Счастье

      Что такое счастье? Это тишина весеннего утра. Нежность редких теплых лучей солнца, освещающих лакированный дощатый пол.       Что такое счастье? Это безветренность. Спокойное, сонливое пробуждение мира после прохладной ночи.       Что такое счастье? Тонкий аромат чая, застывший в пространстве. Оставленные у крыльца недопитые кружки. Раскрытый на середине сборник стихов, где красным обведена отдельная строчка и надпись другим почерком, более искусным и размашистым: «Не против, если заучу для себя?».       Тошизо около минуты просыпался, неподвижно вслушиваясь в окружение. Действительно, абсолютная тишина. Теперь ему нечасто удавалось лицезреть столь вдохновляющую погоду, что от чувства восторга начинало покалывать внизу в пояснице. Все, что он видел, не являлось симуляцией в Халдее. Это был хоть и параллельный мир, но он был настоящий и даже знакомый. Скорее всего, это пробудило в нем воспоминания из прошлого, которое тонкой нитью проходило через Святой Граф. Немногие воспоминания, определяющие его личность, более или менее влияли на его текущее состояние. Тошизо прекрасно знал это. Но приближаясь вновь и вновь к этому понимаю, он так или иначе заключал для себя: ему никогда не удастся привыкнуть к новому мироощущению.       Он не был один в комнате. Вместе с ним на футоне устроился Нагаёши, обняв того сзади. Крупная рука, мозолистая от вечного хаотичного, но смертоносного, управления собственным копьем, того покоилась на животе Тошизо, скрывая уродливый шрам от пулевого ранения, полученного при жизни. Ночью он, засыпая и поглаживая шрам, сквозь дрему что-то неразборчиво мурлыкал, и Тошизо тоже что-то отвечал, посмеивался, а Кацузо смущенно просил того не дразнить, пока не уснул окончательно, а ладонь его так и осталась на том самом месте. Тошизо не был против. Ему даже стало легче. Шрам в тот день снова болел, и впервые он признался в этом. В душе отлегло.       Аккуратно убрав руку Мори, он сел на футон. На нем всегда было так много шрамов? Что на нем самом, что на Мори, была целая военная история. Становилось тоскливо и неприятно. В горле встал ком. И неохотно Хиджиката сглатывает.       Мужчина обратил внимание на ярко-алые длинные волосы Мори, которые в лучах солнца начинали блестеть, и убрал в сторону падавшую на глаз челку. Если хорошенько присмотреться, то на лбу можно было различить слабую точку. Это тоже был шрамик. И тоже от пулевого ранения, которое вмиг прервало его жизнь. Близкая по духу трагедия сближает.       Мори резко распахнул глаза, тут же наполнившиеся яростью. Тоши вздрогнул от неожиданности. Такое бывало, но редко. У Нагаёши была странная привычка резко просыпаться, когда на того обращали долгий взгляд. Очередной его атавизм из эпохи Сенгоку. Когда Мори вернулся в реальность и увидел перед собой никакого не врага, а просто Тоши, то переменился, и организм сдал команду «Бежать и убивать». Гармония вернулась к нему.       — Доброго утречка, — сонливо он произнес.       — Я, кажется, потихоньку начинаю привыкать к твоим причудам. Хотя и до сих пор несколько странно выглядит это. Доброго, — улыбнувшись, Тоши перебирает его пряди.       — Пугаю немного что ли?       — Есть такое.       — Дурацкие старые привычки, прости. — Нагаёши вздыхает и тут же морщится.       — Что такое?       — Голова резко заболела, — потирая виски, он надеялся, что боль стихнет, но она только сильнее разгоралась. — Черт! Болит, как собака! — ругается он сквозь зубы.       — Дать тебе воды?       — Пожа-а-а-луйста… — стенает Нагаёши и зарывается лицом в подушку.       — Да, да, подожди немного, Кацузо, — встает Тоши, быстро надевает юкату на обнаженное тело и потихоньку начинает шевелиться. Обращаясь к Мори по его детскому имени, тот находил маленькое удовольствие и даже начинал понимать чувства Нобу, как та обычно обращалась к Нагаёши.       Убрав с крыльца поднос с сервизом и захватив собственный сборник стихов, он оставил столовые приборы на кухне (у него не было большого стремления сейчас заниматься мытьем посуды), налил в другую кружку воду и вернулся в спальню. Нагаёши не сдвинулся с места. Тоши оставил рядом с ним кружку.       — Держи, попей воды.       — Угу… спасибо… — так же уткнувшись лицом в подушку, поблагодарил Нагаёши. — Чуть позже выпью.       — Смотри.       Хиджиката уселся обратно и раскрыл книжку на том месте, где Мори обвел понравившийся стих. Прочитал вслух: «Палящий закат. В веере прячешь тайну и милую улыбку».       — Понравилась, говоришь, строчка?       — Мне напомнило это Наритоши… Странно как-то.       Кацузо уснул, так и не притронувшись к воде. Кажется, боль стихла. Оба помнили, что скоро им надо будет выдвигаться в город на разведку, но дни, когда они могли свободно уединиться и освободить собственные мысли от лишних забот. Им и так не повезло с влиянием Усиления Безумия, что сии мелочи стали роскошью.       В этом мире царила весна. В саду цвели деревья вишни. Легкий ветер. Снизу начинается возня — скоро управительница гостиницы накроет завтрак. Мори вовсю сопит. Хиджиката вошел в состояние нирваны, преисполненный вдохновения и яркого восторга от раннего весеннего утра в маленькой гостинице, где остановился он и любимый ему человек. Самое время занести чувства в тетрадь, пока они не испарятся в мыслях.       — Наритоши, напомнило, да? — тихо произносит он. Перед ним мелькнул образ худощавого, хрупкого юноши, рассмеявшегося и в смущении тут же спрятавшего лучезарную улыбку за веером. Во рту почему-то стало горько, и когда перед ним всплыл другой образ, уже Оды Нобунаги, ему неожиданно стало ревностно. Но ведь это не были его чувства, верно, Кацузо? «Оба — как лунный лик, дороже моей жизни. Взгляните же на меня».       Вздохнув, Хиджиката отложил в сторону ручку, закрыл тетрадь и с тоской посмотрел на спящего Мори. Судорога у того явилась на лице. Ему было суждено лишь сопереживать боли и помочь преодолеть ее. Но могут ли Слуги возвыситься над шрамами, что внесены в само Спиритическое Ядро? Нет. Следует ли из этого, что им не суждено испытать толику счастья? Нет. Проклинать Трон Героев за то, что они стали теми, кем стали, — бессмысленно. Поэтому Слуги и живут несмотря ни на что, как только манифестируются в мире людей. Поэтому они и ищут счастье в столь маленьких вещах, которых им не хватало при жизни, и спокойствия вдали от Ада, творящегося в душе.