, когда Тобио тянет его за руку. Когда же он поднимает глаза, то почти теряет дар речи. Ветряная машина включена, и прямо перед ним стоит Тобио, лицо его искажено, похоже, самым искренним страхом, нанесенный грим и растрепанные ветром волосы делают его самым красивым из всех, кого Ацуму когда-либо видел. Но что действительно поразило, так это то, как он держит руку Ацуму. Хватка вроде бы крепкая, но ладонь мягкая, а кончик большого пальца, не заметного на экране, бессознательно потирает вверх-вниз костяшки пальцев Мии. — Не отпускай! Черт возьми, ты, придурок, не смей меня бросать! Ацуму возвращает в настоящее, то, где Тобио продолжает отыгрывать сцену. Точно, он все еще на съемках. Он натянуто ухмыляется. — Даже не думал об этом. Я не могу позволить тебе получить всю славу за эту миссию! За кадром раздается сильный шум — знак того, что Тобио приходится силой затаскивать Ацуму обратно на корабль. Они оказываются спутанными на полу, Мия сверху, лица на расстоянии дыхания друг от друга. И Ацуму знает, как он должен выглядеть в этот момент — ошеломленный, затаивший дыхание, взгляд вниз, на губы Тобио, а потом снова в сознание, красное лицо и все такое. Но все, о чем он может думать, это о том, как хорошо Тобио выглядит под ним, какое сильное у него тело и что прямо здесь, на съемочной площадке его мечт, он может сократить расстояние между ними. Черт. Он, должно быть, сошел с ума. — Снято! Это было здорово, ребята, я прямо прочувствовал напряжение! — говорит Куроо, и декорации оживают вокруг них, а маленький пузырь, в котором, как казалось Ацуму, они находились, взорвался. — У вас перерыв, мы снимаем похищение Ойкавы. И его, и Тобио просят сесть поудобнее и ждать следующей сцены. Воздух вокруг них, когда они направляются к своим креслам, все еще напряжен настолько, что его можно резать ножом, но Ацуму не знает, как выпутаться из этой ситуации. У него только что случился приступ паники на площадке! Во время съемок! С Кагеямой блять Тобио! Ему явно нужно многое переосмыслить и обдумать, он не может просто сидеть рядом с этим человеком, как будто ничего не произошло. Тобио выглядит не более обеспокоенным, чем раньше. Он потягивает воду из своей бутылки, как будто Ацуму не находится рядом с ним, и ему приходится останавливать себя, чтобы не залюбоваться движением его горла или формой губ, в его сознании горели вспоминая о том, как буквально за несколько секунд до этого они были прижаты друг к другу. И это тоже кажется чем-то совершенно неправильным: Тобио будто и не заметил момента между ними, возможно, все это действительно было в голове у Ацуму, что еще хуже. Близость и осознание того, что его влечет к тому, кто должен быть его соперником, потрясают. Вся система убеждений Ацуму пошатнулась. Ему нужно немного пространства, чтобы перестроиться и не дать своему предательскому телу реагировать без согласия разума. Но он не может просто уйти. У него есть работа, которую он должен выполнить, и он не может позволить этому… этому… что бы это ни было, разрушить его единственный шанс. Итак, он садится. Он старается не обращать внимания на человека рядом, на то, как он скрещивает ноги, как блестят смешинками его голубые глаза, когда Ойкава ошибается, и как его волосы все еще торчат во всевозможных местах от ветряной машины, и ему очень хочется провести по ним рукой. Он очень, очень старается сдержаться. К тому моменту, когда их просят вернуться на площадку, Ацуму не считает, что справился с задачей успешно, но, по крайней мере, он попытался.***
На второй неделе съемок Ацуму начинает казаться, что он окончательно сошел с ума. Одно дело — найти объективно красивого человека, ну, привлекательного, особенно в сфере его деятельности, но совсем другое — быть постоянно очарованным этим человеком. Поначалу Ацуму думал, что он тоже поддался иллюзии, может быть, он позволил себе быть сбитым с толку из-за красивого образа Тобио, а сам актер тут ни при чем. Эта теория просуществовала недолго, особенно после того, как он увидел, как Тобио вышел из своего трейлера, одетый в уютный джемпер и темно-синий свитер, уставший, явно готовый свалиться после целого дня (точнее, ночи) работы и выглядящий по всем возможным причинам так, будто он не должен выглядеть сексуально, и все же Ацуму почувствовал слабость в коленях. Как будто что-то переключилось в нем с той первой сцены, как будто то, что он чувствовал, как соперничество и антагонизм по отношению к Тобио, на самом деле было интересом. Это… тревожит. И даже если он продолжает работать и показывать максимум своих возможностей, это все равно проявляется в его поведении. Стыдно сказать, но он прячется. Когда они не на съемочной площадке, Ацуму старается никогда не находиться в одной комнате с Тобио, избегая его в любое время. Люди замечают это, потому что как же иначе, но Мия только упрямится и продолжает свои совершенно обычные побеги. У него по-прежнему блестят глаза, и всякий раз, когда он на съемочной площадке, он чувствует себя спокойным и расслабленным, это единственное убежище от беспорядка, которым начинает ощущаться жизнь за ее пределами. По иронии судьбы, именно здесь он чаще всего общается с Тобио, но почему-то, даже если на задворках сознания у него срабатывают все тревоги, когда дело доходит до совместных действий, Ацуму постепенно начинает наслаждаться присутствием другого, вместо того чтобы сразу убегать от него. Он чувствует, что, по мере того, как их персонажи сближаются, это происходит и с ними. Мия видит, как Тобио полностью меняется всякий раз, когда сцены прерываются, и это настолько удивительно, что он старается всегда смотреть на него, когда камеры отключаются. Тобио пытается заговорить с ним в перерывах между съемками, но, судя по всему, у него не очень-то получается вести светские беседы, но, похоже, у него есть какая-то миссия — пытаться разговорить всех, как будто попытка понять их поможет ему работать лучше. Очевидно, что он взял пример с Ойкавы. Эти двое необъяснимо близки, если под близостью понимать то, что Ойкава только и делает, что досаждает Тобио, а Тобио ему это позволяет. Ацуму внимательно следит за ними, возможно, больше, чем ему хотелось бы признать. Ойкава сам по себе загадка, кто-то, кто Кагеяму не ненавидит: Тобио ему очень дорог, и это заметно по тому, как он без злобы дразнит и молча предлагает плечо, на которое можно опереться. Как они двое узнали друг друга? Кто Ойкава для Тобио? Все эти вопросы беспокоят Ацуму и только убеждают в том, что нужно держаться на расстоянии. Если бы он попытался приблизиться к темноволосому актеру, то, возможно, не смог бы сдержать свое любопытство. Наступает день съемок одной из самых эмоциональных сцен фильма, которую Ацуму, к сожалению, боится. Это сцена разговора по душам между ним и Тобио, в которой его герой наконец-то поймет, что его чувства — то влечение, что он испытывал из раза в раз, — это влюбленность. Они сидят на главной палубе своего корабля после битвы, в которой Ойкава согласился быть на их стороне и чуть не погиб, пытаясь защитить Шимидзу. Между ними возникло уважение и что-то более глубокое. Тобио был потрясен тем, что почти потерял Шимидзу, и отправился туда, чтобы побыть в одиночестве. Ацуму, почувствовав его трудности, последовал за ним, молча ожидая, когда он начнет говорить. — Когда мы были маленькими, мы были друг для друга всем, — Тобио говорит, глядя в потолок, где позже будет добавлен вид на космос. Он мрачно усмехается. — Вернее, она была всем для меня, всем моим миром. Кроме нее у меня никого не было. Окружающим не нравилось, что наша мать родила нас от инопланетянина, поэтому они изолировали нас, меня больше, чем ее, из-за моих глаз. Ацуму придвигается ближе, когда Тобио замолкает. Выражение его лица — не очень хорошо спрятанная обида от воспоминаний о детстве персонажа, и Мия в очередной раз удивляется его актерскому мастерству, насколько правдиво это выглядит. — Когда погибли наши родители, и нас завербовали повстанцы, мне показалось, что я позволил той части себя, которая всегда хотела вписаться в общество, умереть вместе с ними. Я активно шла против людей моей матери, и я ненавидел себя за это. В это время я стал вести себя безрассудно, я шел в бой без всякой подготовки или плана, я был не в себе, и мне недоставало сил, чтобы позаботиться о себе. Клара была единственной, кто вытащил меня из этого состояния. Она напомнила мне, что я не один, что у меня все еще есть она и что я сражаюсь за то, чтобы дать таким людям, как мы, жизнь, свободную от дискриминации, через которую мы прошли. Тобио делает большой вдох и сухо усмехается, словно пытаясь удержаться от слез. Они сидят невероятно близко, и на мгновение Ацуму забывает, где они находятся. Единственное, что его занимает — выражение лица Тобио, студийный свет, отражающийся в его глазах и проливающийся на волосы глубоким синим цветом в тон костюму. Эти глаза находят его, прерывая изучение черт лица Тобио, и, кажется, целую вечность они просто… смотрят друг на друга. Ацуму все еще чувствует камеры на себе, давление комнаты, полной людей, наблюдающих за ним, но он не беспокоится об этом. Есть только Тобио и искра в его глазах, небесное существо насквозь, и он наклоняется ближе, брови в кои-то веки расслаблены, выражение лица открыто и правдиво, но не по-актерски. Ацуму опускает глаза вниз, и в горле у него пересыхает от того, как близко расположены их рты, еще немного и… — Стоп! Веревка обрывается, и Ацуму падает на землю. Голос Куроо прорывается сквозь их почти повторяющееся действие, которое начинает искренне раздражать Мию, он чуть ли не огрызается в ответ режиссеру, чтобы дать им еще немного, но иллюзия рассеивается, и, когда их захлестывает волной сотрудников, Тобио встает, унося с собой дыхание и достоинство Ацуму. Необъяснимо, но он злится на себя. Он обещал себе, что не позволит ничему отвлекать его от работы: ни его странной одержимости молодым актером, ни его непомерно высоким амбициям. Он хотел оставаться уравновешенным и показать всем, что он серьезный актер. Вместо этого он потерял концентрацию и дал волю своим чувствам, опозорился перед всей съемочной группой и единственным человеком, которого он слишком уважал, чтобы разочаровать, перед человеком, который дал ему шанс всей его жизни и который наверняка его не примет… — Мия! Боже мой, это было потрясающе! Столько эмоций, ты действительно все то, что о тебе говорят! — Куроо обнимает его за плечи и взволнованно трясет, на его лице появляется широкая улыбка. — Я всегда говорил, что сцена без реплик — это настоящая сцена, на которой можно увидеть истинный талант, и, надо же, ты действительно превзошел себя! Что-то в выражении его лица меняется, и Ацуму распознает в этом озорство. — У вас с Тобио отличная химия. Уверен, что Тоору уже отчитывает его за то, что он не в характере, но мне больше понравилась твоя версия сцены. Мозг Атсуму в этот момент так закрутился от потока похвал, что он чуть не пропустил последнее предложение. — Не в характере? — переспросил он, ошеломленный. Ему показалось, что Тобио довольно хорошо сыграл. — Ну, он должен был прислонить голову к твоему плечу и выдать ужасную шутку, которая избавила бы сцену от неловкости, надеть маску и все такое. Однако напряжение между вами было гораздо лучше всего того, что я мог придумать для этой сцены, почти поцелуй идеально вписался, а открытое выражение лица Тобио, такое уязвимое и доверчивое… — Куроо, похоже, понял, что зашел не туда, и остановился, пристально вглядываясь в лицо Ацуму. Он безошибочно заметил, как на щеках Мии вспыхивает румянец, грозящий дойти даже до кончиков его ушей. Режиссер ухмыляется. — Жаль, что пришлось прерваться. Но не волнуйся, в финале ты получишь свой поцелуй! И он уходит, оставляя за собой свекольно-красного Ацуму, который, как рыба, силится найти ответ. Но он не успевает об этом подумать, так как его уводят с площадки к креслу. К его креслу, стоящему рядом с креслом Тобио. Ацуму на мгновение впадает в панику, но при этом изо всех сил старается выглядеть собранным и спокойным, в то время как внутри вся система отключается. Он сидит, скрестив ноги, положив одно колено на другое, и решительно смотрит вперед. Идеальный образ самообладания и элегантности. — Мия-сан? Он поднимается. Правильно, спокойно, хладнокровно, сдержанно. — Тобио-чан. Ацуму пытается посмотреть в сторону собеседника, но один взгляд — и все, что он чувствует, это желание зарыться руками в смоляные волосы и приникнуть к розовым губам, поэтому он отводит глаза. Тобио же, сволочь, наклоняется, чтобы поймать взгляд Ацуму, и опускает глаза. — Прости, Мия-сан. Это привлекает внимание Ацуму. Он хмурится. — Почему ты извиняешься? — Это я должен извиняться за то, что так сильно влюбился в тебя. — Я испортил сцену. Тоор… то есть, Ойкава-семпай был готов проломить мне голову. К счастью, я успел сбежать, потому что он должен был играть свою сцену. Как Куроо-сан воспринял это? Теперь, когда Ацуму действительно смотрит на него, он видит, что Тобио, похоже, искренне расстроен тем, что только что произошло между ними. Да, это больно. Ацуму чувствовал в тот момент, что их обоих тянуло друг к другу, не только его одного. Тем не менее, это ничего не значило и это раздражало Тобио, Ацуму мог надеяться хоть целый день, но, в конце концов, они были здесь, чтобы работать. Это должно быть на первом месте. — Куроо сказал, что ему больше нравится, как мы это сделали, — он пихнул Тобио плечом. — Так что не волнуйся об этом. Ты молодец, — и, не удержавшись, добавляет: — Ты был очень убедителен, я чуть не подумал, что ты собираешься меня поцеловать. Он почти чувствует, как Осаму фейспалмит всю дорогу в Хёго. Он готов взять свои слова обратно, но в тот самый момент, когда встречает взгляд Тобио, понимает, что этого делать не нужно. Бледная кожа Кагеямы окрашена в красные тона, но его глаза светлые и знающие. Они говорят Ацуму все, что ему нужно знать. Тобио наклоняет голову, шепча слова, предназначенные только для них: — Может быть, так и было. Ацуму одаривает его веселой улыбкой, секундной, но дразнящей. — А, может, я просто хороший актер. Он откидывается на спинку стула, увеличивая расстояние между ними, но это нисколько не ослабляет напряженности между ними. — А что насчет вас, Мия-сан? Тобио как будто показал новую сторону, которой Ацуму никогда не насытится. Ему любопытно узнать, как много еще неизвестного в этом человеке, как много еще он может раскопать и насколько Тобио ему откроется. И тут он понимает, что ему конец. Ну что ж. — Думаю, Тобио-чан, тебе придется узнать это самому.***
До конца перерыва они говорят обо всем и ни о чем одновременно. Ацуму узнает, что Тобио вырос с дедушкой и старшей сестрой, что он тоже с детства хотел стать актером и что он познакомился с Ойкавой на кастинге, когда они оба были совсем юными. Их взяли на роль братьев для рекламного ролика, и с тех пор Тобио стал как бы неофициальным протеже Ойкавы. Ацуму тоже раскрывается. Он рассказывает о своих друзьях и ресторане Осаму, о школьных постановках и о своем последнем шоу. Они не отходят друг от друга слишком далеко, и часто «случайные» соприкасаются. Рука на плече ил колене, прислонившаяся слишком близко. Это пьянящий вид танца, но, к счастью, Ацуму уже танцевал раньше и точно знает, как и когда заставить Тобио споткнуться на полуслове или покраснеть кончиками ушей. Они обсуждают, как лучше приготовить пасту, после того, как Тобио рассказал Ацуму о своем пребывании в Италии, когда их прерывают. — Кагеяма-кун? Вас ищут на съемочной площадке, — говорит молодая сотрудница, ожидая, пока актер встанет и пойдет за ней. Тобио, кажется, не хочет идти, но он слишком профессионален, чтобы заставлять Куроо ждать, поэтому он послушно встает. Ацуму почти останавливает его, но тут же вспоминает, что он тоже профессионал. Тем не менее, он не может отпустить его без последнего слова. — О, Тобио? Второй актер оборачивается, вопросительно поднимает брови, в его глазах светится надежда. — Хватит «Мия-сан». Зови меня просто Ацуму. Сердце замирает от теплой улыбки.***
Вернувшись в гостиничный номер, Ацуму уже мог ходить по облакам. Давно он не чувствовал себя так хорошо, он почти не знает, как себя вести. Как ни странно, конечно. Он откидывается на кровать, смотрит в потолок и мысленно перебирает в памяти события прошедшего дня. После разговора что-то изменилось в их отношениях на съемочной площадке. Там, где раньше были напряженность и неуверенность, теперь — веселое дружелюбие и игривый флирт, как в образе, так и без него. Их с Тобио отношения теперь выглядят как приятельские, когда двое друзей дразнятся и хотят поцеловать друг друга. Наблюдая за тем, как рушатся стены Тобио и как он постепенно впускает его в свой мир, Ацуму чувствует себя невероятно особенным. Наконец-то он слишком счастлив для того, чтобы задумываться о том, заслуживает ли он этого. Он уже готов лечь и уснуть, как вдруг раздается звонок телефона. Это неожиданно, ведь никто не звонит ему во время работы, кроме агента, поэтому он нехотя встает и тянется к телефону, готовый разорвать того, кто его потревожил. Тем не менее Мия останавливается, как только он видит имя звонящего. Этого не может быть, не сейчас, не через столько времени. Он действительно верил, что на этот раз все будет по-другому. — Мама? Голос на другом конце провода, исполненный страданием, больно режет слух своей пронзительностью. — Разве можно так обращаться с матерью?! Заставлять ее ждать на линии и даже не здороваться! — она насмешливо хмыкнула. — О, я поняла. Ты слишком знаменит, чтобы даже поприветствовать собственную мать, это испортит твой драгоценный голос! Ацуму не может поверить, что она все еще продолжает рассказывать о том, как однажды в школе у него разболелось горло за неделю до важного выступления, и он все время молчал. Она обвинила его в том, что он ставит актерство выше собственной семьи. — Чего ты хочешь? — нужно говорить коротко. Как бы ему ни хотелось повесить трубку, он не может. Она просто позвонит снова. — Как всегда грубиян, Цуму! Ты никогда не звонишь, не то что твой брат, и имеешь наглость не уважать меня, когда все, чего я хочу, — это услышать голос своего сына, — лицемерие сквозило в ее голосе так, что Ацуму хотелось рассмеяться ей в лицо. Она никогда не была такой хорошей актрисой, как ей казалось. — Ты никогда не звонишь только для того, чтобы услышать меня. Я больше не буду спрашивать. Что тебе нужно? Возникает пауза, какое-то шуршание бумаги и постоянный звон стакана — звук настолько знакомый, что Ацуму не обращает на него внимания. Он давал своей матери бесчисленное количество шансов получить помощь, вернуть контроль над своей жизнью, и каждый раз его обманывали. — Твоего отца снова уволили, так он говорит в те редкие разы, когда возвращается домой. Осаму очень помог, но, бедный мальчик, он не может содержать свою семью в одиночку. Нам нужно, чтобы ты взял на себя часть его бремени. Вот так. — Сколько? У него мурашки по коже от мысли, что ему снова придется разговаривать со своим агентом и адвокатом, но каждый раз он не может ей отказать. Не потому, что ему дороги люди, отдалившие его от себя, а потому, что они все еще держат в руках его брата. Он уже говорил с Осаму о том, чтобы разорвать отношения с их родителями, но тот не поддался, ни разу. Ацуму не может позволить ему пойти на дно вместе с ними. И если им нужны только деньги, то они с радостью их получат. Тем не менее, сумма значительно превышает все предыдущие. — Я не могу дать тебе так много. Еще один звон, на этот раз громче. — Что? Ну же, не шути со мной, это просто карманные деньги для для тебя! — Я не знаю, какое у тебя представление обо мне, но у меня нет таких денег, которые просто лежали бы без дела. Зачем они тебе вообще нужны? Она даже не удостоила его ответом, вздохнула и сменила тему. — Я просто хотела, чтобы ты выбрал более стабильную работу, как твой брат. Он уже слышал это раньше, конечно, давайте навесим семейный позор на него, это же не его лицо используется в качестве рекламы в Instagram ресторана Осаму. — Ты мог бы держаться поближе к своей семье, помогать нам! Вместо этого ты и теперь, когда мы просим тебя об одном, не можешь дать нам даже этого! Ты никчемный сын! Ничего нового, верно? Пьяная, разъяренная мать вымещает свое раздражение на беззащитном ребенке. И все же слова режут еще не зажившие раны. Сложно поверить, насколько велика ее власть над ним после стольких лет. В этот момент он понимает, что мог бы делать что угодно, а она все равно ни разу не взглянула в его сторону. Она никогда не была для него матерью. С гневом, поднимающимся из глубин души, он принимает решение больше не быть для нее сыном. — Перестань использовать Саму против меня, перестань ставить нас друг против друга только для того, чтобы использовать нас! Мы должны быть любимы тобой, а не использоваться ради денег, чтобы питать твой алкоголизм! Осаму должен убежать от тебя сразу же, но я не позволю ему больше находиться в твоей когтистой хватке! Между нами все кончено. Больше не звони. Он повесил трубку. Линия молчит в течение благословенной секунды, но это только пока, в тот момент, когда она начинает звонить, он отключает телефон навсегда. Окружающая комната словно смыкается вокруг него, заставляя его снова почувствовать себя маленьким ребенком, желающим, чтобы на него обращал больше внимания кто угодно, лишь бы он не думал о том, что в толпе не хватает единственной пары глаз, той, которую хочет видеть любой ребенок. В этот момент Ацуму чувствует себя так, словно стоит один на сцене, испуганный, вокруг нет обожающих поклонников, только мама и боль, которую она причиняла ему все эти годы. Она ощутимо душит его, не у кого попросить помощи, кроме как у того, кто его поставил, чтобы все видели. Чтобы видели, как он бьется, задыхается и падает на землю. …Когда он приходит в себя, он лежит на спине на кровати, вспотевший, с лицом, залитым слезами. Он никогда не думал, что у него хватит смелости произнести все это вслух, и теперь, когда он это сделал, на него накатил ужас. Что он собирается делать? Что будет с Осаму? Поставить себя на первое место кажется все более и более плохим решением из всех, что он мог принять. Он не знает, как быть дальше. Наверное, надо позвонить Саму и убедить его тоже порвать отношения с родителями, но у него нет сил. Все, что ему хочется сделать, — это свернуться калачиком на этой забытой богом кровати и никогда не вставать. Но он знает, что не сможет этого сделать: взгляд на часы показывает, что у него осталось всего четыре часа до того, как его менеджер постучит в дверь, чтобы позвать его на съемки. От одной мысли о том, что после случившегося придется возвращаться на работу, по коже бегут мурашки. Еще час назад он не мог дождаться утра, чтобы снова ступить на порог студии и заняться любимым делом. Но теперь он может только представить, как все посмотрят на него и увидят все его недостатки, весь его груз, и сочтут его непригодным для дальнейшей работы. А еще Тобио. В его сознании возник образ холодных и недостижимых глаз Кагеямы, всегда слишком далеких, чтобы Ацуму мог до него дотянуться. Мия боится, что соседство с ним отразится на репутации Тобио, заставит его бояться позволить себе связаться с таким человеком, как Ацуму, сломленным и одиноким. Мия может прочесть на лице Тобио свой собственный страх и не сомневается в том, что это сбудется. — С чего ты взял, что не станешь таким же, как твоя мать? Противный голос, звучащий одновременно так же, как у всех, кто ему дорог: Осаму, Аран, Кита. Тобио. Он не может избавиться от этого, сколько ни пытается, так и не может, и это не дает ему уснуть до рассвета, до страшного стука в дверь. Его начальник — человек понимающий, но Ацуму ни за что не стал бы рассказывать ему о своей матери и просить его об отгуле. Это было бы слишком позорно. Глубоко вздохнув, он встает, чтобы собраться. Ему нужно взять себя в руки, он актер, и если все вокруг рушится, то самое меньшее, на что он должен быть способен, это быть в состоянии, по крайней мере, играть. Шоу должно продолжаться.***
Работа в тот день, само собой разумеется, не задается. Ацуму не может сосредоточиться, путает реплики, сцены, он даже умудряется порвать костюм, неудачно приземлившись на реквизит. Видно, что все беспокоятся, бросают на него встревоженные взгляды, а Мия делает вид, что не замечает, но все, чего он хочет, — это чтобы все его не замечали, хотя бы на один день, чтобы на него не смотрели, чтобы выключили камеры и отправили домой без необходимости объяснять, что произошло. Он не разговаривает ни с кем, кроме Куроо, да и то лишь для того, чтобы его мягко отругали за падение. У него не хватает смелости встретиться с разочарованием, которое, как он знает, он сам в себе вызывает, поэтому, когда Куроо отпускает его, чтобы заняться остальными сценами, запланированными на этот день, он медленно идет к своему месту, делая все возможное, чтобы остаться незамеченным. Получается не очень хорошо. — А, Ацуму, вот ты где! У тебя есть минутка? — Ойкава быстро догоняет его. Они все еще находятся слишком близко к камерам на съемочной площадке, и несколько любопытных глаз обращены на них. Он натягивает самую фальшивую улыбку, на которую только способен в этот момент. — Тоору! Вообще-то я собирался немного отдохнуть, понимаешь, я чувствую себя не очень хорошо… — О, да, я вижу, — говорит Ойкава с кислой миной. Ацуму чувствует, как кровь начинает закипать. — Как насчет того, чтобы немного поболтать? Думаю, я могу помочь. Ацуму уставился на старшего актера. Он и не думал, что тот не станет дразнить его за плохую игру, но, по крайней мере, он считал, что правильнее было бы сделать это наедине. Он не тот человек, что так просто потеряет лицо. Ацуму кивает, приглашая Ойкаву продолжать. Улыбка Тоооу становится сардонической, от чего у Ацуму внутри все клокочет. — Я знаю, что можно отвлекаться, работая с симпатичным тебе парнем, но, уверяю тебя, Тобио был бы неизмеримо более впечатлен, если бы ты показал ему, как надо действовать. Я могу стать твоим наставником, и вместе мы сделаем все, чтобы Тобио влюбился в тебя! Ацуму хотел бы сказать, что ему не нужна ничья помощь, он сам по себе прекрасный актер и ему точно не нужна помощь Ойкавы, чтобы завоевать расположение и восхищение Тобио. Он видел, как Кагеяма смотрит на него. Он уже получил их. Но так ли это на самом деле? Странное чувство захлестнуло его с тех пор, как он бросил трубку, и одна только мысль о том, что это может повлиять на его жизнь и он потеряет весь тот прогресс, которого добился, как в карьере, так и в отношениях с Тобио, заставляет слезы подступать к глазам, а гнев — проникать до самых костей. Ойкава принимает его молчание за нерешительность. — Ну же, не стесняйся! Я отличный учитель, я проводил семинары во многих университетах, — Тоору делает паузу. Кажется, он заметил, что Ацуму, потерявшись в своих мыслях, больше не с ним. Ойкава поднимается на ноги и неожиданно хватает Мию за руку, чтобы отвести его от труппы. Ацуму отпускает его, но не без некоторого протеста. Ему надоело, что люди обращаются с ним, как с тряпичной куклой. Старший актер поворачивается и наклоняется к нему, внимательно проверяя, есть ли кто рядом. — Послушай, Тецуро беспокоится о тебе. Он хорошо заботится о своих актерах, но некоторые из них раньше его обманывали. Я хочу верить, что ты не такой. Это его самая большая работа, над которой он трудился, это личное, — он еще больше понижает голос, глядя проникновенно на Ацуму. — Для нас обоих. Мия умеет читать между строк, и даже если бы он не умел, это признание не было бы для него чем-то новым, он уверен, что любой, кто проработал с Ойкавой и Куроо дольше пяти минут, сможет понять, что это за признание. Тем не менее, ему не особенно нравится, когда его обвиняют в том, что он добровольно все испортил. За кого Ойкава себя принимает, подходя к нему и оскорбляя его, ничего не зная?! Дело в том, что, когда Ацуму по-настоящему злится, он теряет всякую сознательную мораль, и самая мерзкая его часть выходит наружу. Он получает удовольствие от того, что другим больно, когда больно и ему. Это его самый большой недостаток, который дорого ему обошелся, и он это знает. Тем не менее, ничто в его эмоциональном состоянии не может помешать ему произнести следующие слова: — Значит, главный секрет успеха Ойкава Тоору заключается в том, чтобы трахаться с режиссером, не так ли? Может, тебе стоит рассказать об этом на своем следующем семинаре. Он видит, как эти слова глубоко врезаются в лицо Ойкавы. Это разрывает его на части, и не только потому, что он думал, что может довериться Ацуму, но и потому, что теперь карты перевернуты против него, Мия обвиняет его в том, что он купил себе дорогу в систему, причем самым унизительным образом. Ацуму сохраняет фальшивую ухмылку, его хрупкое чувство превосходства уже рушится под его кожей. Он больше ничего не говорит, просто наблюдает за тем, как глаза Ойкавы вспыхивают от гнева. Он должен был ожидать пощечину. Может быть, он так и сделал и просто позволил этому случиться. Может быть, он заслужил ее. Он отшатывается назад, но вскоре снова стоит прямо и наносит ответный удар. Это детская потасовка, ни один из них не пытается нанести физический ущерб, но каждый играет грязно, нанося удары туда, где должно быть больно, но не оставляя видимых следов. Шум сразу привлекает внимание окружающих. Куроо и Тобио первыми срываются на место происшествия, просто потому, что вселенная жестока. Ацуму чувствует, как сильные руки обхватывают его и сжимают, и внезапно весь гнев, потребность в наказании вылетают из него. Он обмякает в руках Тобио, а другой актер тащит его из комнаты, Куроо с большим трудом уводит Ойкаву в противоположном направлении. Оказавшись в коридоре, Ацуму прижимается к стене, обессиленный. Он не может смотреть на Тобио, который точно прожигает дыры в его голове, так сильно он на него смотрит. Милосердие молчаливого Тобио длится недолго. — О чем вы только думали?! Вы могли причинить друг другу боль! — он вскакивает, размахивая руками. Ацуму вздрагивает от жесткого тона, прорезавшего слова. Он знает, что был инициатором драки. Но даже если он и жалеет об этом, то не думает, что сможет объяснить Тобио свои причины. Во всяком случае, пока что. Тем не менее, он может хотя бы попросить прощения. — Я не хотел заходить так далеко. Кагеяма не успокаивается, но приваливается спиной к стене. — Тебе следует сосредоточиться на работе, а не пытаться поссориться с Тоору. Из-за чего вы вообще так разозлились? Теперь перед Ацуму стоит выбор. Он может признать свою неправоту и рассказать Тобио о своей семье или попытаться придумать правдоподобную причину, чтобы врезать по симпатичному лицу Ойкавы. Он чувствует, как у него сжимается горло при мысли о том, что ему придется говорить о своей маме с кем бы то ни было, это слишком тяжело, поэтому он выбирает второй вариант. Вот только врать он не умеет. — Он рассказал мне о своих отношениях с Куроо, — всегда начинай с правды, верно? Брови Тобио взметнулись вверх. — И? — И… — Атуму громко сглотнул в пустом коридоре. — Я… мог намекнуть, что именно по этой причине он получил все свои роли? Его щеки пылают от стыда при воспоминании о том, с каким высокомерием он это сказал, обиду, затуманившую глаза Ойкавы, который действительно думал, что может доверить этот секрет Мие. Когда он смотрит на Тобио, ему хочется еще больше вжаться в стену. Он никогда не видел его таким сердитым: глаза темные, но без выражения, воздух вокруг них напряжен как никогда. И именно в этот момент Ацуму понимает, какую огромную ошибку он только что совершил. — Я не хотел, я просто!.. — Он вздыхает, слова застревают в горле, потому что он не в силах объяснить все, что пронеслось в его голове. — Я хотел причинить ему боль, да, но я не имел в виду то, что сказал! Я сказал это только потому, что знал, что если кто-нибудь скажет все это мне, я отреагирую так же, — вот оно. — …Думаю, тот, кого я действительно хотел обидеть, был не Ойкава. Это был я; он этого не говорит, но это чувствуют они оба. Ацуму с изумлением наблюдает за тем, как глаза Тобио медленно возвращаются к своему обычному полуночно-синему цвету, смятение смывает яростные морщины с его лица. Он идет, пока не оказывается перед Ацуму, и приседает, чтобы посмотреть ему в глаза. Мия не дрогнул, застыл на месте, чувствуя, что Тобио ищет что-то конкретное, и любое незначительное движение может его подвести. Что-то меняется, и Кагеяма без лишних слов садится на пол, предлагая Ацуму сделать то же самое. Они по-прежнему одни, и это довольно странно: наверное, Куроо попросил, чтобы их оставили в покое, возможно, все ушли после того дерьмового шоу, которое они устроили, а может, это просто пустынный коридор. Еще пару дней назад он бы ухватился за возможность по максимуму использовать возможность побыть наедине с Тобио, но сейчас он просто молча сел. — Почему… почему ты пытаешься причинить себе боль? Потому что легче причинить боль себе, чем людям, из-за которых я страдаю. Потому что если мое тело болит, я не должен прислушиваться к своим чувствам. Потому что я этого заслуживаю. Его мать всегда говорила ему, что он не сможет добиться успеха и счастья одновременно. Хотя он смог достичь первого, она постаралась превратить его жизнь в ад, чтобы он не смог достичь второго. И как только ему показалось, что в его жизни наступил тот момент, когда у него, возможно, появился шанс, она нанесла последний удар. Как он мог сказать все это? Он чувствует, что его руки начинают потеть, и подсознательно движется, чтобы вытереть их о брюки, но его останавливают нежные пальцы. Ацуму удивляется тому, как близко Тобио придвинулся к нему, их колени соприкасаются. У Кагеямы такое напряженное выражение лица, сосредоточенное и обеспокоенное, как будто он изо всех сил пытается быстро сформировать предложение в голове. Он милый. — На самом деле я не хочу причинять себе боль. Просто у меня сейчас сложный период, и я был расстроен, потому что не мог сосредоточиться на съемках. Выплескивать свои чувства на Ойкаву было неправильно с моей стороны, но это было проще, чем признать, что мне нужна помощь, — он сжимает руки Тобио в качестве заверения. — Я серьезно, тебе не нужно волноваться за меня. Кагеяма не отпускает его руки, не отодвигается назад, а наклоняется еще ближе, его голова опускается на плечо Ацуму. — Я беспокоюсь, — шепчет он. — Тоору мне как брат, он был рядом со мной в те моменты, когда я не думал, что кто-то будет. Я многим ему обязан и забочусь о нем бесконечно. Он поворачивает лицо так, чтобы по-прежнему лежать на Ацуму, но при этом видеть его. — С другой стороны, ты всегда был так далек от меня. До того, как мы начали этот совместный проект, я даже не был уверен, знаешь ли ты мое имя. Когда несколько месяцев назад я увидел, как ты входишь в эту дверь, я был близок к тому, чтобы полностью потерять голову. У меня появился шанс узнать тебя, сблизиться с тобой, и я… — его щеки покраснели под ошеломленным взглядом Ацуму. — Я подумал, что у нас что-то есть. Свадьбасвадьбасвадьба, это все, что Ацуму хочет сказать ему, крикнуть, пока он не вдолбит в свою хорошенькую голову, что чувства Мии не были иллюзией, но он не хочет, пока не хочет. Он чувствует, что Тобио не закончил. — Я услышал стук, проходя мимо, и как только я вошел и увидел, что вы двое бьете друг друга, я почувствовал, как кровь стынет в жилах. Я не хотел выбирать между тобой и Тоору, но, если бы ты действительно имел в виду то, что сказал, если бы все, что я думал о нас, было лишь моим воображением, я… я бы выбрал Тоору. Ацуму понимает. У него есть свой брат, ради которого он готов, — действительно готов, — пожертвовать всем. В своей ярости и обиде он почти забыл, ради кого он все это делал. Тобио прав, он лучше, чем это, и он почти все испортил, потому что не смог отпустить прошлое. Мия не думает, что он еще не готов сделать это, отпустить людей, которые его вырастили, но он может начать с того, чтобы вести себя правильно по отношению к тем, кто действительно рядом с ним. — Мне очень жаль, — он говорит это потому, что действительно сожалеет, и не только о том, что он сделал, но и о том, что было сделано с ним. Он может начать действовать лучше, признав, что ему больно. Тобио отпускает его руки, но только для того, чтобы обнять Ацуму за шею и прижаться к нему. — Я не тот, перед кем тебе нужно извиняться. Искупление. Это тоже один из этапов. Они лежат так некоторое время, пока спины обоих не начинают болеть, и им не нужно вставать. Без злости и мучений между ними, как сквозь стены, просачивается смущение за слова, которые они произнесли, особенно за то, что сказал Кагеяма. Они никогда раньше не говорили о своих чувствах. Когда они, шаркая, возвращаются к трейлерам, Ацуму пропускает свою руку между ними, слегка касаясь пальцев Тобио. Это обещание разобраться в своих чувствах и вернуться к нормальной жизни, к лучшему будущему для них обоих, где он сможет быть честным и дать Кагеяме все, что он заслуживает. Сначала они останавливаются перед трейлером Тобио, и Ацуму впервые за весь день по-настоящему улыбается ему, когда тот заходит в машину. В ответ Кагеяма улыбается еще одной из тех редких, драгоценных улыбок, маленьких и немного странных, но от этого не менее очаровательных. Это заставляет Мию податься вперед и потянуть Тобио за рукав, чтобы оказаться с ним лицом к лицу. Он быстро целует его в щеку, едва касаясь губами теплой кожи, после чего встает и бросается назад, отпуская Тобио, едва не упавшего со ступенек трейлера. — Мы поговорим об этом, о нас. Я обещаю, — заверяет Ацуму. Они оба алеют, темно-красный цвет не исчезает, даже когда Тобио кивает и закрывает за собой дверь. Ацуму смотрит на нее, размышляя о человеке, стоящем за ней, и о том, как быстро бьется его сердце. Он вернется к нему, он вернет его в свои объятия, и на этот раз по всем правильным причинам. Он обещал. Но сейчас ему нужно выполнить еще одно обещание. Он должен извиниться.***
Ацуму не очень удивлен, когда именно Тецуро открывает дверь трейлера Ойкавы. Его первым побуждением при виде режиссера становится желание пасть ниц и попросить прощения. Мие есть над чем работать, за что извиняться, но он не сможет это сделать, если потеряет работу. Кроме того, он слишком уважает Куроо, знает, что то, что он сказал Тоору, неизбежно задело и его, и Ацуму сделает все возможное, чтобы загладить свою вину, даже если в конце концов его уволят. Тецуро останавливает его, положив руку на плечо и крепко сжав. — Пожалуйста, не надо, — его тон ледяной, но, когда Ацуму поднимает глаза, он видит, что режиссер жестом приглашает его войти. — Ты здесь к кому-то другому, верно? Внутри трейлера он видит, что Ойкава лежит на диване, закрыв глаза и хмурясь, как будто у него очень сильно болит голова. Он лениво приоткрывает один глаз, чтобы посмотреть на Мию, когда Куроо закрывает за ними дверь. В замкнутом пространстве, где они остались втроем, Ацуму чувствует, как весь стыд за его поступок просачивается до самых костей. — Простите меня, — говорит он, решительно глядя на Ойкаву и Куроо. — Я не имел в виду ничего из того, что сказал, и, знаю, это было обидно, я не могу объясниться, и даже если бы я смог, это не оправдывало бы мой поступок! Тецуро сел, теперь оценивая его. Похоже, он не намерен говорить в ближайшее время, и Ацуму знает, почему. Глаза Ойкавы по-прежнему закрыты, но по напряжению в его теле Мия понял, что он слушает. Тишина начинает умалять его уверенность в себе, он не хочет мяться, но чувствует, что в любой момент проиграет эту битву, если Тоору не скажет что-нибудь. Внезапно молчаливый актер поднимается на ноги и стремительно идет к Ацуму, пристально глядя на него. Все силы уходят на то, чтобы не вздрогнуть. — Я доверял тебе. В тот момент я почувствовал, что тебе не по себе, и хотел, чтобы тебе стало легче от осознания, что кому-то другому тоже, — он усмехается. — И что же ты сделал? Ты плюнул мне в лицо, взял и разрушил мое доверие, — он отступает назад, задевая плечо Ацуму, и снова смотрит на Куроо. Что-то в комнате меняется. — Я знаю, что ты пытался сделать. Думаю, теперь я знаю, каково это — быть по ту сторону. Через плечо Ойкавы Ацуму видит, что Куроо тоже встает. Он кладет руку на щеку Тоору, и тот с тихим вздохом откликается на его прикосновение. Это интимный момент, и Мия вынужден отвести взгляд, чтобы оставить их наедине. — Тоору… мы говорили об этом. Тебе не нужно быть слишком строгим к себе. — Тецу, я знаю, и я не буду. Просто хочу убедиться, что Цуму-чан тоже знает. Прозвище застало Ацуму врасплох. Ойкава дает их только тем, кто ему нравится, кому он доверяет. Он подозрительно смотрит на пару. Ойкава оглядывается через плечо, одаривая Мию грустной, непостижимой улыбкой. Куроо, сидящий сбоку от него, переложил руку на бедро актера, рисуя там медленные круги в утешение. — Может, сядем и поговорим? — предлагает Тецуро. Он тащит Тоору обратно к дивану, где они садятся так близко, что оказываются почти один на другом, и их руки сразу же оказываются вместе. Ацуму задается вопросом, всегда ли они так ведут себя наедине, не тяжело ли им каждый день подолгу разлучаться, только чтобы сохранить имидж. Он садится в кресло, где раньше сидел Куроо, все еще немного смущенный энергией, царящей в комнате, но вновь оживленный мыслью о том, что отношения с обоими не испорчены до конца. — Ты не обязан говорить, что произошло, что заставило тебя выйти из себя, но, что бы это ни было, я могу сказать, что чувствовал подобное раньше, — начал Ойкава, склонив голову на плечо Куроо. — Было время, когда я чувствовал, что мне нужно причинять боль другим, потому что у меня не было другого способа дать им понять, что это мне больно. Сначала я начал отталкивать всех, потому что не мог смириться с тем, что они лучше меня, я причинял боль людям, которых любил… — Тецуро сжимает его руку, чтобы дать мужество продолжать. — Я задевал чувства Тобио, и я ненавидел себя. Потребовалось время, чтобы преодолеть свой комплекс неполноценности, и к тому времени, когда казалось, что все в порядке, я начала понимать, что мне нравятся мужчины. Я не мог с этим смириться, каждый день говорил себе, что не могу быть таким, хотя я знал, что влюбляюсь в Тецу и ничего не могу с этим поделать. Ойкава делает паузу и так трепетно смотрит на Куроо, что Ацуму невольно начинает завидовать. — То, что ты мне сказал… Я говорил это себе каждое утро, когда мы только начали встречаться. Я был фальшивкой. Я был шлюхой. Я не заслуживал того, что мне принадлежало, потому что в тот момент, когда люди поймут, какой я на самом деле, они все бросят меня, — он тяжело вздыхает, потом садится прямо и смотрит на Ацуму с честным видом. — Мне не нужны твои извинения. Мне нужно, чтобы ты понял, что все, что тебя сейчас сдерживает, не непреодолимо. У тебя есть люди, которые могут помочь, и самоизоляция не исправит ситуацию, только причинит тебе еще большую боль. Мия не знает, что сказать. Он никогда ни с кем не говорил о своей матери, о своей семье, тем более ни с кем из представителей кино-индустрии. Он всегда боялся, что, если они узнают, какой была его жизнь, он потеряет их уважение. Хороший ли он актер, потому что никогда не был настоящим? Неужели люди будут оценивать его поступки как сына? Будут ли они обвинять его, как это делала его мать? Он никогда не был готов узнать ответ на все сомнения, роившиеся в его голове, но, глядя на Ойкаву и слушая его рассказ, он впервые хочет узнать, каково это — жить без подавляющего, погребающего под собой чувства вины, без страха, забивающего голову и легкие. Он хочет познать свое истинное, свободное «я». Слезы катятся по его щекам, когда он говорит. Он рассказывает им о своем детстве и о том, какими были его родители до того, как все рухнуло. Все началось в старших классах школы, когда его мать потеряла работу и начала пить, пузырь счастливой семьи лопнул, и вскоре от них ушел отец. Он рассказывает, как с тех пор они с Осаму материально поддерживали мать-алкоголичку, как она никогда не проявляла к нему любви, кроме как когда ей нужны были деньги, как она убеждала Осаму не уходить из дома, как это сделал он. Он рассказывает им о звонке. Вина и стыд за то, что он все еще чувствует ответственность перед женщиной, которая никогда не была для него настоящим родителем, которая манипулировала им в течение многих лет и, вероятно, породила в нем массу проблем, на преодоление которых уйдут годы. Куроо и Ойкава слушают его. По их лицам видно, что они чувствуют к нему, гнев и печаль, которые оба свободно выражают, а Ацуму сквозь муть в глазах наблюдает за ними и завидует им. Он хочет этого. Он хочет быть эмоциональным, несовершенным и свободным. Он хочет быть любимым и любить, не платя за это. И впервые за долгое время он может представить себя имеющим все это. Остаток вечера он проводит, сидя в, по общему признанию, очень мягком кресле, утешаемый и обогретый. Он снова просит прощения, но Ойкава, похоже, перестал злиться. Он игнорирует его и вместо этого вовлекает в очень страстную беседу о важности средств по уходу за кожей. К тому времени, когда его веки начинают тяжелеть, он чувствует себя таким довольным и благодарным, как никогда прежде. Он встает, желает обоим спокойной ночи и направляется к двери трейлера. — Подожди! — Куроо идет за ним, останавливаясь на вершине лестницы. — Я хочу сделать завтрашний день выходным. Думаю, нам всем будет полезно сделать небольшой перерыв. Ацуму хмурится. — Я не хочу, чтобы мы отставали от графика из-за меня, правда, я… — Прекрати, это не из-за тебя, — говорит Куроо, заглядывая в трейлер, где Ойкава тихонько похрапывает на диване, лицо Тецуро озаряется любовью и нежностью. — Кроме того, я продюсирую и режиссирую этот фильм, я могу делать что хочу. Ацуму сомневается в этом, но не комментирует — просто улыбается уверенности Куроо. — Я хочу сказать, что завтра у всех нас выходной, — Тецуро поигрывает бровями, его улыбка превращается в ухмылку. Мия теряется, и это, должно быть, видно по его лицу, потому что Куроо вздыхает и, подойдя к нему, кладет руки на плечи. — Ацуму. Пригласи уже парня на свидание. Замешательство рассеивается почти так же быстро, как краска бросается ему в лицо. Он кивает, и Тецуро громко смеется над его смущением, дважды хлопнув его по спине. — И не испортите все. Мне нужно, чтобы вы оба закончили этот фильм. Ацуму хочет возразить по поводу их с Тобио профессионализма, но Куроо уже закрыл за собой дверь. И все, что осталось Ацуму, — это дрожь, пробежавшая по позвоночнику, когда он шел к своей машине, думая о предстоящем дне.***
Цветы — это хорошо, правда? Ацуму даже не хочет думать о том, как он выглядит, идя с букетом в руках и с самой идиотской улыбкой на лице. Тобио, судя по всему, остановился у друзей, а не в отеле компании, где остановились Мия и остальные члены съемочной группы, и поэтому Ацуму пришлось сначала спросить у Ойкавы, знает ли он, где найти его… друга? Что-то еще слишком новое для обозначения? Неважно. Суть в том, что это было унизительно, и он с ужасом ожидает, что ему придется спрашивать другого актера при людях, но он уже принял решение, и ничто его не остановит. Дом, в который он заходит, не выглядит слишком шикарным, скорее уютным и теплым, что не так-то просто найти в современном Токио. Мия ждет не дольше, чем нужно, чтобы дойти до двери, прежде чем он начинает энергично стучать в нее. Он слышит внутри какие-то голоса и в этот момент понимает, что сейчас раннее утро, возможно, обитатели дома еще спят, и о, как грубо он будет выглядеть, Тобио наверняка начнет презирать его, и он окажется один на обочине дороги, как… — О! Это краш Тобио! Ацуму моргает раз, два, но нет, рыжеволосый мужчина перед ним — это не воображение. У него самая широкая улыбка, которую Мия когда-либо видел, а голос звучит громко и радостно, хотя видно, что он только что встал: волосы всклокочены, растянутая футболка и — ага, без штанов. — Это для него? О, он так покраснеет! Заходи! Я Шое, лучший из лучших друзей Тобио! Это значит, что я буду оценивать тебя, понял? Никаких игр. Но, конечно, если ты хочешь пригласить меня на одну из этих эксклюзивных вечеринок, чтобы, ну не знаю, подкупить меня, чтобы я был благосклонен к тебе, то было бы здорово! Бакагеяма никогда меня не приглашает, — пока он говорит, он вешает куда-то куртку Ацуму и проводит его через гостиную на кухню, ни разу не проверив, идет ли Мия за ним. — Представляешь, он еще спит. Тобио! — он хмыкает, предлагая Ацуму кофе, который тот, в состоянии ступора, отказывается принять. — По-моему, ты должен сам подняться и разбудить его, это было бы так весело! Тобио! — Заткнись, идиот, я тебя с первого раза услышал! Кагеяма входит в кухню, шатаясь, или, скорее, шагая во сне, потому что его глаза все еще закрыты, и он бесцельно шарит руками по комнате. Ацуму, забавляясь, наблюдает, как он вслепую дотягивается до кофейника и наливает себе кофе. Похоже, что он не заметил присутствия Мии. Проходит еще несколько секунд, прежде чем он наконец открывает глаза и, встретившись взглядом с глазами Ацуму, он едва ли не давится следующим глотком. — Ацуму-сан? Что ты здесь делаешь? Тобио окидывает взглядом Мию, его зачесанные назад волосы, красивую одежду и букет цветов в руках. И тут же все его лицо краснеет. — Вот! Я же говорил! Ты такой предсказуемый, Томатояма! — говорит Шое, опираясь на кухонный гарнитур. Он тычет Тобио в щеку и получает в ответ удар ногой по бедру, на вид действительно болезненным. Но Шое только смеется, уходя в прихожую, чтобы дать им возможность побыть наедине. Ацуму в очередной раз теряет дар речи. Он должен узнать его получше, когда у него будет время. Он поворачивается к Тобио, который смотрит куда угодно, только не на него. — Извини, если это стало для тебя неожиданностью, я не хотел ставить тебя в неловкое положение, — вздохнул он, кладя цветы на стол. — Если хочешь, я могу уйти… — Заткнись, — Кагеяма поднимает голову, глаза горят в теплом утреннем свете. Медленно все его лицо приобретает игривое выражение. — Будто я отпущу тебя после того, как этот идиот увидел, как ты входишь сюда с цветами. В груди Ацуму вспыхивает огонь от радости, которую он слышит в голосе Тобио. — О? Тебе не нравятся цветы? Я думал, что это приятный штрих, ну, знаешь, для первого свидания. Тобио смеется, и Ацуму никогда не надоест это слышать. — У нас свидание? Почему ты мне не сказал? Я бы надел еще что-нибудь. — По-моему, ты выглядишь идеально, — говорит Мия и, может быть, не очень конспиративно смотрит на длинные голые ноги Тобио. За это он получает пинок по бедру. И это действительно больно. После этого они тихо смеются, и на этот раз Ацуму принимает кофе, который предлагает ему Кагеяма, и медленно потягивает, чтобы сердце не пыталось выскочить из груди при виде Тобио, согретого солнечным светом, с мягкой улыбкой, когда он подносит цветы к лицу. — Итак, Ацуму, не хочешь ли ты пообедать вместе? Мия встает рядом с Тобио, руки настолько близки, что могли бы соприкоснуться, если бы они захотели. А Ацуму слишком долго этого хотел. Он берет руку Кагеямы в свою, нежно, трепетно. В прикосновение просачивается малая толика его неуверенности, которая вскоре гаснет, когда Тобио сжимает ее в ответ. — Это была моя реплика. — Правда? Прочти сценарий. Ацуму не нужен сценарий, больше не нужен, теперь он писатель, этот день — первая страница оставшейся части его истории. Жизнь, как водится, продолжается. После первого свидания следует еще одно, и еще, и еще. Они не прекращают своего соперничества на съемочной площадке, но оно переходит на другой уровень (Куроо называет это прелюдией). Впервые Ацуму полностью контролирует все аспекты своей жизни, и ему даже не приходится стоять одному на сцене. Тобио не отходит от него ни на шаг. Мия рассказывает ему о своей матери и том ужасном телефонном звонке. Это был тяжелый разговор, но к концу он почувствовал себя лучше, чем когда-либо. Вместе им удается убедить Осаму раз и навсегда порвать отношения с матерью. Оба брата просят друг у друга прощения за все прошедшие годы. Он никогда в жизни не плакал так много, как за эти несколько недель, но не все из них — слезы печали. Это и надрывный смех над рассказами Шое о школе Тобио, и слезы счастья, когда Кита и Аран приходят к нему в гости, узнав обо всем, что случилось, от его брата; слезы, рожденные тем, что о нем заботятся глубокой ночью, что ему комфортно и безопасно в объятиях человека, в которого он мог влюбиться с первого взгляда. И спустя месяцы, в последний день съемок, когда Ацуму, наконец, целует Тобио на камеру, это не похоже на финал фильма. Кагеяма теперь его семья, и, когда Мия подхватывает его на руки и прижимается губами к его губам, нет никакой фальши. Даже когда Куроо объявляет конец и все хлопают, смеются и поздравляют друг друга, руки Ацуму по-прежнему обнимают Кагеяму за талию, их глаза прикованы друг к другу, а сердца бьются в такт. В кои-то веки не надо торопиться. Пусть пройдут финальные титры. Ему больше не нужно развлекать толпу, не нужно получать адреналин от жажды их внимания. Пока Тобио смотрит на него так, как в этот момент, пока в этих глазах заключена вселенная, Ацуму знает, что ему не нужен свет. Он с радостью проживет остаток своей жизни в темноте, если это будет означать, что он всегда будет чувствовать себя так. Чувствовать себя свободно.