Нельзя сразу научиться полету

Кто хочет научиться летать, тот должен сперва научиться стоять, и ходить, и бегать, и лазить, и танцевать: нельзя сразу научиться полету! -- Ницше

      — Зачем тебе это?       Бет с предубеждением относилась к своему сопернику. В основном потому, что они во многом были похожи. Изящный, но не порывистый, с выразительными глазами и немного отталкивающей внешностью, Бенни Уоттс был как будто ее отражением. Она когда-то ему проиграла. А теперь он появляется на пороге с набором для игры в шахматы в руках (как будто в ее доме нет ни одного, неужели думает, что она тренируется только с помощью воображения?) и сообщает, что собирается ее обучать.       Вопрос явно его удивил. Неужели Бенни думал, что она с восторгом отнесется к этой затее?       Первым, кто научил Бет чему-то важному, был мистер Шейбл, дворник в детском приюте. И он этого совсем не хотел. Если бы не ее настойчивость, он бы не познакомил ее с игрой в шахматы. Но она приходила, смотрела на движение фигур по черным и белым квадратам, не отрываясь, и продолжала просить его.       Уильяму Шейблу было бесконечно одиноко. Только этим Бет могла объяснить то, что он в конце концов согласился на ее просьбу. Она повторяла за ним незнакомые слова — гамбит, эндшпиль, цугцванг — и делала первые ходы, ошибочные и неуклюжие, если Шейбл не поправлял ее.       Он использовал ее время и компанию, она — его знания и стариковское желание поучать молодежь. Она не раздражала его лишним весельем, он не пугал ее хмурым видом. Лучшего учителя ей было не найти, и он был доволен способной ученицей.       Иногда Бет думала о том, почему он не стал нарушать запрет, когда в наказание ей не позволили больше играть с Шейблом в шахматы. Он отстранился и жил своей жизнью. Хотелось утешать себя тем, что он боялся подвести девочку или потерять место. Но Бет знала, что перестала быть ему нужной, потому что учить ее было уже нечему.       Бет и не думала, что ей придется учиться еще больше, когда ее заберут из приюта. Она чувствовала себя потерянной в открывшемся ей мире, и Элизабет пришлось держаться за соломинку, даже две: интерес к шахматам и транквилизаторы, к которым у нее снова появился доступ.       Отношения между опекунами были ей не совсем понятны. Бет наблюдала со стороны, и партия между мистером и миссис Уитли казалась ей безнадежно проигранной.       Она никогда не допускала возможности, что любит свою приемную мать, а та — саму Бет.       Как и Шейблу, Альме Уитли было невыносимо одиноко. Это и было причиной того, что она взяла к себе Бет. Ей нужна была подруга, компаньонка. Миссис Уитли стала поощрять увлечение Бет шахматами, узнав о гонорарах. Иными словами, деньги были причиной того, что она во всем поддерживала Бет.       Альма научила ее роскошно одеваться. Наряженная словно куколка, Элизабет выглядела намного старше своих лет. И их разница в возрасте не так бросалась в глаза.       Миссис Уитли научила Бет пить дорогое вино, посещать шикарные рестораны, поддерживать светскую беседу. Ей нужна была спутница, ведь одиночество на подобных мероприятиях могло навредить репутации.       И, конечно, она получала удовольствие, передавая кому-то свои знания, накопленные за прожитую жизнь. Может, такие знания были важнее академических. По крайней мере, Бет они казались ближе и человечнее.       В итоге она бросила ее, как и настоящая мать. Ушла навсегда. Потому что Бет в совершенстве освоила ее нехитрую науку.       Дорогие ткани и ценные украшения надежно ограждали знаменитую Элизабет Хармон, свободно ощущавшую себя в любой обстановке.       Бет думала, что хорошо разбирается в людях и знает причины их поступков. Вызывая в памяти шахматную доску на потолке, она могла для всех, с кем повстречалась в жизни, выбрать подходящую фигуру.       Мистер Шейбл в ее воображении был ладьей. Все из-за его прямоты и тяжеловесной нелюдимости. Та самая ладья, которая защищает короля после рокировки и не может пройти дальше, пока на помощь не придут другие фигуры. И после этого начнутся более интересные комбинации. А если о ладье забудут, она не двинется с места.       Миссис Уитли была легкой фигурой. Бет представляла коня, перепрыгивающего через свободные и занятые поля ловким, своеобразным ходом. Беззащитного и опасного одновременно. Немного хитрости — и ловушка захлопнется.       Себя Бет представляла ферзем. Перед ней был открыт весь мир, море безграничных возможностей. Она могла занять то поле, какое хотела, и без труда сокрушить противника, оказавшегося на пути. Она была уверенной и сильной в глазах других, и все же ей постоянно грозили случайный зевок или размен.       Наверное, неприлично называть чемпиона пешкой, но Бенни представлялся ей именно таким. Пешкой на предпоследней горизонтали, готовой превратиться в слона, коня, ладью, ферзя… Бет чувствовала рядом с ним, что ее выбор ограничен. Что она такая, какая есть, и никем другим ей не стать.       Если бы Бенни Уоттс был романтиком, ему бы не понадобилось подбирать слова. Может быть, он стал бы говорить о чувствах, об их первой встрече. Или молча обнял бы Бет, казавшуюся такой хрупкой, чтобы она знала, как важна для него, и наконец перестала быть такой собранной и напряженной.       Но тогда Бет, чтобы защититься, бросила бы какую-нибудь хлесткую фразу, например: «Хочешь переспать со мной, так и скажи, и незачем приплетать сюда игру». Эта откровенная реплика обидела бы его, заставив уйти и не возвращаться. И каждый момент между ними стал бы горьким воспоминанием.       Если бы Бенни Уоттс был циником, желание обучать Бет шахматной теории и практике ушло бы на второй план. Он пришел бы с конкретной целью, а потом смотрел бы свысока или сквозь Элизабет Хармон, гениальную шахматистку и глупенькую девчонку. Бет знала это, потому что цинизм был одной из ее масок много лет.       Но Бенни Уоттс был ни тем, ни другим. Он был чемпионом своей страны в шахматной игре. Поэтому, взвесив каждое слово, он сказал:       — У каждого хорошего игрока есть команда. Мне бы хотелось быть частью твоей. Ты знаешь, что я не боюсь конкуренции. Наоборот, мне интересно ближе узнать соперника. И говорят, что многому учишься сам, когда обучаешь другого.       Бет кивнула, и он продолжил:       — В какой-то степени я делаю это ради себя, потому что знания, которые лежат мертвым грузом, бесполезны. С тобой я смогу подкрепить теорию практикой, отточить навыки. И не забывай, что будешь представлять страну на международных турнирах, а значит, я могу проявить патриотические чувства…       В ее глазах появился озорной блеск. Бенни раскрыл шахматную доску, высыпал фигуры и заговорил более искренне:       — Ты нравишься мне и как игрок, и как человек. Наконец, мне есть чем тебя удивить, и мало кто может этим похвастаться.       Он аккуратно, как всегда, расставлял фигуры в самом центре каждого поля, поэтому не увидел теплую улыбку Бет.