С закрытыми глазами

— Жек, какой же ты зануда! — Максимально чётко проговариваю я в сложенные ковшиком ладони, призванные защитить горящую спичку от ветра. Проговариваю, затягиваюсь и перевожу взгляд с собственных рук на его лицо. — Фануда! — Тут же передразнивает он мою «максимальную чёткость», щедро приправленную буквами «ж». И строит обвинительно-недовольную рожицу, глядя на сигарету в моих пальцах. — Вот чё б ты, умер без неё? Ну, конечно! Умник! — А ты чё, умрёшь, если на ужин опоздаешь? — Я улыбаюсь его серьёзным глазам и тут же дёргаю за край шапки, натягивая её Женьке на нос. И пока он, непослушными и неловкими от надетых на них огромных перчаток ладонями, пытается вернуть её на место, успеваю затянуться и выдохнуть. Дым, смешанный с паром мгновенно рассеивается над головой, словно растворяется в падающих с неба снежинках. Красиво… и хорошо. Настолько, что я почти выпадаю из реальности, вглядываясь в кружащийся над головой снег. И даже вздрагиваю, когда высвободившийся, наконец, из шапочного плена Женька заявляет: — Курить вредно! — И тут же сердито спрашивает: — Зачем ты куришь? А зачем ты ерунду спрашиваешь? Хочется уточнить мне, но… он такой забавный, когда сердится. Такой… он вообще такой, что я рядом с ним вечно чувствую себя каким-то НЕ таким. И если начать разбираться, то вовсе станет неясно, как это удивительное, несуразное, занудное нечто умудрилось начать представлять себя моим другом. Другом! Здрасте, я Настя! Какая тут к фигам дружба, когда… Вот когда и … никогда… Я внезапно представляю себе, почему-то прямо здесь и сейчас, его реакцию. То есть…. Смешно. Ага. Я свою-то представляю плохо. Но вот его… почему-то очень хорошо. Вероятно от того, что он вот… прямо реальный зануда. Правильный. Разумный. Ответственный. Послушный. Мальчик. — Зачем, спрашиваешь? Ну… хотя бы за тем, что в жизни надо всё попробовать! Как можно отрицать то, о чём понятия не имеешь? Вот ты… — Я курить не буду! — Женька чуть хмурит брови, наклоняет голову, зарывается подбородком и губами в край намотанного вокруг ворота дублёнки шарфа. Таращится на меня исподлобья. Настороженно-строго. Подозрительно. Настолько, что мне явно стоит остановиться. Но… я представляю себе, как он там дышит, под шарфом. Горячо и влажно. Как мгновенно согреваются у него губы, чтобы тут же примёрзнуть к шершавой изнанке шарфа. Со мной такое бывает. Случается. В последнее время — довольно часто. Вот такое, чтобы говорить о вреде курения, а думать о губах. Причём, о губах — это ещё ничего. В нём много всякого есть… такого… о чём можно подумать. Можно подумать… о том, чего на самом деле нельзя… Нельзя. Конечно, нельзя. Без вопросов. Но вот именно сейчас, на пустом и тёмном заднем дворе столовой, под идиллическим снегом, медленно, но верно засыпающим всё вокруг, включая меня и его… мне приходит в голову, безумная в своей наглости идея… Ну, как, в голову? Вот как раз её-то мысль проходит транзитом. Вспыхивает на секунду, как стробоскоп над дискотекой и… исчезает. Но этой мгновенной вспышки достаточно, чтобы меня понесло. Чёрти куда. И чёрти зачем. Он сказал, что не будет курить. И… — Конечно, нет! Сигарет мало. Кто тебе даст! Но, блин, Жень! — я делаю шаг вперёд, стягиваю с его рта шарф и… кажется на целую вечность замираю, разглядывая. За эту вечность меня как будто делается сразу два. И один из этих двоих, с ужасом наблюдает за тем, как второй шагает ещё ближе к Женьке и выдыхает ему почти в лицо, — Глаза закрой… И оба мы — и тот я, который в ужасе, и тот, который решителен и смел — синхронно перестаём дышать, в тот момент, когда Женька… закрывает глаза. Вот так просто. Вот так, блядь, просто! Я сказал, и он сделал. Даже не спросил зачем. Даже не удивился. Даже… Становится страшно. Кажется не только Женька, стоящий от меня в нескольких сантиметрах, но и весь Новогорск, слышит, как бешено стучит моё сердце. На улице минус пятнадцать, но я чувствую, как лоб под шапкой становится влажным, как будто у меня сиюсекундно поднялась температура. Я разглядываю его лицо, закрытые глаза, облака пара, создаваемые его дыханием, почти смешивающимся с моим и… не могу пошевелиться. В буквальном смысле. Я не только не могу решиться сделать то, что собирался… я и шагнуть назад, засмеяться, снова натянуть ему на нос шапку… тоже не могу… Потому что, если не сейчас, то… никогда. А если сейчас, то… Мысли буксуют в голове, как тысячи маленьких внедорожников. Ни одну из них я не могу додумать о конца. Я, кажется, вообще не могу думать… Я… вдруг вспоминаю, про тлеющую в пальцах сигарету. Она уже почти погасла, замёрзнув. Чтобы «растянуть», я несколько раз подряд затягиваюсь без выдоха. В общем-то низачем… просто, чтобы начать уже двигаться… Женька в темноте всё ещё закрытых глаз считывает моё движение и, наверное, пытается что-то сказать. Я не успеваю разобрать. Понимаю только, что время закончилось. Магия растаяла. Сейчас он откроет глаза. Сейчас сделает шаг назад. Сейчас он задаст какой-то дурацкий вопрос, на который у меня нет ответа. И значит… это значит… НИКОГДА… Но я ещё не сделал свой выбор. Я ещё не… Губы у него ледяные. Уже растерявшие весь жар, набранный в недрах шарфа. Я знаю, чувствую это своими. Но, вопреки реальности, мои губы обжигает прикосновением. Словно зима вокруг внезапно становится летом. Жарким. И солнечным. Таким ярким, что я тоже закрываю глаза, будто ослепнув. И если до этого мгновения меня было как бы «двое», то теперь «сотни моих я» обрели чувства, эмоции и голос. И вся эта какофония ощущений обрушилась на одного меня. Я всё ещё стою, прижимаясь своими губами к его… не двигаюсь… не целую по настоящему… не делаю ничего… как будто жду, что вот сейчас он отшатнётся, распахнёт глаза, заорёт, даст мне в челюсть… ОСТАНОВИТ… и всё закончится, даже не начавшись… и вместе с тем… впитываю, вбираю в себя эти мгновения первого — и, вероятно, последнего — прикосновения. Эти впечатления ненастоящего, детского, бутафорского поцелуя… в реальности, в миллионы раз превосходящие ожидания от поцелуя намечтанного… Да и как бы я мог, намечтать что-то похожее, если никогда вообще, ничего вот ТАКОГО не чувствовал? Если… Секунда в которой он всё-таки отклоняется, пытается сделать шаг назад, считывается мной с каким-то сверхъестественным, за гранью человеческих возможностей, опережением. Всё это кино с отпихиванием меня от себя, с воплями, с дракой, с тем, как он разворачивается и уходит, как съезжает из общего номера, предварительно нажаловавшись Мишину… весь этот фильм о ближайшей реальности проносится перед моими глазами до того, как он успевает что-то сказать или шагнуть в сторону от меня. До того, как обхватываю его затылок ладонью, прижимаю крепче к своим губам и… выдыхаю ему в рот дым от сигареты, которой до ЭТОГО успел три раза затянуться «без выдоха». Выдыхаю и сам шагаю назад, тут же его отпуская… Наблюдаю за тем, как он кашляет, как сплёвывает в снег, наверняка чуть горькую от моей экспансии слюну, как трёт рот холодной перчаткой, бросая на меня острые, как скальпель, взгляды… и думаю… Нет. Я не думаю вообще. Просто смотрю. Смотрю. И не думаю. — Ну вот, Мелкий, теперь ты хотя бы знаешь от чего оказываешься! — излишне залихватски бодро сообщаю я ему, когда кашель переходит уже в демонстративное недовольство, а взгляд становится непрерывнонечитаемый. Прямой и острый. Всё ещё, как скальпель в руках хирурга. Кто бы знал, что люди умеют так смотреть? И чтобы как-то снизить уровень опасности, я чуть подталкиваю его в плечо, ставя точку. Снимая градус напряжения. Низводя всё к дурацкой шутке. Ведь это она и была? Разве нет? — Ну, чё ты замер? Пошли ужинать? Ты ж хотел! Ещё несколько секунд он разглядывает меня излишне пристально. Так, что кажется у меня на лице порезы останутся от его «скальпелей». А потом смаргивает это наваждение и толкает меня в ответ: — Пошли. Там уже всё съели, наверное. — И добавляет, чуть слышно, — Придурок… И пока мы обходим здание, чтобы зайти в столовую с центрального входа, я думаю о том, что полностью с ним согласен. Придурок. Точно. Вот только не знаю почему… потому что ДА… или потому что НЕТ? Но скорее всего потому, что никогда так и не узнаю ответа…